Клон русской императорской армии в Югославии
В сети появились мемуары Сергея Вакара «Наша генерация, рожденная в конце прошлого столетия». Имеется в виду, конец XIX века. Они неровные. Когда автор рассуждает на «общие темы», то получается либо «хруст французской булки», либо банальности, но как только он начинает описывать то, что видел и пережил лично - не оторваться. Прямо живые картины. Благо писать ему есть о чем - учёба в Варшавском политехе, Первая мировая (доброволец-кавалерист), Гражданская, эмигрантское житьё в Югославии. И служба в сформированном немцами Русском корпусе - эта глава по мне так самая интересная. И неожиданная - в плане внутренней жизни корпуса. Ниже несколько характерных цитат по этому поводу.
Начать, пожалуй, стоит вот с чего: «По словам Протопресвитера Императорской Армии "русский офицер в школе получал отличную подготовку. Но потом, поступив на службу, он засыпал. За военной наукой он не следил или интересовался поверхностно. Поверочным испытаниям при повышениях не подвергался. В массе офицерства царил взгляд, что суть военного дела в храбрости, удальстве и готовности доблестно умереть, а все остальное - не так важно.
…В эмиграции все было как раз наоборот. Здесь считалось, что нам нужно быть всегда готовыми на случай, если представится неожиданная возможность продолжать вооруженную борьбу с большевиками, и нужно иметь знания всех боевых советских уставов и тактик, всех новейших родов войск, а также нужно знать всю военную организацию предстоящего противника. Высшие военно-научные курсы в Белграде, где я был слушателем, прекрасно выполнили эту задачу. В своем шестилетнем курсе, который делился на первые два года, в размере изучения действий полка, что давало диплом штаб-офицерских курсов современных армий; на вторые два года, в масштабе дивизии и корпуса, состоящих из разных родов войск, включая войсковую авиацию; и на третьи два года - служба генерального штаба, стратегия и автономная авиация дальнего действия».
Почему это важно - потом станет понятно. А пока для уяснения того, из кого состоял корпус: «В Корпусе я попал, и то только благодаря обучению на Высших военно-научных курсах, в унтер-офицеры конного взвода 2-го полка, где по штату полагался один лейтенант - командир взвода и три унтер-офицера - командиры отделений. Во взводе было 14 офицеров, ставших ефрейторами, и много подхорунжих и вахмистров, попавших во взводе на положение
рядовых».
И вот тут-то начинаются проблемы. Гг. офицеры, оказавшиеся в положении рядовых, возможно полагали, что это будет «пустой формальностью». Получилось однако не так. Но для начала - о командире корпуса генерале Штейфоне:
«Забот об улучшении положения чинов корпуса и об облегчении их службы генерал Штейфон не проявлял никаких, а закваска по укладу жизни в Корпусе в Белграде вызывала общее возмущение. Как пример приведу, что у большинства корпусников, находившихся в провинции в полках, в том числе и у меня, семьи оставались в Белграде, и при их приезде сюда к семье, генерал Штейфон требовал их явки в штаб корпуса для регистрации. Однако всех отпускных из полков штаб задерживал на сутки у себя, заставляя подметать двор, чистить казармы и нести всякую черную работу, чуть не до чистки клозетов включительно, хотя здесь были и царские офицеры на унтер-офицерских должностях корпуса.
…Конный взвод второго полка в то время стоял на охране медного рудника Бор, и в нем чувствовался большой недостаток в обмундировании, в сапогах, в питании и буквально во всем другом. Весть о приезде в скором времени в Бор командира корпуса генерала Штейфона была нами радостно принята в надежде, и даже уверенности, что он, увидев своими глазами нужды чинов конного взвода, примет меры к улучшению условий нашей жизни и службы. Не тут-то было!
