Феминизм - это переизобретение любви. Черновик
Тема феминизма была переоткрыта для меня спонтанно - первого мая после демонстрации мы с девушками-красавицами из московского ОД устроили женское политическое шествие с лозунгами и кричалками, придумывающимися и вспоминающимися на ходу. Прохожие реагировали на нас либо болезненно, либо просто как на шествие наркоманок. и это симптоматично...
В последнее время, а особенно начиная с того же первого мая, у меня с товарищами, что в первую очередь напрягает - товарищами по борьбе, левыми и пр., постоянно возникают ситуации конфузного недопонимания на счёт феминизма. Недопониматели, вскрывая свою мускулинную шовинистическую сущность, аппелируют к биологии, к традиции и всему такому, что вроде как критическая теория феминизма уже давно поставила под вопрос, полностью перечеркнув адекватность такого рода аргументов. Хотя, надо признать, что не всякого уровня феминизм достоин уважения и трансляции, поэтому я попыталась возразить товарищам не от лица академического варианта, а от первого лица - то, как я себе представляю феминизм.
Нет, ну конечно, я продолжаю нежно любить своих оппонентов - они замечательнейшие люди. И как развёрнутый ответ на их необоснованные нападки на женскую автономию - да-да! женщина тоже субъект! - далее я привожу фрагмент своего рассуждения на тему, который так же войдёт в мой мегадипломный проект - "Пролетарская эпимилейя: практики заботы о себе в условиях глобального капитализма".
Мысли родились в результате длительных бесед с дорогими Глюклей и Цаплей, а также чудесной девушкой Alexandrina_v.
Буду всем благодарна за критику, соображения, комментарии.
На основе нижеприведённого текстика группой инициативных гражданок было решено устроить перформанс-манифест.
В первую очередь, когда мы рассуждаем о левом проекте, мы говорим об особом стиле чувственности и о специальном экзистенциальном проекте, который выстраивает себя в переизобретении повседневных практик, таким образом репрезентируя силу критического жеста, направленного на полный переворот мира. Левизна - это не столько политика, сколько этика, прошивающая собой всю практику - будь то политика или искусство. При этом ни политики, ни искусства в чистом виде не остаётся. И не только по той причине, что они существуют в перекрёстном огне производства этического, но и потому что их способ быть - это производство, а не воспроизводство, которые относятся друг другу так же как Аристотелевы эпистеме и докса. Эпистеме, коррелятивная производству, - знание, добываемое из собственных оснований, имеющее корень, имманентный присущей логике, докса же, напротив, - знание о фактичности, приобретённое в результате некритического отношения к сумме познанного. Производство делает ставку не на результатность, но на процессуальность становления, которое играет на вскрытии собственных противоречий, постоянно подрываясь на им же заложенных минах на предыдущем ходе, т.о. проверяя границы допустимого на прочность и истинность. В переизобретении перестают работать репрессивные параметры нормативности, а границы, выставленные упорядоченным миром капитала, изменяются и полностью трансформируют картографию повседневности. Отталкиваясь от постулата радикального направления в феминизме - «Личное - это политическое» - левый проект переизобретает коннекции между политикой и любовью, искусством и повседневностью, революцией и моралью, смертью и господством. Цель разворачивания общественных процессов - революция повседневной жизни, запуск альтернативной серии значений, захват и оккупация новых публичных территорий, укус отчуждения присвоением. Ставка в этой гонке - собственный модус присутствия. Вопрос об онтологическом статусе субъекта и позиционности себя в бытии.
Если говорить - то предметно: студенческие красные майские волнения во Франции 1968 г. подняли на знамёна сердитый лозунг - «Отношения должны строится на терроре, если не на страсти». Этот тезис адекватен математической мысли психоанализа Биона о том, что страсть - это способность иметь отношение с другими людьми, т.е. она является определённым коммуникативным опытом, обнаруживающим себя на некотором пределе, пикетируя и эскалируя межсубъектные связи до террора. Т.о. интимное чувство, так выгодное неолиберальной идеологии розового и нежного мира, экстеоризируются и получает развитие в деструктивной форме, калечащей субъекта открытием ему его же нехватки и травмирующей его вторгающимся желанием другого. Перечеркнув «нутрь», чувство обнаруживает всю остроту ножей экзистенциального на поверхности, и при таком этическом раскладе смерть не является самым страшащим страхом исходом - наоборот, - это самый прямой путь из игры, весьма упрощённый и плоский. Поэтому для Биона примером страсти является боль, результирующая и начинающая имение отношений в любви и ненависти. Дисциплина желания - это диалектика, обе непримиримые противоположности которой должны быть артикулированы, заявлены и предъявлены. Личные взаимоотношения всегда эксперимент с двумя неизвестными, двое из двух не заслуживают доверия со стороны друг друга, и их встреча - бросок игральных костей. Пороховая бочка - истина производства этого союза.
