282. СМЕРТЬ ГОЛЬДШТЕЙНА
В Израиле умер советский литератор Александр Гольдштейн. В свое время он ПРОСТО ТАК умудрился за один год получить аж две самые крупные литературные премии, к тому же премии, находившиеся во взаимной оппозиции - «Букеровскую» и «Антибукеровскую». Премии вручили за «дебют» - том кухонного трёпа на литературные темы. Не могу точно восстановить ход мыслей людей, присуждавших премию. Хотелось бы думать, что это с их стороны был УРОК Галковскому. Мол, многомудрый гой якобы написал якобы философскую якобы книгу, якобы мы не хотим её публиковать. А мы сделаем так:
а) дадим гою Букеровскую антипремию;
б) одновременно выберем никому не известного и абсолютно стерильного сверстника с улицы и дадим этому господину Никто и антипремию, и премию, и рекламу, и публикации, и телевидение. Чтобы сучонок ПОНИМАЛ.
Дальше события развивались по такому сценарию. Сорокалетний «сучонок» от премии отказался. Сорокалетний же Гольдштейн натурально обалдел от нахлынувшего счастья и кроме всего прочего решил позвонить сучонку. Так сказать, прогарцевать на верблюде. Состоялась примерно такая беседа:
- Здравствуйте, я Александр Гольдштейн.
- Здравствуйте. (Пауза.)
- Я Александр Гольдштейн, который букеровская-антибукеровская премия. Нам вместе дали. (Пауза.) Мне Ваш телефон дал NN. (Пауза.)
- Извините, а Вы по какому вопросу звоните?
- Ни по какому. Хотелось бы с Вами просто встретиться, пообщаться.
- Мне очень приятно, что Вы проявляете ко мне интерес, но я человек одинокий...
- Хочу общаться...
- ...ведущий замкнутый образ жизни...
- Хочу общаться...
- ...далёкий от литературного процесса...
- Хочу общаться.
- ...я сейчас болен.
Забыли Гольдштейна буквально за год. Чукча не был писателем, чукча был читателем. Допускаю, и даже наверняка, читателем интеллигентным, любящим литературу. Но взятый ЛИТЕРАТУРНЫМИ НЕГОДЯЯМИ в работу, разгуленный ими в «самостоятельного литератора с перлами критической мысли», он от несообразности взятой на себя роли перегорел мгновенно. Задохнулся от зависти, тщеславия и внутренней пустоты.
Надо сказать, что Гольдштейн мне в своём хауптверке посвятил пару страниц. Тезисы для того времени банальные, так обо мне писали все, но он это сделал с какой-то детской непосредственностью. Я когда прочитал, мне стало, что называется «жалко мужика». Как неглупый, образованный человек может довести себя (или докатиться мастерами литературной фортуны) до такой степени мещанской мелочности и подлости.
Книга Гольдштейна построена как литературная переписка с разными «сергеями» и «николаями». Обо мне еврейские «николаи» рассуждают так:
«Я написал Сергею о своих разговорах с одним небесталанным иерусалимским литератором, признававшимся, что он не в состоянии читать фрагменты из "Бесконечного тупика" Галковского - одолевали зависть и злоба. Он не завидовал качеству этой прозы (далее идут рассуждения, что Галковский пишет так себе, погано пишет). Галковский, говорил мой знакомый, безусловно, открыватель новой артистической воли, подкрепленной всеми качествами литературного сумасшедшего: энергией заблуждения, дикарской самовлюбленностью, упоением собственным словом, беспричинным желанием его высказать. И больше всего я его ненавижу за то, что это он додумался до структуры (старой как мир, стоило только нагнуться), которая бы позволила мне без умолку говорить обо всем, что мне интересно. Вот в чем секрет Галковского. Он просто болтает обо всем, о чем хочет. Такой увлекательный тип с недержанием. Он снова, как если бы за спиной была жанровая пустота и молчание, отыскал это бессюжетное счастье, колодец в пустыне. Ну как тут не обозлиться?»
