Хогвартс, воспоминания. Несколько снов о Слизеринской шпане.
В купе село четверо: Монтегю, Нотт, Пьюси и Булстроуд. С отправлением поезда мисс Булстроуд куда-то ушла (видимо, искать компанию повеселее), а вскоре влед за тем и Эдриан. Теодор уткнулся в книжку. Жильбер сидел у окна, прислонив голову к стеклу и лениво созерцал однообразный пейзаж. Вот он и на седьмом курсе. Медленно, как глубоководные моллюски, в его сознание проникали щупальца воспоминаний. Седьмой курс, еврейская мама, седьмой курс. Некогда он ехал в эту школу впервые, немного беспокоился, мечтал. Что теперь осталось от сказочности? Оставленная в большом мире жизнь теперь стремилась проникнуть с ним в древние стены замка, где больше не будет покоя, потому что вокруг... Потому что теперь он знает, что вокруг. Теперь он жилами прикован к суете и бесчестию людской игры, которая и называется жизнью.
...
Первый курс. Так много людей, так много разговоров, из-за непривычки к языку которые сливаются в однообразный покаркивающий шум. Я в плотной рубашке с узлом чёрного галстука под самым кадыком и строгой мантии, и в броне этой униформы чувствую себя хранимым и защищённым. Суета и толкотня вспыхивает от восторженных вскриков и первых враждебных предупреждений. Никого не зная и едва разбирая отдельные слова в окружающем шуме, терпеливо жду.
Большой зал. Некоторая осязаемая прохлада эфира, потолок - поражающий, незабываемый, строгие колонны и нечеловеческие точные пропорции, так, что школьники, да и люди вообще, в этом месте кажутся неуместными. Но я знаю, что это наваждение. Уместны, потому что волшебники. Потому что это мы творим такое. Невозмутимо рассматриваю архитектуру и иллюзорные чары.
За кафедрой нас встретил смешной старичок с бородой Мерлина и в старинном халате, а церемонию проводит сухощавая пожилая леди с лошадиным лицом. Чопорная и строгая, как пуританка, она называет наши фамилии, и даже я замечаю необычное произношение, даже при столь академически правильных интонациях. "Де Монтегюу, Жильберр"...
Шляпа отправляет меня на Слизерин не раздумывая; отец говорил, то это самый лучший вариант - элита Школы. Мои однокурсники, уже распределённые, разглядывают меня с нескрываемым любопытством, забавно глядящимся на надутых от гордости круглых детских лицах. Остальные же ученики факультета с интересом наблюдают за нами всеми. Как за ужином. Тарелки на столе пусты.
Мне кажется, что каждый из людей, окружающих меня, хотя бы одним только видом стремится показать себя, заявить о себе, заслужить уважение с самого первого дня. Стараясь не выглядеть точно так же, терпеливо жду. Слева от меня сидит мой кузен Маркус Флинт, второкурсник. Справа подсаживается краснощёкий блондин с водянисто-бледными глазами, полными упоения собственным коварством. Только что з-под Шляпы. Кажется, Пьюси его фамилия. Напротив сидит девочка со жгуче чёрной шевелюрой и с вызовом ковыряется в носу. Должно быть, по её виду окружающим следует судить, что она здесь почётный гость и королева бала, и имела всех нас с нашей школой, церемониями и позёрством в виду. Может быть, так оно и было - я не знал. Я только подумал, что она напоминает работу отличного мастера своей красотой. Если бы я был художником, с этого лица и позы начал бы свою карьеру. Так я подумал. Рядом с ней подсел отпрыск, видимо, древнего и почтенного английского рода, сурово потупившись в тарелку и держа спину неестественно прямо. Пьюси легонько подел меня локтем, протянул мне ладонь и громко произнёс, не переставая коварно улыбаться:
- Моё имя Эдриан Пьюси. А вы - Жильбер Монтегю, верно?
Я пожал руку, показавшуюся мне деревянной, и поправил:
- Жильбер де Монтегю.
Чтобы раз и навсегда усвоил. Учитывая произношение.
Старик за кафедрой произносил пафосные речи.
За противоположной стороной стола слева, отделённый несколькими студентами от черноволосой красавицы сидел высокий и худой старшекурсник - белёсые волосы и светло-голубые глаза, пристально наблюдавшие за нами. Он иногда отвлекался от почти параноидальной слежки, чтобы ответить на какие-то вопросы собеседников, и снова впивался в нас (а казалось, что и вовсе в меня) взглядом. Я не сразу заметил на его мантии значок старосты.
Тарелки наполнились едой. Это тоже было сказочно.
...
Середина сентября того же года. Спускаюсь в гостиную.
- Готово?
- Готово. На ком будем пробовать?
- Монтегю, иди сюда.
Подхожу. Меня аккуратно и крепко приобнимают за плечи и подносят стакан с чем-то напоминающим навоз орангутанга. Пытаюсь освободиться.
- Стой!
- Отвали...
Меня почти нежно вывели из гостиной, диктуя над головой:
- Французик, ты больше не будешь так говорить. Я тебе клянусь.
Вымыв голову, я вернулся и по реакции окружающих - лениво наблюдающем взглядам - понял: воспитательная практика.
Таков был мой первый староста, Людвиг Трэверс.
...