Левый критический проект пересматривает вопрос о положении женщины в обществе и регулярное воспроизводство фимиалистиских отношений как отношений политических. Угасающая надежда левацкой теории - феминизм, который сам в большинстве своих проявлений требует переизобретения. Интрига всего мероприятия - схватить в понятии практики, не совпадающие с буржуазной нормативностью, и предложить оформленный вариант специфической чувственности, которая не мыслима без переосмысления любви. Эта чувственность и будет продолжением когитальной политики, продуцируемой в полноте самоотчёта о революционизировании повседневности и утверждения мессианического времени как настоящего момента для заступания в решимость. Суть всего предприятия не в том, чтобы породить нечто новое, понятое как нечто до толе не бывалое. Революционность данного замысла в дессеминации рутинной континуальности усреднённого и анонимного бытия-в-совместности, которое находит субъектов как нечто уже данное, уже готовое и полученное от предыдущих поколений, соблазняя простотой воспроизводства. Оно всегда оправдано всеобщностью разделения своей участи - все мы ходим на работу, все мы пьём кофе по утрам, у всех у нас нет времени, мы все иногда ходим в театр, мы все просто менеджеры, мы все… и пр. Революция разбивает эту мнимую, но, тем не менее, принудительную коллективность и общность повседневности и начинает авторский квазихудожественный проект изобретения как будто с чистого листа, отталкиваясь от презумпции важности настоящего момента в его независимости от предложенного вчерашним днём варианта стабильности и предсказуемости. Повседневность должна исчерпать себя - должна пропасть в истерическом маскараде производства собственного модуса присутствия. Художественные авангардные практики должны стать орудием реального изменения материи социального существования, утратив буржуазную трансцендентность, порождённую дистанцией между художником и профаном, между знатоком и простым человеком, между жизнью и эстетическим, художественным зрелищем. Любовь, переключившись из режима отношений собственности, в таком варианте становится исчадьем совместного творчества и взаимной тревоги - ожиданием коллапса и взрыва, как будто каждая минута - последняя. Любовь, не имеющая никакого юридического оправдания в институтах брака, семьи и частной собственности, любовь как преступление балансирует на грани неизвестности и обвала. Не имея никакого гаранта, кроме встречного усилия взаимного террора, она как раз таки обретает полноту собственной определённости. Так Лакан дал знаменитое определение - любовь - дар того, чего у тебя нет, тому, кто в этом не нуждается. Дар. По сути это и есть террористический выпад на территориальность другого, разрыв поля его субъективности, его личных планов и представлений. Любви заслуживает именно террорист - человек, способный нас напугать и удивить - т.е. создать такую яму, дыру, ловушку, которой мы никак не ожидали. Описанная таким образом любовь опирается лишь на собственную экзистенциальную интенсивность и имеет шанс не возыметь продолжительной истории, это опасное приключение, авантюра - предприятие с неизвестным финалом. Опыт тотальной травмы. Травмы, несущей невозможное наслаждение, насладиться которым можно лишь через опыт смерти. Встреча истерички и обсессивного невротика. Встреча невозможная, но всегда происходящая. Единственный расклад, подлинный и невоплотимый. Но именно в этом разбегании смыслов, в этой парадоксальности - рождается истинная напряженность не охваченного презумпцией собственности чувства, прошитого новой радикальной вертикалью революционного проекта.
Производство травматичной чувственности отвоёвывает внутри капиталистической машинерии зоны иной социальности. Через чувственность и истерическое желание левый проект разрастается внутри тела собственного врага, поражая его органы как раковые клетки поражают здоровые ткани. Важно не количественное расширение левой инициативы, важна его качественная инородность господствующему порядку. Революционный субъект не знает трансценденции, он имеет в своём распоряжении отличия, которые учится использовать в качестве оружия, направленного против окружившей его плотности неолиберального мира.
