Священная память и омут подсознания
С тёмной и холодной пустотой в душе Жильбер уснул и увидел сон.
Уже давно с целью магической практики он пытался научиться осознавать и запоминать сны, управлять ими. Но всегда это оборачивалось неудачей, и, несмотря на успехи в ментальных искусствах (легилименции), подсознание Жильбера было закрыто для него самого: просыпаясь, он не может вспомнить ничего, что ему видится ночью. Только ощущение некой смысловой насыщенности оставалось с ним наутро, и впечатление от неё надолго сохраняло настроение, вызванное увиденным и забытым.
На этот раз спящему предстали картины из давно минувших дней, когда он - в возрасте лет пяти - с матерью путешествовал в Испанию. Там они посетили несколько мест, о которых воспоминания практически стёрлись. Одним из таких мест был старый католический храм, где внимание Жиля привлекло яркое "живое" распятие, висевшее в жёлтом полусвете лампад. Маленький распятый человечек смотрел в пол устало и покорно, восковая его кожа была мертвенно бледной, даже зеленоватой, и эмаль крови на ладонях и ступнях напоминала своеобразное украшение в тон губам. Сейчас Жиль узнал эти губы, этот нос, эти брови и взгляд. Сейчас, во сне, Жильбер внезапно с ужасом осознал: это же Теодор! Пожертвованный, прикованный вечно висеть под этими сумрачными сводами, в душном от ладана храме, быть целуемым бесконечной вереницей прихожан... И как же я раньше не узнал его? Как же я не разгадал его, когда впервые увидел там, в Хогвартсе? Видимо, поэтому я снова вернулся сюда: чтобы понять. И что я должен теперь делать? Жильбер крепче сжал палочку.
О Теодор...
Еща там была большая выложенная каменными плитами площадь под одиноким давящим солнцем в низком синем небе, и женщина в широких белых брюках (что странно для волшебницы), белой рубашке, белой летней шляпке и с костяной тростью. Жильбер видел её ещё на вокзале, видимо, эта дама прибыла с ними на одном экспрессе. Тогда она снимала перчатки и оглядывалась, и во взгляде её была серьёзность и ностальгия. Сейчас лицо её было строгим и решительным, и, видимо, женщина кого-то ждала. Она заметила пятилетнего Жильбера и глаза их встретились: водно-синие, острые, как меч, глаза Женщины-в-белом, и большие блестяще-серые глаза, из которых сейчас сквозь сон на неё глядел внимательно взрослый - семнадцатилетний Жильбер. И снова его озарило: вот кого напомнила ему открывшая в белом платье двери замка Агнесс, когда он пришёл, чтобы её убить. Агнесс... Она совершенно не похожа на эту женщину, но именно тогда впечатление некогда виденного пошелевелилось в подсознании Монтегю. Странный навязчивый образ - Жиль ведь знает её всю свою жизнь. Регулярно он узнаёт её в мимолётных образах, рисунках - всё напоминет эту таинственную Женщину-в-белом. Дело даже не в той даме с вокзала в Испании. Она как будто мистический попутчик ему, всегда обретаемая словно во сне, так, что сознание не фиксирует этих встреч. Она, словно бы убитая в Агнесс. Это она - единственная - соединяет в Жильбере два прошлого его души: Мать (Париж), его свободу и лёгкость, и отцовскую Нерушимость, внутреннюю крепость, ставшую ныне цитаделью Тёмных Сил. Одно без другого приводит к разложению. Мать - к бесформенности и безрассудству, к лирической тоске и желанию убежать, укрыться. Нерушимость же - к неподвижному, тяжёлому храму рассудка, всё ставящего на свои места, всё подчиняющего некому закону и уничтожающему любую жизнь. Где путь между жизнью мимолётной и гибельной и смертью вечной, покойной и недвижимой? Вот, она, пахнущая теплом и молодостью, выходит на порог, и в руках ещё молоко...
Жиль проснулся. Агнесс. Это единственное, что осталось в разуме после смутной мешанины образов. Жиль поднялся, открыл тумбочку и достал глиняный стаканчик - тот самый, что был у неё в руках. В нём было молоко. Бедный Роже. Он ведь до сих пор как помешанный ищет Пожирателя Смерти, убившего её.
