Болотное дело. Один день в Никулинском суде.
11 ноября 2013 года, я присутствовала на заседании суда по так называемому "делу двенадцати". Это был уже 55-й день слушаний в рамках "Болотного дела". Со 2 октября дело слушается в Никулинском суде, расположенном на юго-западе Москвы. До этого рассмотрение дела велось в Замоскворецком районом суде, почти в центре столицы. Адвокаты обвиняемых сделали предположение, что перенос слушаний в суд на окраину города неслучаен, мол, это снизит посещаемость заседаний и тем самым популярность к резонансному делу. Надо сказать, что так и вышло: людей стало приходить значительно меньше.
Заседание началось с более чем часовым опозданием. Впоследствии выяснилось, что так здесь бывает почти всегда, в отличие от Замоскворецкого, где все начиналось вовремя. Больше часа адвокаты, родственники, пресса и просто неравнодушные люди стояли в коридоре в ожидании. Именно стояли. Ни стульев, ни лавочек не было обнаружено. Ни одно другое заведение подобного ранга я не видела без мест, куда можно было сесть. А в конце еще выяснилось, что на все здание суда (а это, между прочим, более 5 этажей) существует только 2 кабинки туалета, причем для персон обоих полов. Всего две... Да, у судей и прочих представителей власти есть свой санузел, отдельный. Под замком. В общем все для жизни, все для людей.
Да, к туалетам еще вернемся. Туалет вообще был темой дня.
Часам к двум дня подошла Мария Баронова, единственная фигурантка дела, находящаяся под подпиской о невыезде. Ее хорошо было слышно в тихой толпе. С присущим ее полемикам жаром, стоя в кругу адвокатов, она обсуждала чьи-то реплики в Сети на какую-то новость.
Минут за 10 до привода подсудимых в коридоре появилось несколько приставов, один из которых стал громко и с напором объяснять присутствующим правила поведения, в частности, что нельзя пользоваться какой-либо фото- и видеотехникой. В противном случае нарушивший будет выведен из зала суда и по решению судьи не будет допущен на заседания уже никогда. Мои надежды сделать фото процесса рухнули, фотоаппарат и планшет пришлось убрать. С первых секунд появления мужчина стал внушать двоякое чувство омерзение и жалости. Увидев его, я вспомнила сразу собирательный образ отрицательного героя ералашевских серий: коротко стриженый, тонкогубый, крупный, с розовыми щеками и свисающим на ремень животом. Только в юмористическом журнале был мальчик, подросток, над которым можно было посмеяться, а здесь взрослый ухмыляющийся дядька, над которым смеяться было трудно. Да и смех перед дверями 303 аудитории вообще казался чем-то неуместным. Если и звучал, то слышались в нем печаль и горечь. Хотя приставы не скрывали своего приподнятого настроения, для них ведь это просто ежедневная работа, а на работе можно и посмеяться. Но стоявшие по другую сторону баррикад не разделяли их шутки и ухмылки и решили поинтересоваться, почему этот громогласный здоровяк одет не по форме, почему товарищ не соблюдает закон, находясь при исполнении в футболке, без верхней куртки, без жетона и прочих необходимых деталей туалета. Невысокий пожилой мужчина, стоявший передо мной, спросил, почему вообще не в трусах представитель власти исполняет свои обязанности, раз уж позволил себе выйти на свое рабочее место "в маечке". Власть вдруг изменилась в лице и напряглась: что ты (да кто ты вообще?!) мне тут законом тычешь. Власть всегда сильно напрягается и обижается, когда ей указываешь на ее ошибки. Но, чтобы не развивать конфликт, пошла на попятную - снизила тембр и обещала в следующий раз одеться как надо.
Вскоре оттесненные в одну сторону вдоль прохода собравшиеся встречали конвой с заключенными. Послышались аплодисменты. Родственники выкрикивали имена сыновей и мужей. Несколько пожилых дам, стоявших сзади, несколько раз крикнули "Сво-бо-ду!". Мне это сразу напомнило митинги, но здесь, в стенах суда, это слово звучало живее, конкретнее. Было понятно кому и для чего оно произносятся. Острое, как никогда, оно приобретало другой смысл. Эти несколько секунд подсудимые внимательно вглядывались в толпу, кто-то даже улыбался.