Переигрывая высказывания Клаузевица о войне, тоже самое можно сказать о любви - любовь - это продолжение политики другими способами.
В последнее время, а особенно начиная с того же первого мая, у меня с товарищами, что в первую очередь напрягает - товарищами по борьбе, левыми и пр., постоянно возникают ситуации конфузного недопонимания на счёт феминизма. Недопониматели, вскрывая свою мускулинную шовинистическую сущность, аппелируют к биологии, к традиции и всему такому, что вроде как критическая теория феминизма уже давно поставила под вопрос, полностью перечеркнув адекватность такого рода аргументов. Хотя, надо признать, что не всякого уровня феминизм достоин уважения и трансляции, поэтому я попыталась возразить товарищам не от лица академического варианта, а от первого лица - то, как я себе представляю феминизм.
Нет, ну конечно, я продолжаю нежно любить своих оппонентов - они замечательнейшие люди. И как развёрнутый ответ на их необоснованные нападки на женскую автономию - да-да! женщина тоже субъект! - далее я привожу фрагмент своего рассуждения на тему, который так же войдёт в мой мегадипломный проект - "Пролетарская эпимилейя: практики заботы о себе в условиях глобального капитализма".
Мысли родились в результате длительных бесед с дорогими Глюклей и Цаплей, а также чудесной девушкой Alexandrina_v.
Буду всем благодарна за критику, соображения, комментарии.
На основе нижеприведённого текстика группой инициативных гражданок было решено устроить перформанс-манифест.
В первую очередь, когда мы рассуждаем о левом проекте, мы говорим об особом стиле чувственности и о специальном экзистенциальном проекте, который выстраивает себя в переизобретении повседневных практик, таким образом репрезентируя силу критического жеста, направленного на полный переворот мира. Левизна - это не столько политика, сколько этика, прошивающая собой всю практику - будь то политика или искусство. При этом ни политики, ни искусства в чистом виде не остаётся. И не только по той причине, что они существуют в перекрёстном огне производства этического, но и потому что их способ быть - это производство, а не воспроизводство, которые относятся друг другу так же как Аристотелевы эпистеме и докса. Эпистеме, коррелятивная производству, - знание, добываемое из собственных оснований, имеющее корень, имманентный присущей логике, докса же, напротив, - знание о фактичности, приобретённое в результате некритического отношения к сумме познанного. Производство делает ставку не на результатность, но на процессуальность становления, которое играет на вскрытии собственных противоречий, постоянно подрываясь на им же заложенных минах на предыдущем ходе, т.о. проверяя границы допустимого на прочность и истинность. В переизобретении перестают работать репрессивные параметры нормативности, а границы, выставленные упорядоченным миром капитала, изменяются и полностью трансформируют картографию повседневности. Отталкиваясь от постулата радикального направления в феминизме - «Личное - это политическое» - левый проект переизобретает коннекции между политикой и любовью, искусством и повседневностью, революцией и моралью, смертью и господством. Цель разворачивания общественных процессов - революция повседневной жизни, запуск альтернативной серии значений, захват и оккупация новых публичных территорий, укус отчуждения присвоением. Ставка в этой гонке - собственный модус присутствия. Вопрос об онтологическом статусе субъекта и позиционности себя в бытии.
Если говорить - то предметно: студенческие красные майские волнения во Франции 1968 г. подняли на знамёна сердитый лозунг - «Отношения должны строится на терроре, если не на страсти». Этот тезис адекватен математической мысли психоанализа Биона о том, что страсть - это способность иметь отношение с другими людьми, т.е. она является определённым коммуникативным опытом, обнаруживающим себя на некотором пределе, пикетируя и эскалируя межсубъектные связи до террора. Т.о. интимное чувство, так выгодное неолиберальной идеологии розового и нежного мира, экстеоризируются и получает развитие в деструктивной форме, калечащей субъекта открытием ему его же нехватки и травмирующей его вторгающимся желанием другого. Перечеркнув «нутрь», чувство обнаруживает всю остроту ножей экзистенциального на поверхности, и при таком этическом раскладе смерть не является самым страшащим страхом исходом - наоборот, - это самый прямой путь из игры, весьма упрощённый и плоский. Поэтому для Биона примером страсти является боль, результирующая и начинающая имение отношений в любви и ненависти. Дисциплина желания - это диалектика, обе непримиримые противоположности которой должны быть артикулированы, заявлены и предъявлены. Личные взаимоотношения всегда эксперимент с двумя неизвестными, двое из двух не заслуживают доверия со стороны друг друга, и их встреча - бросок игральных костей. Пороховая бочка - истина производства этого союза.