К приезду высокого начальства казармы и конюшни вычищены до блеска и лошади стоят на аршинном слое сосновых опилок, полученных с рудника, в конюшне душистый запах сосны. Взводом командует старый полковник Попов (ему за 60 лет); я командую отделением. В строю офицеры - подхорунжие, унтер-офицеры и ни одного рядового солдата. Генерал Штейфон, не вступая ни с кем в разговоры, но успевший обнаружить в казарме одну случайно оставленную паутинку - единственное, что его там заинтересовало, и к чему он успел придраться, молча обходит конюшни, где придраться буквально не к чему. Случайно его взгляд падает на крохотный пучок сена, лежащий в проходе конюшни. Генерал указывает на него пальцем, и говорит полковнику Попову:
- Полковник, что это за безобразие?
На это полковник отвечает:
- Ваше Превосходительство, дневальный только что раздавал корм лошадям и случайно обронил пучок сена.
- Командира корпуса встречаете, и такой беспорядок! Скажите полковник, Вы, кажется, служили в Одесском уланском полку Императорской армии?
- Так точно Ваше Превосходительство!
- Так скажите, пожалуйста, у Вас в уланском полку тоже такие порядочки были?
На этом все разговоры и опросы генерала окончились, и никаких ожидаемых благоприятных результатов от приезда командира корпуса в Бор не получилось.
Оскорбление полковника Попова, очевидно, имело целью показать взводу, вот, мол, я какая теперь важная персона но, генерал Штейфон ошибся в своих расчетах. Он не учел, что перед ним стояли не двадцатилетние новобранцы, на которых он мог бы произвести ошеломляющее впечатление, и навести страх, а люди в возрасте 45-50 лет и выше, добровольно вставшие в строй из идейных побуждений служения Родине».
Еще о Штейфоне:
«…На моих глазах, в Штабе Корпуса в Белграде, произошел возмутивший меня случай. Там на службе состоял по немецкой градации гауптманн - 10-го драгунского полка полковник Подольский. Это был отличный русский офицер, любивший военное дело и успешно окончивший шестилетние Высшие военно-научные курсы в Белграде.Современно военнообразованный, способный, боевой и заслуженный офицер, он, безусловно, достойно занимал штабную должность.
Однажды придя в штаб, полковник Подольский был извещен, что он теперь не гауптманн, а унтер-офицер, то есть, разжалован из офицеров корпуса. Оказалось, что где-то в частном разговоре он осудил генерала Штейфона за его несуразные поступки, кто-то донес Штейфону, и последний одним росчерком генеральского пера учинил и суд, и расправу. По русским (и мировым) понятиям офицерское звание дается Высочайшим приказом Государя, и разжаловать из офицеров можно было только по постановлению суда после тщательного следствия и судебного процесса, но Государь еще мог помиловать осужденного офицера и отменить приговор.
…Все эти поступки генерала Штейфона можно объяснить лишь тем, что после многолетней жалкой службы ночным сто рожем на руднике Ртань он неожиданно стал генералом войск, оккупировавших Югославию, и у него так закружилась голова, что он невольно заболел манией собственного величия».
На командира равнялись и его непосредственные подчиненные:
«…Наконец-то мы снова встали в строй на защиту Родины. Одеты кто в чем: кто в шляпе, кто в кепке, но все же, - это уже эскадрон, горящий желанием подвига. В строю большинство офицеры, есть унтер-офицеры, и почти нет солдат. В первый раз подходит к эскадрону генерал Кириенко, успевший занять в Корпусе
видную должность. Он в штатском пальто, вежливо приподнимает шляпу, и говорит:
- Здоров, 2-й эскадрон! - Ответ:
- Здравия желаю, Ваше Превосходительство!
Он делает недовольное лицо, и говорит:
- Негромко отвечаете, - поворачивается и уходит.
Очевидно, генерала Кириенко после долгого жалкого беженского существования интересовало только собственное величие на новой должности и ничто больше».
А вот уже не генерал, а полковник:
«…Возглавлять русский (Бора) гарнизон рудника стал полковник Попов-Кокоулин… Его сильно шокировало сидеть за одним столом в полковом собрании рядом со старым русским генералом или полковником, если на нем сегодня был мундир немецкого унтер-офицера или ефрейтора, и он приказал открыть при полковом собрании отдельную "офицерскую" комнату, признавая под словом "офицер" лишь лиц, занимавших в корпусе должности от лейтенанта и выше.