После заключенных вошли фотографы. Когда через минуту они вышли, запустили адвокатов, родственников и в конце всех, кто пришел просто поддержать узников.
Перед началом одна девушка, старающаяся посещать все заседания по "Болотному делу" , указала мне на странного молодого мужчину в сиреневом свитере, который сидел впереди нас. Она предполагала, что это сотрудник Центра Э.
Первым выступил представитель потерпевшего. Им оказался заместитель директора ОАО Эко-Универсал Рустам Сибгатуллин. Из его ответов стало понятно, что компания понесла убытки более чем на 74000 рублей за 6 "уничтоженных" во время акции туалетных кабинок. При этом выяснилось, что кабинки, которые являются вещественными доказательствами, утилизированы без разрешения прокуратуры, что является нарушением, если не уголовным делом. Мало того, размер ущерба был оценен не независимой экспертизой, а самой пострадавшей компанией, что опять-таки является нарушением всех правил проведения такого рода экспертиз. Самое абсурдное, что при допросе Сибгатуллина, гос.обвинение молчало по поводу этих нарушений, а судья Никишина снимала вопросы, ответы на которые могли прямо указывать на полнейшее нарушение всех юридических процессов потерпевшей стороной. Вообще представитель Эко-Универсала напоминал мне свидетелей обвинения по делу Кировлеса. Если Никишина и гос.обвинение не указывали на то, что вопросы адвокатов не относятся к делу, имеют недопустимую формулировку или являются повторными, то Сибгатуллин отвечал примерно так: "Не могу ответить на этот вопрос" или "Не имею точных сведений" или "Сейчас я не располагаю этими документами" или просто "Не знаю". То есть потерпевший имеет претензии и готов взыскать ущерб, но никаких документальных и других доказательств этого ущерба предоставить никому не может. Адвокаты один за другим задавали одни и те же вопросы, меняя формулировки, изворачивались как могли, но выяснить ничего конкретного им не удавалось. В воздухе висели недоумение и немые вопросы "Есть ли смысл вообще что-то спрашивать?" Всем присутствующим было ясно, что тому, кому выгодно посадить ребят, нужно подвести произошедшее на Болотной площади под 212 статью. А для этого необходимо найти "доказательства" порчи имущества. Вот они создали потерпевшего, по которому было видно, что он не по своей воле пришел на этот суд и вообще мало понимает происходящее. Отвечал тихо, не зная к кому поворачиваться, к судье или к спрашивающим. Просьбы адвокатов и обычных слушающих говорить громче, не приносили особых плодов. Все время заседания суда приходилось напрягать слух, чтобы понять, что отвечают потерпевшие.
Затем допрашивали юрист-консула со стороны МВД. Девушка назвала цифры ущерба от поломанных и потерянных касок, щитов, и прочего обмундирования ОМОНовцев. Тут повторилась та же ситуация, что и с Эко-Универсалом: никто не понял, существуют ли документы, указывающие на то, сколько было предметов обмундирования до акции 6 мая 2012 года и сколько всего осталось после, как они выдаются на руки и кто в итоге отвечает за их сохранность. То есть вполне можно было бы просто потерять или оставить дома шлем еще до избиения граждан на Болотной набережной, а на следствии заявить, что имущество было повреждено или уничтожено. Разница между двумя потерпевшими была в том, что МВД не предъявляет никакого ущерба к подсудимым. И на том спасибо.
Заинтересованность судьи Никишиной в обвинительном заключении была на лицо: 50-60 процентов вопросов адвокатов снималось по надуманным предлогам. То ей не нравились вполне понятные формулировки вопросов, то она непонятно почему снимала вопросы по причине их повторности, хотя не предвзятое ухо слышало их впервые. "Слушайте друг друга! Откройте ушки!"- повторяла холодным голоском бесцветная женщина в черной мантии. Почти все кроме одного ходатайства защиты она оставляла без удовлетворения.
Создавалось ощущение полного абсурда происходящего. Это было какое-то театральное безумие в одном четырехчасовом акте. Да, перерыв, о котором просил адвокат Аграновский, Никишина не дала. Наоборот, после реплики Андрея Барабанова о том, что они сегодня еще не ели, а точнее им "не давали кипяток"(что осталось непонятным), она цинично ответила: "А что вы там делали?!" И затянула заседание еще на час.