Левый критический проект пересматривает вопрос о положении женщины в обществе и регулярное воспроизводство фимиалистиских отношений как отношений политических. Угасающая надежда левацкой теории - феминизм, который сам в большинстве своих проявлений требует переизобретения. Интрига всего мероприятия - схватить в понятии практики, не совпадающие с буржуазной нормативностью, и предложить оформленный вариант специфической чувственности, которая не мыслима без переосмысления любви. Эта чувственность и будет продолжением когитальной политики, продуцируемой в полноте самоотчёта о революционизировании повседневности и утверждения мессианического времени как настоящего момента для заступания в решимость. Суть всего предприятия не в том, чтобы породить нечто новое, понятое как нечто до толе не бывалое. Революционность данного замысла в дессеминации рутинной континуальности усреднённого и анонимного бытия-в-совместности, которое находит субъектов как нечто уже данное, уже готовое и полученное от предыдущих поколений, соблазняя простотой воспроизводства. Оно всегда оправдано всеобщностью разделения своей участи - все мы ходим на работу, все мы пьём кофе по утрам, у всех у нас нет времени, мы все иногда ходим в театр, мы все просто менеджеры, мы все… и пр. Революция разбивает эту мнимую, но, тем не менее, принудительную коллективность и общность повседневности и начинает авторский квазихудожественный проект изобретения как будто с чистого листа, отталкиваясь от презумпции важности настоящего момента в его независимости от предложенного вчерашним днём варианта стабильности и предсказуемости. Повседневность должна исчерпать себя - должна пропасть в истерическом маскараде производства собственного модуса присутствия. Художественные авангардные практики должны стать орудием реального изменения материи социального существования, утратив буржуазную трансцендентность, порождённую дистанцией между художником и профаном, между знатоком и простым человеком, между жизнью и эстетическим, художественным зрелищем. Любовь, переключившись из режима отношений собственности, в таком варианте становится исчадьем совместного творчества и взаимной тревоги - ожиданием коллапса и взрыва, как будто каждая минута - последняя. Любовь, не имеющая никакого юридического оправдания в институтах брака, семьи и частной собственности, любовь как преступление балансирует на грани неизвестности и обвала. Не имея никакого гаранта, кроме встречного усилия взаимного террора, она как раз таки обретает полноту собственной определённости. Так Лакан дал знаменитое определение - любовь - дар того, чего у тебя нет, тому, кто в этом не нуждается. Дар. По сути это и есть террористический выпад на территориальность другого, разрыв поля его субъективности, его личных планов и представлений. Любви заслуживает именно террорист - человек, способный нас напугать и удивить - т.е. создать такую яму, дыру, ловушку, которой мы никак не ожидали. Описанная таким образом любовь опирается лишь на собственную экзистенциальную интенсивность и имеет шанс не возыметь продолжительной истории, это опасное приключение, авантюра - предприятие с неизвестным финалом. Опыт тотальной травмы. Травмы, несущей невозможное наслаждение, насладиться которым можно лишь через опыт смерти. Встреча истерички и обсессивного невротика. Встреча невозможная, но всегда происходящая. Единственный расклад, подлинный и невоплотимый. Но именно в этом разбегании смыслов, в этой парадоксальности - рождается истинная напряженность не охваченного презумпцией собственности чувства, прошитого новой радикальной вертикалью революционного проекта.
Производство травматичной чувственности отвоёвывает внутри капиталистической машинерии зоны иной социальности. Через чувственность и истерическое желание левый проект разрастается внутри тела собственного врага, поражая его органы как раковые клетки поражают здоровые ткани. Важно не количественное расширение левой инициативы, важна его качественная инородность господствующему порядку. Революционный субъект не знает трансценденции, он имеет в своём распоряжении отличия, которые учится использовать в качестве оружия, направленного против окружившей его плотности неолиберального мира.
Переигрывая высказывания Клаузевица о войне, тоже самое можно сказать о любви - любовь - это продолжение политики другими способами.