Это привело к тому, что случайно попавший в лейтенанты Корпуса вчерашний гимназист, был в "офицерском собрании" на своем месте, а например, по преклонному возрасту не попавший на командную должность, а назначенный полковым библиотекарем, георгиевский кавалер, генерального штаба генерал Б., как сегодняшний ефрейтор, в офицерскую комнату не допускался. И двери корпусного "русского офицерского собрания", перед "русским генералом", оказались закрытыми».
Конечно, были и обратные примеры: «Генерального штаба полковник Бальцар. Широко образованный, он состоял на службе в Югославии на аэродроме в Земуне и был профессором Высших военно-научных курсов, кафедры авиации… Благородный и отзывчивый человек, он всегда старался во всем помочь и поддержать своих подчиненных. Жаль, что таких офицеров, на высших должностях было у нас мало».
«Генералы, возглавлявшие Корпус и старшие офицеры, не по уму, а по протекции попавшие на штабные должности… захлебывались в собственном неожиданном величии, ни во что не желали вникать, считая доблестных, заслуженных и высоко моральных офицеров, не попавших на командные должности, просто нижними чинами и ничем больше: все что было раньше, должно быть забыто. Как и откуда взялись эти нижние чины, их интересовало не больше, чем прошлогодний снег.
К сожалению, мне пришлось быть свидетелем, как молодой корпусной лейтенант обратился к заслуженному офицеру Императорской Армии: "Забудьте, что Вы когда-то были офицером, - теперь Вы ефрейтор и боль-
ше ничего!" Напротив, немецкие офицеры для связи интересовались нашими старыми русскими чинами и старались по ним обращаться к нам».
В довоенные югославские годы с одним таким персонажем Вакар тесно общался в родительском комитете русской гимназии в Белграде. И вот что произошло в далее: «С поступлением в Русский Корпус в Сербии, благодаря гвардейской протекции полковник Гескет оказался на должности командира полка, и с этого момента он перестал меня узнавать не только в строю, но и при встрече с глазу на глаз в одной комнате, и как с езнакомым он не считал нужным со мной ни здороваться и ни протягивать мне руку, хотя не узнавать меня он, конечно, не мог».
А вот тот самый Попов, которого за «непорядок» в конюшне разнес Штейфон:
«Командиром конного взвода 2-го полка в чине немецкого лейтенанта был полковник Попов, в то время - в возрасте за 60 лет, благородный, честный и порядочный офицер, воспитанный в старой идеологии и в старых понятиях военного дела и военной службы. …Полковник Попов был службистом, безграничным педантом и ярым формалистом, считавшим и уверенным, что только та армия может побеждать, в которой до мелочей исполняются все ее порядки мирного времени. Эти порядки он до тонкости знал, будучи многолетним адъютантом 10-го уланского Одесского полка, как он сам про себя говорил, что считался лучшим адъютантом 10-й кавалерийской дивизии.
…Командование взводом полковник Попов начал с изучения отдания чести по-солдатски, для чего мы должны были проходить мимо и отдавать ему честь, а он делал соответствующие замечания: локоть выше, взгляд веселее, есть глазами начальство и т.д., а на похвалу требовал громкого ответа:
-Рад стараться, господин полковник!
Никаких современных и нужных занятий полковник Попов не проводил, не знал их и ими не интересовался, что привело к такому случаю. Однажды я принял унтер-офицерский пост при входе в город, и там,на полке лежали ручные гранаты незнакомого мне немецкого образца. Конечно, по аналогии с русскими и сербскими гранатами мне было понятно их действие, но, все же, считая, что на войне надо не догадываться, а хорошо знать оружие, я попросил полковника Попова, как своего командира объяснить мне пользование ими. Как можно было ожидать, полковник в гранатах ничего не понимал и приказал оставить их на месте и не трогать. Но и в дальнейшем он не потрудился разрешить этот вопрос, или вызвать из полка гранатометчика для наглядного обучения взвода этому оружию.