Этой женщине все равно, что будет с этими людьми за решеткой, что будет с семьями этих людей. У нее задача выполнить указ сверху - посадить. В том, что будет обвинительный исход дела, мне кажется, никто не сомневается. Но мы знаем, надежда умирает последней. Нам хочется верить.
Очень тяжело было сидеть в душном помещении, где изначально открытые окна постепенно закрыли, чтобы уменьшить шум с улицы для того, чтобы лучше было слышно людей. Тяжело было наблюдать ребят за решеткой, опустивших головы на руки, читающих какие-то бумаги, и как будто уже не интересовавшихся процессом. Только голодающий Сергей Кривов и слепнующий без должной медицинской помощи Владимир Акименков были как всегда активны, задавали вопросы и ходатайствовали. Немецкая овчарка без намордника в руках женщины-кинолога, бросающаяся с лаем на выходящего из зала отца одного из узников, олицетворяла издевку государства над его гражданами.
Все действия защиты, обращенной к "объективному" и "независимому" суду, как будто тонули в какой-то бездонной черной дыре, перед которой казалось, что все тщетно, и исход предрешен. Обращение "Ваша честь" резало слух.
Я провела так один день. День, который вернул меня в ту реальность, в которой я оказалась 6 мая 2012 года на Болотной набережной, в которой я увидела настоящую Россию. Мне повезло в тысячу раз больше, чем этим ребятам, которые живут в этом кошмаре уже полтора года. До сих пор помню как встретилась с долгим взглядом Андрея Барабанова через решетку камеры, когда выходила из зала.
По последним соц.опросам только 2% людей внимательно следят за так называемым Болотным делом. Из них на данном слушании я видела человек 25-30 вместе с представителями прессы и родственниками подсудимых, не считая адвокатов.
Мы ходим тысячами на концерты и митинги в поддержку политзаключенных, десятками (а, может, и сотнями) обсуждаем дело в Сети и на кухнях, но по-настоящему поддержать невиновных людей, по нелепой и ужасающей случайности попавших под гусеницы полицейского государства, не можем. Почему? Для многих этот суд и вообще весь этот кошмар остается чем-то абстрактным? Не имеющим отношения конкретно к ним самим? Зачем тогда вообще кричать на улице хором "Сво-бо-ду! Один за всех и все за одного!" Что нужно сделать, чтобы все эти тысячи людей пришли в суд, чтобы ребята увидели, что они не одни, что они не брошены, не забыты?
Заседание началось с более чем часовым опозданием. Впоследствии выяснилось, что так здесь бывает почти всегда, в отличие от Замоскворецкого, где все начиналось вовремя. Больше часа адвокаты, родственники, пресса и просто неравнодушные люди стояли в коридоре в ожидании. Именно стояли. Ни стульев, ни лавочек не было обнаружено. Ни одно другое заведение подобного ранга я не видела без мест, куда можно было сесть. А в конце еще выяснилось, что на все здание суда (а это, между прочим, более 5 этажей) существует только 2 кабинки туалета, причем для персон обоих полов. Всего две... Да, у судей и прочих представителей власти есть свой санузел, отдельный. Под замком. В общем все для жизни, все для людей.
Да, к туалетам еще вернемся. Туалет вообще был темой дня.
Часам к двум дня подошла Мария Баронова, единственная фигурантка дела, находящаяся под подпиской о невыезде. Ее хорошо было слышно в тихой толпе. С присущим ее полемикам жаром, стоя в кругу адвокатов, она обсуждала чьи-то реплики в Сети на какую-то новость.