На это еврейский «Сергей Умновзоров» реагирует так:
«В ответном письме Сергей отозвался о книге достаточно неприязненно, хотя и пытался, по его словам, соблюсти корпоративную вежливость в отношении такого же, как он сам, литературного мегаломаньяка и (до известной поры) отщепенца. В Галковском его раздражало несколько пунктов... Мыслей на тысячу страниц сегодня ни у кого нет в помине, а он претендует на интеллектуальную новизну, имеет философские притязания. Приходится взамен выражать мнения - об одном, другом, третьем, десятом. Это уже чистый комизм - критическая история русской словесности, тысяча страниц школьных оценок. Подряд читать не то, что нельзя, а бессмысленно, как шеститомную биохронику сослуживца; вот он и публикует фрагменты, создавая попутно легенду о своем роковом "хауптверке"... Книга его написана из-под парты. Так ему виднее, злее, больнее, так ему проницательней. Есть в ней тяжелый момент мести униженного ученика жестоким наставникам этой цивилизации - классикам. Очень школьная месть, много в ней страха, тоски и желания смыться в Америку, когда начальство ушло... "Бесконечный тупик", и это не преувеличение, претендует на то, чтобы закрыть весь русский текст вместе с его толкованиями. Таким образом, автор желает смерти и себе самому, и в этом последний нигилизм сочинения. Есть в книге очень русская приговоренность к определенному образу мысли, а не западный выбор его. Есть в ней жаркий воздух сектантского вдохновения. Легко угореть в этой церковке. Но, возможно, Галковский находится уже возле словесности, а не в доме ее. Таково мое мнение, завершил свой отзыв Сергей».
И вот «Сергей» умер. Кажется накануне присуждения ещё одной премии. То ли Пушкина, то ли Андрея Белого.
Мне кажется, если бы Несчастный вместо державинской переписки с «Сергеями» и «Борисами» имел возможность завести в своё время ЖЖ, то прожил бы лет 80, а глядишь, и в настоящего критика бы расписался. А так... Подлец? - не подлец. Дурак - не дурак. Гольдштейн. Главное, он меня любил и хотел со мною поговорить. Но себе вокруг шеи сделал наколку: «Не выше плинтуса». Раздался аплодисман. Был ли он действительно человеком заданного себе уровня? Судя по наивности его высказываний - нет. В этом смысле Мастера в нём так же ошиблись, как во мне. От Галковского ожидали скандала, чего ожидать от выросшего в атмосфере скандалов ГЕЛЕРТЕРА было невозможно. От Гольдштейна ожидали скандала ещё большего, но он был интеллигентный импотент эпохи застоя, задохнувшийся от небольшой пачки купюр и нескольких интервью.
Сделал человек выбор: предать своего брата-интеллигента, назвать его исходящим словесным поносом шизофреником, мечтающим сбежать в Америку, получить за это 30 кусков...
А вдруг Галковский не шизофреник? вдруг не хочет сбежать в Америку? а вдруг он не графоман? Тогда можно открыть книгу (действительно существующую) и почить что-нибудь наудачу. Например, это:
«Вся жизнь русского человека - тоскливое ожидание в раковой очереди».
а) дадим гою Букеровскую антипремию;
б) одновременно выберем никому не известного и абсолютно стерильного сверстника с улицы и дадим этому господину Никто и антипремию, и премию, и рекламу, и публикации, и телевидение. Чтобы сучонок ПОНИМАЛ.
Дальше события развивались по такому сценарию. Сорокалетний «сучонок» от премии отказался. Сорокалетний же Гольдштейн натурально обалдел от нахлынувшего счастья и кроме всего прочего решил позвонить сучонку. Так сказать, прогарцевать на верблюде. Состоялась примерно такая беседа:
- Здравствуйте, я Александр Гольдштейн.
- Здравствуйте. (Пауза.)
- Я Александр Гольдштейн, который букеровская-антибукеровская премия. Нам вместе дали. (Пауза.) Мне Ваш телефон дал NN. (Пауза.)
- Извините, а Вы по какому вопросу звоните?
- Ни по какому. Хотелось бы с Вами просто встретиться, пообщаться.
- Мне очень приятно, что Вы проявляете ко мне интерес, но я человек одинокий...
- Хочу общаться...
- ...ведущий замкнутый образ жизни...
- Хочу общаться...
- ...далёкий от литературного процесса...
- Хочу общаться.
- ...я сейчас болен.
Забыли Гольдштейна буквально за год. Чукча не был писателем, чукча был читателем. Допускаю, и даже наверняка, читателем интеллигентным, любящим литературу. Но взятый ЛИТЕРАТУРНЫМИ НЕГОДЯЯМИ в работу, разгуленный ими в «самостоятельного литератора с перлами критической мысли», он от несообразности взятой на себя роли перегорел мгновенно. Задохнулся от зависти, тщеславия и внутренней пустоты.