Многое в современной корпусной жизни искренне возмущало полковника Попова. Например, он никак не мог примириться, что у моей лошади грива спускалась на правую сторону шеи, когда по правилу ей полагается падать на левую. Он требовал от меня, чтобы я два раза в день, мокрой щеткой перечесывал гриву влево, но я не видел в этом "важном" вопросе большой надобности, и всю войну провоевал на коне с правой гривой.
…Глубоко возмущали полковника Попова и новые, современные немецкие порядки, что в вечерние часы по окончании службы солдаты имели право выхода из казарм домой, в «солдатенхейм» или в кино. Вполне достаточно и воскресных отпусков.
Не меньше он возмущался при виде во время жары расстегнутой пуговицы на воротнике дневального по конюшне, и хотя в соседней немецкой конюшне дневальные были в жару в одних только купальных трусиках».
Кстати, в первом же бою с югославскими партизанами Попов бросил подчиненный ему взвод, который спасся только благодаря вовремя подоспевшим немцам. Вот на немцев Вакар светлой краски не жалеет:
«Из моих частых соприкосновений с немецкими офицерами я вынес о
них самое лучшее впечатление, убедившись, что в вопросах чести и благородства они близко подходили к офицерству Русской Императорской Армии».
Только два из многих примеров:
«…Хотя я был в немецкой, всего лишь унтер-офицерской форме, генерал выслушал мой рапорт, крепко пожал мне руку, поинтересовался, кем я был в русской армии и сказал мне много приветливых слов».
«…По делам службы, мне иногда приходилось попадать на немецкую зенитную батарею, и здесь офицеры противовоздушной обороны по выполнении задания обычно приглашали меня в свое офицерское собрание, и даже в обеденные часы сажали меня за общий обеденный стол. Какой контраст: унтер-офицеру немецкой службы открыты двери в немецкое офицерское собрание, а русскому офицеру Императорской армии двери русского собрания в Русском Корпусе плотно закрыты. Трудно поверить, но это не выдумка, а исторический факт!»
Что же произошло, люди добрые? Как это получилось, что вермахт «в вопросах чести и благородства» столь близко подошел к русской императойимператорской армии рской армии. Тогда как люди, непосредственно в этой армии служившие от этих идеалов столь отдалились? Пока я ломал голову над этим вопросом, у меня зародилось смутное подозрение, что ни вермахт никуда «близко не подходил», ни корпус ни от каких старых идеалов не отклонялся. Чистота конюшни как главный критерий оценки командира и части - это же Штейфон выдумал, сторожа рудник Ртань. Попов ведь тоже был «воспитан в старой идеологии и старых понятиях». Они воспроизвели ровно то, что и хотели воспроизвести - ту самую русскую императорскую армию, в которой прошли лучшие годы их молодости, и которую, как только появилась возможность, они и попытались клонировать. А что клон таким вышел - ну, извините, какой генетический материал дали, то и вышло.
А что касается «новых, современных немецких порядков», то какие же они новые? Ровно то же самое писали про еще прусскую армию. как только на нее стали пристальнее поглядывать после серии побед при Бисмарке и Мольтке. «При всей строгости служебных отношений, при этой формалистике, - нередко можно встретить такое явление, которое поразило бы самого нетребовательного служаку иной армии. Так, например, в гостиницах и кафе-ресторанах нередко можно увидеть штаб-офицера и рядового, обедающих за одним и тем же столом; можно услышать разговор офицера с солдатом не о каких-нибудь мелочных принадлежностях солдатской амуниции, a о современных военных событиях, причем и самый тон разговора и суждения, высказываемые этим солдатом отличаются иногда пониманием дела, точностью выражений и оригинальностью мыслей! И если б, в тоже самое время, пришлось офицеру отдать этому рядовому какое нибудь приказание по службе, то оно было бы выполнено беспрекословно и с педантическою точностью», - это Анненков о своих впечатлениях от войны 1870-71 гг. Ровно то, что пишет Вакар про 1943-й.