Минут за 10 до привода подсудимых в коридоре появилось несколько приставов, один из которых стал громко и с напором объяснять присутствующим правила поведения, в частности, что нельзя пользоваться какой-либо фото- и видеотехникой. В противном случае нарушивший будет выведен из зала суда и по решению судьи не будет допущен на заседания уже никогда. Мои надежды сделать фото процесса рухнули, фотоаппарат и планшет пришлось убрать. С первых секунд появления мужчина стал внушать двоякое чувство омерзение и жалости. Увидев его, я вспомнила сразу собирательный образ отрицательного героя ералашевских серий: коротко стриженый, тонкогубый, крупный, с розовыми щеками и свисающим на ремень животом. Только в юмористическом журнале был мальчик, подросток, над которым можно было посмеяться, а здесь взрослый ухмыляющийся дядька, над которым смеяться было трудно. Да и смех перед дверями 303 аудитории вообще казался чем-то неуместным. Если и звучал, то слышались в нем печаль и горечь. Хотя приставы не скрывали своего приподнятого настроения, для них ведь это просто ежедневная работа, а на работе можно и посмеяться. Но стоявшие по другую сторону баррикад не разделяли их шутки и ухмылки и решили поинтересоваться, почему этот громогласный здоровяк одет не по форме, почему товарищ не соблюдает закон, находясь при исполнении в футболке, без верхней куртки, без жетона и прочих необходимых деталей туалета. Невысокий пожилой мужчина, стоявший передо мной, спросил, почему вообще не в трусах представитель власти исполняет свои обязанности, раз уж позволил себе выйти на свое рабочее место "в маечке". Власть вдруг изменилась в лице и напряглась: что ты (да кто ты вообще?!) мне тут законом тычешь. Власть всегда сильно напрягается и обижается, когда ей указываешь на ее ошибки. Но, чтобы не развивать конфликт, пошла на попятную - снизила тембр и обещала в следующий раз одеться как надо.
Вскоре оттесненные в одну сторону вдоль прохода собравшиеся встречали конвой с заключенными. Послышались аплодисменты. Родственники выкрикивали имена сыновей и мужей. Несколько пожилых дам, стоявших сзади, несколько раз крикнули "Сво-бо-ду!". Мне это сразу напомнило митинги, но здесь, в стенах суда, это слово звучало живее, конкретнее. Было понятно кому и для чего оно произносятся. Острое, как никогда, оно приобретало другой смысл. Эти несколько секунд подсудимые внимательно вглядывались в толпу, кто-то даже улыбался.
После заключенных вошли фотографы. Когда через минуту они вышли, запустили адвокатов, родственников и в конце всех, кто пришел просто поддержать узников.
Перед началом одна девушка, старающаяся посещать все заседания по "Болотному делу" , указала мне на странного молодого мужчину в сиреневом свитере, который сидел впереди нас. Она предполагала, что это сотрудник Центра Э.
Первым выступил представитель потерпевшего. Им оказался заместитель директора ОАО Эко-Универсал Рустам Сибгатуллин. Из его ответов стало понятно, что компания понесла убытки более чем на 74000 рублей за 6 "уничтоженных" во время акции туалетных кабинок. При этом выяснилось, что кабинки, которые являются вещественными доказательствами, утилизированы без разрешения прокуратуры, что является нарушением, если не уголовным делом. Мало того, размер ущерба был оценен не независимой экспертизой, а самой пострадавшей компанией, что опять-таки является нарушением всех правил проведения такого рода экспертиз. Самое абсурдное, что при допросе Сибгатуллина, гос.обвинение молчало по поводу этих нарушений, а судья Никишина снимала вопросы, ответы на которые могли прямо указывать на полнейшее нарушение всех юридических процессов потерпевшей стороной. Вообще представитель Эко-Универсала напоминал мне свидетелей обвинения по делу Кировлеса. Если Никишина и гос.обвинение не указывали на то, что вопросы адвокатов не относятся к делу, имеют недопустимую формулировку или являются повторными, то Сибгатуллин отвечал примерно так: "Не могу ответить на этот вопрос" или "Не имею точных сведений" или "Сейчас я не располагаю этими документами" или просто "Не знаю". То есть потерпевший имеет претензии и готов взыскать ущерб, но никаких документальных и других доказательств этого ущерба предоставить никому не может. Адвокаты один за другим задавали одни и те же вопросы, меняя формулировки, изворачивались как могли, но выяснить ничего конкретного им не удавалось. В воздухе висели недоумение и немые вопросы "Есть ли смысл вообще что-то спрашивать?" Всем присутствующим было ясно, что тому, кому выгодно посадить ребят, нужно подвести произошедшее на Болотной площади под 212 статью. А для этого необходимо найти "доказательства" порчи имущества. Вот они создали потерпевшего, по которому было видно, что он не по своей воле пришел на этот суд и вообще мало понимает происходящее. Отвечал тихо, не зная к кому поворачиваться, к судье или к спрашивающим. Просьбы адвокатов и обычных слушающих говорить громче, не приносили особых плодов. Все время заседания суда приходилось напрягать слух, чтобы понять, что отвечают потерпевшие.