Надо сказать, что Гольдштейн мне в своём хауптверке посвятил пару страниц. Тезисы для того времени банальные, так обо мне писали все, но он это сделал с какой-то детской непосредственностью. Я когда прочитал, мне стало, что называется «жалко мужика». Как неглупый, образованный человек может довести себя (или докатиться мастерами литературной фортуны) до такой степени мещанской мелочности и подлости.
Книга Гольдштейна построена как литературная переписка с разными «сергеями» и «николаями». Обо мне еврейские «николаи» рассуждают так:
«Я написал Сергею о своих разговорах с одним небесталанным иерусалимским литератором, признававшимся, что он не в состоянии читать фрагменты из "Бесконечного тупика" Галковского - одолевали зависть и злоба. Он не завидовал качеству этой прозы (далее идут рассуждения, что Галковский пишет так себе, погано пишет). Галковский, говорил мой знакомый, безусловно, открыватель новой артистической воли, подкрепленной всеми качествами литературного сумасшедшего: энергией заблуждения, дикарской самовлюбленностью, упоением собственным словом, беспричинным желанием его высказать. И больше всего я его ненавижу за то, что это он додумался до структуры (старой как мир, стоило только нагнуться), которая бы позволила мне без умолку говорить обо всем, что мне интересно. Вот в чем секрет Галковского. Он просто болтает обо всем, о чем хочет. Такой увлекательный тип с недержанием. Он снова, как если бы за спиной была жанровая пустота и молчание, отыскал это бессюжетное счастье, колодец в пустыне. Ну как тут не обозлиться?»
На это еврейский «Сергей Умновзоров» реагирует так:
«В ответном письме Сергей отозвался о книге достаточно неприязненно, хотя и пытался, по его словам, соблюсти корпоративную вежливость в отношении такого же, как он сам, литературного мегаломаньяка и (до известной поры) отщепенца. В Галковском его раздражало несколько пунктов... Мыслей на тысячу страниц сегодня ни у кого нет в помине, а он претендует на интеллектуальную новизну, имеет философские притязания. Приходится взамен выражать мнения - об одном, другом, третьем, десятом. Это уже чистый комизм - критическая история русской словесности, тысяча страниц школьных оценок. Подряд читать не то, что нельзя, а бессмысленно, как шеститомную биохронику сослуживца; вот он и публикует фрагменты, создавая попутно легенду о своем роковом "хауптверке"... Книга его написана из-под парты. Так ему виднее, злее, больнее, так ему проницательней. Есть в ней тяжелый момент мести униженного ученика жестоким наставникам этой цивилизации - классикам. Очень школьная месть, много в ней страха, тоски и желания смыться в Америку, когда начальство ушло... "Бесконечный тупик", и это не преувеличение, претендует на то, чтобы закрыть весь русский текст вместе с его толкованиями. Таким образом, автор желает смерти и себе самому, и в этом последний нигилизм сочинения. Есть в книге очень русская приговоренность к определенному образу мысли, а не западный выбор его. Есть в ней жаркий воздух сектантского вдохновения. Легко угореть в этой церковке. Но, возможно, Галковский находится уже возле словесности, а не в доме ее. Таково мое мнение, завершил свой отзыв Сергей».
И вот «Сергей» умер. Кажется накануне присуждения ещё одной премии. То ли Пушкина, то ли Андрея Белого.
Мне кажется, если бы Несчастный вместо державинской переписки с «Сергеями» и «Борисами» имел возможность завести в своё время ЖЖ, то прожил бы лет 80, а глядишь, и в настоящего критика бы расписался. А так... Подлец? - не подлец. Дурак - не дурак. Гольдштейн. Главное, он меня любил и хотел со мною поговорить. Но себе вокруг шеи сделал наколку: «Не выше плинтуса». Раздался аплодисман. Был ли он действительно человеком заданного себе уровня? Судя по наивности его высказываний - нет. В этом смысле Мастера в нём так же ошиблись, как во мне. От Галковского ожидали скандала, чего ожидать от выросшего в атмосфере скандалов ГЕЛЕРТЕРА было невозможно. От Гольдштейна ожидали скандала ещё большего, но он был интеллигентный импотент эпохи застоя, задохнувшийся от небольшой пачки купюр и нескольких интервью.
Сделал человек выбор: предать своего брата-интеллигента, назвать его исходящим словесным поносом шизофреником, мечтающим сбежать в Америку, получить за это 30 кусков...
А вдруг Галковский не шизофреник? вдруг не хочет сбежать в Америку? а вдруг он не графоман? Тогда можно открыть книгу (действительно существующую) и почить что-нибудь наудачу. Например, это:
«Вся жизнь русского человека - тоскливое ожидание в раковой очереди».