Возвращаясь к русским и подводя итог: эти люди тоже ничего не забыли, и ничему не научились. И даже Первая мировая из не отрезвила. (Да и с какой стати то? Ведь всем им были прекрасно известно, что «мы спасли Париж», а проиграли исключительно из-за «удара в спину»). И никакие высшие курсы Головина в Белграде эту ситуацию исправить не смогли.
Начать, пожалуй, стоит вот с чего: «По словам Протопресвитера Императорской Армии "русский офицер в школе получал отличную подготовку. Но потом, поступив на службу, он засыпал. За военной наукой он не следил или интересовался поверхностно. Поверочным испытаниям при повышениях не подвергался. В массе офицерства царил взгляд, что суть военного дела в храбрости, удальстве и готовности доблестно умереть, а все остальное - не так важно.
…В эмиграции все было как раз наоборот. Здесь считалось, что нам нужно быть всегда готовыми на случай, если представится неожиданная возможность продолжать вооруженную борьбу с большевиками, и нужно иметь знания всех боевых советских уставов и тактик, всех новейших родов войск, а также нужно знать всю военную организацию предстоящего противника. Высшие военно-научные курсы в Белграде, где я был слушателем, прекрасно выполнили эту задачу. В своем шестилетнем курсе, который делился на первые два года, в размере изучения действий полка, что давало диплом штаб-офицерских курсов современных армий; на вторые два года, в масштабе дивизии и корпуса, состоящих из разных родов войск, включая войсковую авиацию; и на третьи два года - служба генерального штаба, стратегия и автономная авиация дальнего действия».
Почему это важно - потом станет понятно. А пока для уяснения того, из кого состоял корпус: «В Корпусе я попал, и то только благодаря обучению на Высших военно-научных курсах, в унтер-офицеры конного взвода 2-го полка, где по штату полагался один лейтенант - командир взвода и три унтер-офицера - командиры отделений. Во взводе было 14 офицеров, ставших ефрейторами, и много подхорунжих и вахмистров, попавших во взводе на положение
рядовых».
И вот тут-то начинаются проблемы. Гг. офицеры, оказавшиеся в положении рядовых, возможно полагали, что это будет «пустой формальностью». Получилось однако не так. Но для начала - о командире корпуса генерале Штейфоне:
«Забот об улучшении положения чинов корпуса и об облегчении их службы генерал Штейфон не проявлял никаких, а закваска по укладу жизни в Корпусе в Белграде вызывала общее возмущение. Как пример приведу, что у большинства корпусников, находившихся в провинции в полках, в том числе и у меня, семьи оставались в Белграде, и при их приезде сюда к семье, генерал Штейфон требовал их явки в штаб корпуса для регистрации. Однако всех отпускных из полков штаб задерживал на сутки у себя, заставляя подметать двор, чистить казармы и нести всякую черную работу, чуть не до чистки клозетов включительно, хотя здесь были и царские офицеры на унтер-офицерских должностях корпуса.
…Конный взвод второго полка в то время стоял на охране медного рудника Бор, и в нем чувствовался большой недостаток в обмундировании, в сапогах, в питании и буквально во всем другом. Весть о приезде в скором времени в Бор командира корпуса генерала Штейфона была нами радостно принята в надежде, и даже уверенности, что он, увидев своими глазами нужды чинов конного взвода, примет меры к улучшению условий нашей жизни и службы. Не тут-то было!
К приезду высокого начальства казармы и конюшни вычищены до блеска и лошади стоят на аршинном слое сосновых опилок, полученных с рудника, в конюшне душистый запах сосны. Взводом командует старый полковник Попов (ему за 60 лет); я командую отделением. В строю офицеры - подхорунжие, унтер-офицеры и ни одного рядового солдата. Генерал Штейфон, не вступая ни с кем в разговоры, но успевший обнаружить в казарме одну случайно оставленную паутинку - единственное, что его там заинтересовало, и к чему он успел придраться, молча обходит конюшни, где придраться буквально не к чему. Случайно его взгляд падает на крохотный пучок сена, лежащий в проходе конюшни. Генерал указывает на него пальцем, и говорит полковнику Попову:
- Полковник, что это за безобразие?
