Эта земля так телами набита...
ДМИТРИЙ СУРНИН
ПОСЛЕ ВОЙНЫ - ВСЁ ВОЙНА
Никто не забыт, и ничто не забыто -
эта земля так телами набита,
что гноя в ней больше, чем перегноя.
Ноя,
мама моя держится за прабабушкин подол:
прабабушка кладёт каждое семя, точно обол
в рот чьего-нибудь бывшего трупа,
чтобы выросла хоть какая-нибудь крупа для супа,
чтобы хоть что-то было поставить на стол.
Походка прабабушкина коса:
ногу когда-то подрезала коса,
и прабабушкины следы неодинаково глубоко утопают
в жирной борозде.
Боса, бороздя ступнями,
ступает
моя мама, девочка четырёх лет,
отца вроде как и не было, и матери нет.
«Конечно никто не забыт,
если он в эту землю, точно гвоздь, забит», -
думает прабабушка.
Первый муж был кулак - рыж, зол, бородат.
Второй мужик был хорош, да сказали, что будет солдат.
Первого сослали за реки да за снега,
второго отправили мясом утешить врага.
Оба пропали.
Господи, как же болит нога.
- Валька, давай не реви,
иди вот - травинок нарви.
После войны - всё война.
Дочь была - уехала заработать на шахту,
да как и все - не хотела остаться одна.
Ну, подвернулся какой-то там мужичишка
(их тут вообще осталось не слишком,
так что гоголем смотрит всякий сморчок),
а бабам-то, бабам нужен у сердца свой мужичок.
А у таких мужичков сколько по стране невест?
Ну, был мужичок - нет мужичка, Валька зато есть.
А после родов дочь прожила недолго.
Погибла в той шахте без денег, без толка.
Крест
с храма спилили, но он теперь - в каждом окне,
в каждом столбе телеграфном,
плаха - в камне любом и пне.
Сядешь на камень, отдыха дашь ногам,
посмотришь на суетящихся галок, послушаешь грай их и гам.
Да и запоёшь потихоньку:
«Там
спите, милые!
Где
в земле, где в растеньях.
Спите в нашей еде,
спите с врагами в обнимку
или - одни,
спите на фотоснимках,
заложенных между книг,
спите в чужих проклятьях,
спите в наших слезах,
на памятниках,
в неподаренных платьях,
в выплаканных глазах.
Голые ваши души,
холодные ваши тела
время, конечно, разрушит,
скроет, конечно, зола.
Наделают еще бесы
погремушек из ваших костей,
чтоб созывать по весям
толпы для новых смертей.
Ну, а когда он будет,
этот вот Страшный суд.
Вас тогда трубы разбудят.
Вас тогда позовут.
Там уж подыметесь роем,
убийцы и храбрецы,
испуганные герои,
дети, мужья, отцы.
И вот тогда-то - ясно -
окончится белый свет,
ибо без вашего мяса,
в нём ничего больше нет.
Но пока - вы спите,
милые, спите тут.
Вальку мою кормите.
Ей ещё в институт».
Так она пела.
Встала.
Ла-
кировано небо: которое лето - сушь да теплынь.
Коровы жуют вместо сена полынь.
Горько их молоко, но
девочка пьёт.
«Ну, и ладно. Хорошо, что не знает, какое бывает оно.
Узнает когда-то. Потом».
- Идём, Валька, идём.
Палец изо рта только вынь.
Колокол-колокольчик где-то: «Дзынь-дзынь-дзынь».
Бог, видно, тоже корову свою пасёт за соседним холмом.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ - ВСЁ ВОЙНА. ТАК ОНА ПЕЛА