Монтегю не помнит, хотел ли он тогда быть одним среди многих, но в любом случае ему не позволили быть таковым. Ни одним, ни единственным. Наблюдалась некоторая закономерность в отношениях старшекурсников, средних курсов и малышей, некий порядок, некие неписаные правила, и Монтегю не мог не признать их. Не потому, что у него не оставалось выбора, а потому, что находил это разумным, верным и действенным. И действительно, он находил, что факультетское сообщество - лишь отражение волшебного сообщества внешнего мира и - подготовка к нему. Несмотря на сумбурные попытки некоего внутреннего естества Жильбера-младшекурсника сопротивляться, факультет формировал его аккуратно и точно. Четвёртый курс... Второй курс... Шестой курс... Жильбер погружался в прорубь памяти.
...
Первый курс. Так много людей, так много разговоров, из-за непривычки к языку которые сливаются в однообразный покаркивающий шум. Я в плотной рубашке с узлом чёрного галстука под самым кадыком и строгой мантии, и в броне этой униформы чувствую себя хранимым и защищённым. Суета и толкотня вспыхивает от восторженных вскриков и первых враждебных предупреждений. Никого не зная и едва разбирая отдельные слова в окружающем шуме, терпеливо жду.
Большой зал. Некоторая осязаемая прохлада эфира, потолок - поражающий, незабываемый, строгие колонны и нечеловеческие точные пропорции, так, что школьники, да и люди вообще, в этом месте кажутся неуместными. Но я знаю, что это наваждение. Уместны, потому что волшебники. Потому что это мы творим такое. Невозмутимо рассматриваю архитектуру и иллюзорные чары.
За кафедрой нас встретил смешной старичок с бородой Мерлина и в старинном халате, а церемонию проводит сухощавая пожилая леди с лошадиным лицом. Чопорная и строгая, как пуританка, она называет наши фамилии, и даже я замечаю необычное произношение, даже при столь академически правильных интонациях. "Де Монтегюу, Жильберр"...
Шляпа отправляет меня на Слизерин не раздумывая; отец говорил, то это самый лучший вариант - элита Школы. Мои однокурсники, уже распределённые, разглядывают меня с нескрываемым любопытством, забавно глядящимся на надутых от гордости круглых детских лицах. Остальные же ученики факультета с интересом наблюдают за нами всеми. Как за ужином. Тарелки на столе пусты.
Мне кажется, что каждый из людей, окружающих меня, хотя бы одним только видом стремится показать себя, заявить о себе, заслужить уважение с самого первого дня. Стараясь не выглядеть точно так же, терпеливо жду. Слева от меня сидит мой кузен Маркус Флинт, второкурсник. Справа подсаживается краснощёкий блондин с водянисто-бледными глазами, полными упоения собственным коварством. Только что з-под Шляпы. Кажется, Пьюси его фамилия. Напротив сидит девочка со жгуче чёрной шевелюрой и с вызовом ковыряется в носу. Должно быть, по её виду окружающим следует судить, что она здесь почётный гость и королева бала, и имела всех нас с нашей школой, церемониями и позёрством в виду. Может быть, так оно и было - я не знал. Я только подумал, что она напоминает работу отличного мастера своей красотой. Если бы я был художником, с этого лица и позы начал бы свою карьеру. Так я подумал. Рядом с ней подсел отпрыск, видимо, древнего и почтенного английского рода, сурово потупившись в тарелку и держа спину неестественно прямо. Пьюси легонько подел меня локтем, протянул мне ладонь и громко произнёс, не переставая коварно улыбаться:
- Моё имя Эдриан Пьюси. А вы - Жильбер Монтегю, верно?
Я пожал руку, показавшуюся мне деревянной, и поправил:
- Жильбер де Монтегю.
Чтобы раз и навсегда усвоил. Учитывая произношение.
Старик за кафедрой произносил пафосные речи.
За противоположной стороной стола слева, отделённый несколькими студентами от черноволосой красавицы сидел высокий и худой старшекурсник - белёсые волосы и светло-голубые глаза, пристально наблюдавшие за нами. Он иногда отвлекался от почти параноидальной слежки, чтобы ответить на какие-то вопросы собеседников, и снова впивался в нас (а казалось, что и вовсе в меня) взглядом. Я не сразу заметил на его мантии значок старосты.
Тарелки наполнились едой. Это тоже было сказочно.
...
Середина сентября того же года. Спускаюсь в гостиную.
- Готово?
- Готово. На ком будем пробовать?
- Монтегю, иди сюда.
Подхожу. Меня аккуратно и крепко приобнимают за плечи и подносят стакан с чем-то напоминающим навоз орангутанга. Пытаюсь освободиться.
- Стой!
- Отвали...
Меня почти нежно вывели из гостиной, диктуя над головой:
- Французик, ты больше не будешь так говорить. Я тебе клянусь.
Вымыв голову, я вернулся и по реакции окружающих - лениво наблюдающем взглядам - понял: воспитательная практика.
Таков был мой первый староста, Людвиг Трэверс.
...
Монтегю не помнит, хотел ли он тогда быть одним среди многих, но в любом случае ему не позволили быть таковым. Ни одним, ни единственным. Наблюдалась некоторая закономерность в отношениях старшекурсников, средних курсов и малышей, некий порядок, некие неписаные правила, и Монтегю не мог не признать их. Не потому, что у него не оставалось выбора, а потому, что находил это разумным, верным и действенным. И действительно, он находил, что факультетское сообщество - лишь отражение волшебного сообщества внешнего мира и - подготовка к нему. Несмотря на сумбурные попытки некоего внутреннего естества Жильбера-младшекурсника сопротивляться, факультет формировал его аккуратно и точно. Четвёртый курс... Второй курс... Шестой курс... Жильбер погружался в прорубь памяти.