На это полковник отвечает:
- Ваше Превосходительство, дневальный только что раздавал корм лошадям и случайно обронил пучок сена.
- Командира корпуса встречаете, и такой беспорядок! Скажите полковник, Вы, кажется, служили в Одесском уланском полку Императорской армии?
- Так точно Ваше Превосходительство!
- Так скажите, пожалуйста, у Вас в уланском полку тоже такие порядочки были?
На этом все разговоры и опросы генерала окончились, и никаких ожидаемых благоприятных результатов от приезда командира корпуса в Бор не получилось.
Оскорбление полковника Попова, очевидно, имело целью показать взводу, вот, мол, я какая теперь важная персона но, генерал Штейфон ошибся в своих расчетах. Он не учел, что перед ним стояли не двадцатилетние новобранцы, на которых он мог бы произвести ошеломляющее впечатление, и навести страх, а люди в возрасте 45-50 лет и выше, добровольно вставшие в строй из идейных побуждений служения Родине».
Еще о Штейфоне:
«…На моих глазах, в Штабе Корпуса в Белграде, произошел возмутивший меня случай. Там на службе состоял по немецкой градации гауптманн - 10-го драгунского полка полковник Подольский. Это был отличный русский офицер, любивший военное дело и успешно окончивший шестилетние Высшие военно-научные курсы в Белграде.Современно военнообразованный, способный, боевой и заслуженный офицер, он, безусловно, достойно занимал штабную должность.
Однажды придя в штаб, полковник Подольский был извещен, что он теперь не гауптманн, а унтер-офицер, то есть, разжалован из офицеров корпуса. Оказалось, что где-то в частном разговоре он осудил генерала Штейфона за его несуразные поступки, кто-то донес Штейфону, и последний одним росчерком генеральского пера учинил и суд, и расправу. По русским (и мировым) понятиям офицерское звание дается Высочайшим приказом Государя, и разжаловать из офицеров можно было только по постановлению суда после тщательного следствия и судебного процесса, но Государь еще мог помиловать осужденного офицера и отменить приговор.
…Все эти поступки генерала Штейфона можно объяснить лишь тем, что после многолетней жалкой службы ночным сто рожем на руднике Ртань он неожиданно стал генералом войск, оккупировавших Югославию, и у него так закружилась голова, что он невольно заболел манией собственного величия».
На командира равнялись и его непосредственные подчиненные:
«…Наконец-то мы снова встали в строй на защиту Родины. Одеты кто в чем: кто в шляпе, кто в кепке, но все же, - это уже эскадрон, горящий желанием подвига. В строю большинство офицеры, есть унтер-офицеры, и почти нет солдат. В первый раз подходит к эскадрону генерал Кириенко, успевший занять в Корпусе
видную должность. Он в штатском пальто, вежливо приподнимает шляпу, и говорит:
- Здоров, 2-й эскадрон! - Ответ:
- Здравия желаю, Ваше Превосходительство!
Он делает недовольное лицо, и говорит:
- Негромко отвечаете, - поворачивается и уходит.
Очевидно, генерала Кириенко после долгого жалкого беженского существования интересовало только собственное величие на новой должности и ничто больше».
А вот уже не генерал, а полковник:
«…Возглавлять русский (Бора) гарнизон рудника стал полковник Попов-Кокоулин… Его сильно шокировало сидеть за одним столом в полковом собрании рядом со старым русским генералом или полковником, если на нем сегодня был мундир немецкого унтер-офицера или ефрейтора, и он приказал открыть при полковом собрании отдельную "офицерскую" комнату, признавая под словом "офицер" лишь лиц, занимавших в корпусе должности от лейтенанта и выше.
Это привело к тому, что случайно попавший в лейтенанты Корпуса вчерашний гимназист, был в "офицерском собрании" на своем месте, а например, по преклонному возрасту не попавший на командную должность, а назначенный полковым библиотекарем, георгиевский кавалер, генерального штаба генерал Б., как сегодняшний ефрейтор, в офицерскую комнату не допускался. И двери корпусного "русского офицерского собрания", перед "русским генералом", оказались закрытыми».