Уже давно с целью магической практики он пытался научиться осознавать и запоминать сны, управлять ими. Но всегда это оборачивалось неудачей, и, несмотря на успехи в ментальных искусствах (легилименции), подсознание Жильбера было закрыто для него самого: просыпаясь, он не может вспомнить ничего, что ему видится ночью. Только ощущение некой смысловой насыщенности оставалось с ним наутро, и впечатление от неё надолго сохраняло настроение, вызванное увиденным и забытым.
На этот раз спящему предстали картины из давно минувших дней, когда он - в возрасте лет пяти - с матерью путешествовал в Испанию. Там они посетили несколько мест, о которых воспоминания практически стёрлись. Одним из таких мест был старый католический храм, где внимание Жиля привлекло яркое "живое" распятие, висевшее в жёлтом полусвете лампад. Маленький распятый человечек смотрел в пол устало и покорно, восковая его кожа была мертвенно бледной, даже зеленоватой, и эмаль крови на ладонях и ступнях напоминала своеобразное украшение в тон губам. Сейчас Жиль узнал эти губы, этот нос, эти брови и взгляд. Сейчас, во сне, Жильбер внезапно с ужасом осознал: это же Теодор! Пожертвованный, прикованный вечно висеть под этими сумрачными сводами, в душном от ладана храме, быть целуемым бесконечной вереницей прихожан... И как же я раньше не узнал его? Как же я не разгадал его, когда впервые увидел там, в Хогвартсе? Видимо, поэтому я снова вернулся сюда: чтобы понять. И что я должен теперь делать? Жильбер крепче сжал палочку.
О Теодор...
Еща там была большая выложенная каменными плитами площадь под одиноким давящим солнцем в низком синем небе, и женщина в широких белых брюках (что странно для волшебницы), белой рубашке, белой летней шляпке и с костяной тростью. Жильбер видел её ещё на вокзале, видимо, эта дама прибыла с ними на одном экспрессе. Тогда она снимала перчатки и оглядывалась, и во взгляде её была серьёзность и ностальгия. Сейчас лицо её было строгим и решительным, и, видимо, женщина кого-то ждала. Она заметила пятилетнего Жильбера и глаза их встретились: водно-синие, острые, как меч, глаза Женщины-в-белом, и большие блестяще-серые глаза, из которых сейчас сквозь сон на неё глядел внимательно взрослый - семнадцатилетний Жильбер. И снова его озарило: вот кого напомнила ему открывшая в белом платье двери замка Агнесс, когда он пришёл, чтобы её убить. Агнесс... Она совершенно не похожа на эту женщину, но именно тогда впечатление некогда виденного пошелевелилось в подсознании Монтегю. Странный навязчивый образ - Жиль ведь знает её всю свою жизнь. Регулярно он узнаёт её в мимолётных образах, рисунках - всё напоминет эту таинственную Женщину-в-белом. Дело даже не в той даме с вокзала в Испании. Она как будто мистический попутчик ему, всегда обретаемая словно во сне, так, что сознание не фиксирует этих встреч. Она, словно бы убитая в Агнесс. Это она - единственная - соединяет в Жильбере два прошлого его души: Мать (Париж), его свободу и лёгкость, и отцовскую Нерушимость, внутреннюю крепость, ставшую ныне цитаделью Тёмных Сил. Одно без другого приводит к разложению. Мать - к бесформенности и безрассудству, к лирической тоске и желанию убежать, укрыться. Нерушимость же - к неподвижному, тяжёлому храму рассудка, всё ставящего на свои места, всё подчиняющего некому закону и уничтожающему любую жизнь. Где путь между жизнью мимолётной и гибельной и смертью вечной, покойной и недвижимой? Вот, она, пахнущая теплом и молодостью, выходит на порог, и в руках ещё молоко...
Жиль проснулся. Агнесс. Это единственное, что осталось в разуме после смутной мешанины образов. Жиль поднялся, открыл тумбочку и достал глиняный стаканчик - тот самый, что был у неё в руках. В нём было молоко. Бедный Роже. Он ведь до сих пор как помешанный ищет Пожирателя Смерти, убившего её.