Никита Струве: Во мне нет ни капли русской крови...
По наводке dobrodetel_bel
Интересные признания:
Во мне нет ни капли русской крови, но есть частица зырянской. Мой предок по бабке - автор первой русской грамматики времен Пушкина, филолог, англичанин Герд. Как раз его сын умыкнул одну зырянку, отсюда и пошла эта ветвь. А по отцу - немецкий род, по-настоящему обрусевший только с моего деда, который превосходно говорил по-немецки. По матери у меня французская семья с одной стороны: аристократы, разорившиеся во Франции, которые решили поискать счастья в России в 20-е годы 19-го века и стали купцами первой гильдии. Это, кстати, свидетельствует об открытости России. Всякая великая культура сколь почвенна, столь же и открыта. Также и любовь к Родине должна сопровождаться открытостью, а не замыканием, потому что тогда плодов не будет.
Мать моя была католичкой. Нас водили в церковь два раза в год, соблюдая, я бы сказал, некий минимум. Мой отец скорее хотел мне привить французскую культуру, чтобы не отрываться от почвы, на которой мы жили. Так что сначала я читал по-русски с трудом...
Ни в одну русскую школу я не ходил и в Россию попал на 60-м году жизни в первый раз, но, тем не менее, какая-то русская судьба у меня получилась.
Что касается языковой культуры, мой материнский язык - русский, на нём я всегда говорил дома, и это очень существенно. Я решил посвятить себя русской культуре, литературе, истории... Мы страшно переживали падение России в тартарары. В эмиграции это передавалось и детям. Я родился 10 лет спустя после начала эмиграционных годов, а это всё-таки близко.
С 9-10-тилетнего возраста я знал о том, что происходит в России, какие ужасы там творятся. Потом была встреча в конце войны со второй эмиграцией, с несчастными людьми, познавшими жесточайший голод 30-х годов. Они нам рассказывали, как были свидетелями случаев каннибализма, в частности, на Киевщине...
Можно было обмануться, особенно в 1945-м году, поскольку Россия была не только участницей, но главной победительницей немцев, очень многие соблазнились предположением о возможном изменении режима. Но наша семья, наш круг не поддался на это. Даже философы соблазнились, Бердяев, например. Он вдруг решил, что Россия пошла по правильному пути. А Семён Людвигович Франк, великий философ, которого я очень хорошо знал лично, не питал никаких иллюзий. И мой дед, Петр Бернгардович Струве, придерживался того же мнения: считал, что нацизм и коммунизм нужно отправить в один мешок. Он был уверен, что всё равно, так или иначе, победит Запад, западная англо-американская демократия. А российские победы, увы, означали распространение коммунизма дальше, на половину Европы, ещё дальше, до Вьетнама, то есть, мировое распространение коммунизма.
Виделась холодная война надолго. Потом начались жёсткие преследования Церкви при Хрущеве. Хрущёв кое-что сделал для России, но ведь он считал, что уничтожит Бога.
В своих статьях в 1980-м году я более-менее хронологически предсказал, что лет через 10 коммунизм падёт. Об этом написано в одной из передовиц моего журнала «Вестник русского христианского движения». Уже когда махали ручками с Кремля, было очевидно, что система дряхлеет. Я никогда не думал, что Россия выйдет сухой из воды, что после 70-ти лет наступит время блестящей демократии на высоком нравственном уровне, так что меня ничего не удивило в той разрухе, которая после падения коммунистической власти началась, в тех трудностях, бесшабашности первых лет. Если бы их не было, это была бы аномалия, сверхчудо для страны, на 70 лет отдавшейся дьявольщине.
Как известно, демократия - не самая худшая, а вернее, лучшая из плохих систем управления. Капитализм, как кризис показал, тоже содержит в себе много изъянов. Дикий капитализм, с которого начала Россия, был во многих проявлениях ужасным, но меня это не удивляло. Ведь кадры не были подготовлены, те, кто руководили страной, боялись самих себя и друг друга. Это нельзя было сразу изменить. А сейчас Россия медленно идёт по пути выздоровления в политическом смысле, отчасти и в экономическом тоже.
Моя мама была католичкой. Папа в те времена был неверующим. Бабушка, протестантка, обычно она молилась по-немецки. Дед пришёл к вере благодаря своей жене, которая была набожна, но они жили в Белграде. Мой дядя, отец Савва (Струве) - монах, но я его не знал. Другой мой дядя, уверовавший в годы революции, сильно на меня повлиял своей верой. Он в 1917-1918-м году прочёл первые антирелигиозные прокламации, и в этот момент его осенило. Мой брат доктором медицины и дружил с будущим митрополитом Антонием Сурожским, отчасти благодаря которому пришёл к вере и стал священником. Я же пришёл к воцерковлению не через русских людей.
Источник