Конечно, были и обратные примеры: «Генерального штаба полковник Бальцар. Широко образованный, он состоял на службе в Югославии на аэродроме в Земуне и был профессором Высших военно-научных курсов, кафедры авиации… Благородный и отзывчивый человек, он всегда старался во всем помочь и поддержать своих подчиненных. Жаль, что таких офицеров, на высших должностях было у нас мало».
«Генералы, возглавлявшие Корпус и старшие офицеры, не по уму, а по протекции попавшие на штабные должности… захлебывались в собственном неожиданном величии, ни во что не желали вникать, считая доблестных, заслуженных и высоко моральных офицеров, не попавших на командные должности, просто нижними чинами и ничем больше: все что было раньше, должно быть забыто. Как и откуда взялись эти нижние чины, их интересовало не больше, чем прошлогодний снег.
К сожалению, мне пришлось быть свидетелем, как молодой корпусной лейтенант обратился к заслуженному офицеру Императорской Армии: "Забудьте, что Вы когда-то были офицером, - теперь Вы ефрейтор и боль-
ше ничего!" Напротив, немецкие офицеры для связи интересовались нашими старыми русскими чинами и старались по ним обращаться к нам».
В довоенные югославские годы с одним таким персонажем Вакар тесно общался в родительском комитете русской гимназии в Белграде. И вот что произошло в далее: «С поступлением в Русский Корпус в Сербии, благодаря гвардейской протекции полковник Гескет оказался на должности командира полка, и с этого момента он перестал меня узнавать не только в строю, но и при встрече с глазу на глаз в одной комнате, и как с езнакомым он не считал нужным со мной ни здороваться и ни протягивать мне руку, хотя не узнавать меня он, конечно, не мог».
А вот тот самый Попов, которого за «непорядок» в конюшне разнес Штейфон:
«Командиром конного взвода 2-го полка в чине немецкого лейтенанта был полковник Попов, в то время - в возрасте за 60 лет, благородный, честный и порядочный офицер, воспитанный в старой идеологии и в старых понятиях военного дела и военной службы. …Полковник Попов был службистом, безграничным педантом и ярым формалистом, считавшим и уверенным, что только та армия может побеждать, в которой до мелочей исполняются все ее порядки мирного времени. Эти порядки он до тонкости знал, будучи многолетним адъютантом 10-го уланского Одесского полка, как он сам про себя говорил, что считался лучшим адъютантом 10-й кавалерийской дивизии.
…Командование взводом полковник Попов начал с изучения отдания чести по-солдатски, для чего мы должны были проходить мимо и отдавать ему честь, а он делал соответствующие замечания: локоть выше, взгляд веселее, есть глазами начальство и т.д., а на похвалу требовал громкого ответа:
-Рад стараться, господин полковник!
Никаких современных и нужных занятий полковник Попов не проводил, не знал их и ими не интересовался, что привело к такому случаю. Однажды я принял унтер-офицерский пост при входе в город, и там,на полке лежали ручные гранаты незнакомого мне немецкого образца. Конечно, по аналогии с русскими и сербскими гранатами мне было понятно их действие, но, все же, считая, что на войне надо не догадываться, а хорошо знать оружие, я попросил полковника Попова, как своего командира объяснить мне пользование ими. Как можно было ожидать, полковник в гранатах ничего не понимал и приказал оставить их на месте и не трогать. Но и в дальнейшем он не потрудился разрешить этот вопрос, или вызвать из полка гранатометчика для наглядного обучения взвода этому оружию.
Многое в современной корпусной жизни искренне возмущало полковника Попова. Например, он никак не мог примириться, что у моей лошади грива спускалась на правую сторону шеи, когда по правилу ей полагается падать на левую. Он требовал от меня, чтобы я два раза в день, мокрой щеткой перечесывал гриву влево, но я не видел в этом "важном" вопросе большой надобности, и всю войну провоевал на коне с правой гривой.