Затем допрашивали юрист-консула со стороны МВД. Девушка назвала цифры ущерба от поломанных и потерянных касок, щитов, и прочего обмундирования ОМОНовцев. Тут повторилась та же ситуация, что и с Эко-Универсалом: никто не понял, существуют ли документы, указывающие на то, сколько было предметов обмундирования до акции 6 мая 2012 года и сколько всего осталось после, как они выдаются на руки и кто в итоге отвечает за их сохранность. То есть вполне можно было бы просто потерять или оставить дома шлем еще до избиения граждан на Болотной набережной, а на следствии заявить, что имущество было повреждено или уничтожено. Разница между двумя потерпевшими была в том, что МВД не предъявляет никакого ущерба к подсудимым. И на том спасибо.
Заинтересованность судьи Никишиной в обвинительном заключении была на лицо: 50-60 процентов вопросов адвокатов снималось по надуманным предлогам. То ей не нравились вполне понятные формулировки вопросов, то она непонятно почему снимала вопросы по причине их повторности, хотя не предвзятое ухо слышало их впервые. "Слушайте друг друга! Откройте ушки!"- повторяла холодным голоском бесцветная женщина в черной мантии. Почти все кроме одного ходатайства защиты она оставляла без удовлетворения.
Создавалось ощущение полного абсурда происходящего. Это было какое-то театральное безумие в одном четырехчасовом акте. Да, перерыв, о котором просил адвокат Аграновский, Никишина не дала. Наоборот, после реплики Андрея Барабанова о том, что они сегодня еще не ели, а точнее им "не давали кипяток"(что осталось непонятным), она цинично ответила: "А что вы там делали?!" И затянула заседание еще на час.
Этой женщине все равно, что будет с этими людьми за решеткой, что будет с семьями этих людей. У нее задача выполнить указ сверху - посадить. В том, что будет обвинительный исход дела, мне кажется, никто не сомневается. Но мы знаем, надежда умирает последней. Нам хочется верить.
Очень тяжело было сидеть в душном помещении, где изначально открытые окна постепенно закрыли, чтобы уменьшить шум с улицы для того, чтобы лучше было слышно людей. Тяжело было наблюдать ребят за решеткой, опустивших головы на руки, читающих какие-то бумаги, и как будто уже не интересовавшихся процессом. Только голодающий Сергей Кривов и слепнующий без должной медицинской помощи Владимир Акименков были как всегда активны, задавали вопросы и ходатайствовали. Немецкая овчарка без намордника в руках женщины-кинолога, бросающаяся с лаем на выходящего из зала отца одного из узников, олицетворяла издевку государства над его гражданами.
Все действия защиты, обращенной к "объективному" и "независимому" суду, как будто тонули в какой-то бездонной черной дыре, перед которой казалось, что все тщетно, и исход предрешен. Обращение "Ваша честь" резало слух.
Я провела так один день. День, который вернул меня в ту реальность, в которой я оказалась 6 мая 2012 года на Болотной набережной, в которой я увидела настоящую Россию. Мне повезло в тысячу раз больше, чем этим ребятам, которые живут в этом кошмаре уже полтора года. До сих пор помню как встретилась с долгим взглядом Андрея Барабанова через решетку камеры, когда выходила из зала.
По последним соц.опросам только 2% людей внимательно следят за так называемым Болотным делом. Из них на данном слушании я видела человек 25-30 вместе с представителями прессы и родственниками подсудимых, не считая адвокатов.
Мы ходим тысячами на концерты и митинги в поддержку политзаключенных, десятками (а, может, и сотнями) обсуждаем дело в Сети и на кухнях, но по-настоящему поддержать невиновных людей, по нелепой и ужасающей случайности попавших под гусеницы полицейского государства, не можем. Почему? Для многих этот суд и вообще весь этот кошмар остается чем-то абстрактным? Не имеющим отношения конкретно к ним самим? Зачем тогда вообще кричать на улице хором "Сво-бо-ду! Один за всех и все за одного!" Что нужно сделать, чтобы все эти тысячи людей пришли в суд, чтобы ребята увидели, что они не одни, что они не брошены, не забыты?