…Глубоко возмущали полковника Попова и новые, современные немецкие порядки, что в вечерние часы по окончании службы солдаты имели право выхода из казарм домой, в «солдатенхейм» или в кино. Вполне достаточно и воскресных отпусков.
Не меньше он возмущался при виде во время жары расстегнутой пуговицы на воротнике дневального по конюшне, и хотя в соседней немецкой конюшне дневальные были в жару в одних только купальных трусиках».
Кстати, в первом же бою с югославскими партизанами Попов бросил подчиненный ему взвод, который спасся только благодаря вовремя подоспевшим немцам. Вот на немцев Вакар светлой краски не жалеет:
«Из моих частых соприкосновений с немецкими офицерами я вынес о
них самое лучшее впечатление, убедившись, что в вопросах чести и благородства они близко подходили к офицерству Русской Императорской Армии».
Только два из многих примеров:
«…Хотя я был в немецкой, всего лишь унтер-офицерской форме, генерал выслушал мой рапорт, крепко пожал мне руку, поинтересовался, кем я был в русской армии и сказал мне много приветливых слов».
«…По делам службы, мне иногда приходилось попадать на немецкую зенитную батарею, и здесь офицеры противовоздушной обороны по выполнении задания обычно приглашали меня в свое офицерское собрание, и даже в обеденные часы сажали меня за общий обеденный стол. Какой контраст: унтер-офицеру немецкой службы открыты двери в немецкое офицерское собрание, а русскому офицеру Императорской армии двери русского собрания в Русском Корпусе плотно закрыты. Трудно поверить, но это не выдумка, а исторический факт!»
Что же произошло, люди добрые? Как это получилось, что вермахт «в вопросах чести и благородства» столь близко подошел к русской императойимператорской армии рской армии. Тогда как люди, непосредственно в этой армии служившие от этих идеалов столь отдалились? Пока я ломал голову над этим вопросом, у меня зародилось смутное подозрение, что ни вермахт никуда «близко не подходил», ни корпус ни от каких старых идеалов не отклонялся. Чистота конюшни как главный критерий оценки командира и части - это же Штейфон выдумал, сторожа рудник Ртань. Попов ведь тоже был «воспитан в старой идеологии и старых понятиях». Они воспроизвели ровно то, что и хотели воспроизвести - ту самую русскую императорскую армию, в которой прошли лучшие годы их молодости, и которую, как только появилась возможность, они и попытались клонировать. А что клон таким вышел - ну, извините, какой генетический материал дали, то и вышло.
А что касается «новых, современных немецких порядков», то какие же они новые? Ровно то же самое писали про еще прусскую армию. как только на нее стали пристальнее поглядывать после серии побед при Бисмарке и Мольтке. «При всей строгости служебных отношений, при этой формалистике, - нередко можно встретить такое явление, которое поразило бы самого нетребовательного служаку иной армии. Так, например, в гостиницах и кафе-ресторанах нередко можно увидеть штаб-офицера и рядового, обедающих за одним и тем же столом; можно услышать разговор офицера с солдатом не о каких-нибудь мелочных принадлежностях солдатской амуниции, a о современных военных событиях, причем и самый тон разговора и суждения, высказываемые этим солдатом отличаются иногда пониманием дела, точностью выражений и оригинальностью мыслей! И если б, в тоже самое время, пришлось офицеру отдать этому рядовому какое нибудь приказание по службе, то оно было бы выполнено беспрекословно и с педантическою точностью», - это Анненков о своих впечатлениях от войны 1870-71 гг. Ровно то, что пишет Вакар про 1943-й.
Возвращаясь к русским и подводя итог: эти люди тоже ничего не забыли, и ничему не научились. И даже Первая мировая из не отрезвила. (Да и с какой стати то? Ведь всем им были прекрасно известно, что «мы спасли Париж», а проиграли исключительно из-за «удара в спину»). И никакие высшие курсы Головина в Белграде эту ситуацию исправить не смогли.