Коротенький текстик
Внезапно мы с Джоннушкой Локком решили порадовать вас коротенькой зарисовочкой, посвященной непонятно чему. Говорят, мне надо больше писать, а то годовой разрыв это слишком много для таких занимательных мозгов как мои. Если так дело пойдет, придется возвращать неглаженные салфетки на место.
Все звали его Джеки. Такая адская смесь разгильдяя и ботаника. Поговаривали, что он мог запросто прийти на экзамен не то чтобы все еще пьяным с вечера, а скорее непросыхающим с позапрошлого дня и при этом сдать на пятерочку. Удивительный человек! Конечно, я смотрела на него с любопытством. Наверное, с похожим чувством ребенок впервые трогает чужие ладошки. Все вроде бы также, но это совершенно чужие конечности. Он был как-будто бы нарисован на ярком плакате республики Щастливого народа. Вот еще секундочку и он превратится в забавный шарж, а потом укатится, пригреваемый солнышком на сочном боку желтого автобуса. В сентябре Джеки стал ходить в универ в подкатанных джинсах, панаме и рубашке в клетку. Сейчас-то мы все понимаем, что хипстером ему не быть, а тогда и слова такого еще не было. Мы встретились совершенно случайно. То есть сталкивались довольно часто, но встретились осознанно с болтовней о ерунде и рукопожатием абсолютно случайно. Я искала старые конспекты по всем знакомым мне источникам, а он оказался у одного из таких источников. Он сидел в неизменной панаме, окруженный плотным покрывалом прибауток и басен о преподавателях. Стоит ли говорить, что он кружил мне голову? Не дурил, а именно кружил. Заставлял чувствовать себя “причастной” к одной совершенно счастливой расе. Мы провели вместе головокружительную неделю, за которую он показал мне больше города и цвета, чем все предыдущие экскурсоводы за три неполных года. Чертов Джекс продавал мне новые истины в тройном размере и с удовольствием смотрел на мое меняющееся лицо. Он шептал мне на ухо в четыре утра что-то незыблемое про огромное количество любви, которое невозможно истратить на одного человека. Он уводил меня узкими улочками философской чуши в гладкую, прозрачную рассветную даль. Мне нравилось примерять на себя его ловкие теории. Мне нравилось слушать джаз по утрам и транс по ночам. Мне нравилась та совершенно удивительная осень.
Джеки пропал точно также как и появился. Он просто зашел за поворот на оживленной улице и его не стало. Он исчез со всех записанных кассет, снятых фотографий и написанных текстов. Он растворился, как-будто его никогда и не существовало. Оставив после себя туманные мысли о безграничной любви и чем-то еще, несомненно важном, но уже почти исчезнувшем.
Конечно, оставались еще его конспекты по приборам контроля, зарисовки схем смешивания коктейлей и старая панама где-то в углу. Да и он сам, несомненно, оставался тоже. В том же самом городе. На тех же улицах. Просто для кого-то другого. Для растерявшегося посреди учебной недели отличника или для тонкой и звонкой девочки с филфака. Не для меня. Уже.
Его звали Джеки, Джекс и старый лис Джи. Возможно, под одним из этих имен он когда-нибудь встречался и вам.
Все звали его Джеки. Такая адская смесь разгильдяя и ботаника. Поговаривали, что он мог запросто прийти на экзамен не то чтобы все еще пьяным с вечера, а скорее непросыхающим с позапрошлого дня и при этом сдать на пятерочку. Удивительный человек! Конечно, я смотрела на него с любопытством. Наверное, с похожим чувством ребенок впервые трогает чужие ладошки. Все вроде бы также, но это совершенно чужие конечности. Он был как-будто бы нарисован на ярком плакате республики Щастливого народа. Вот еще секундочку и он превратится в забавный шарж, а потом укатится, пригреваемый солнышком на сочном боку желтого автобуса. В сентябре Джеки стал ходить в универ в подкатанных джинсах, панаме и рубашке в клетку. Сейчас-то мы все понимаем, что хипстером ему не быть, а тогда и слова такого еще не было. Мы встретились совершенно случайно. То есть сталкивались довольно часто, но встретились осознанно с болтовней о ерунде и рукопожатием абсолютно случайно. Я искала старые конспекты по всем знакомым мне источникам, а он оказался у одного из таких источников. Он сидел в неизменной панаме, окруженный плотным покрывалом прибауток и басен о преподавателях. Стоит ли говорить, что он кружил мне голову? Не дурил, а именно кружил. Заставлял чувствовать себя “причастной” к одной совершенно счастливой расе. Мы провели вместе головокружительную неделю, за которую он показал мне больше города и цвета, чем все предыдущие экскурсоводы за три неполных года. Чертов Джекс продавал мне новые истины в тройном размере и с удовольствием смотрел на мое меняющееся лицо. Он шептал мне на ухо в четыре утра что-то незыблемое про огромное количество любви, которое невозможно истратить на одного человека. Он уводил меня узкими улочками философской чуши в гладкую, прозрачную рассветную даль. Мне нравилось примерять на себя его ловкие теории. Мне нравилось слушать джаз по утрам и транс по ночам. Мне нравилась та совершенно удивительная осень.
Джеки пропал точно также как и появился. Он просто зашел за поворот на оживленной улице и его не стало. Он исчез со всех записанных кассет, снятых фотографий и написанных текстов. Он растворился, как-будто его никогда и не существовало. Оставив после себя туманные мысли о безграничной любви и чем-то еще, несомненно важном, но уже почти исчезнувшем.
Конечно, оставались еще его конспекты по приборам контроля, зарисовки схем смешивания коктейлей и старая панама где-то в углу. Да и он сам, несомненно, оставался тоже. В том же самом городе. На тех же улицах. Просто для кого-то другого. Для растерявшегося посреди учебной недели отличника или для тонкой и звонкой девочки с филфака. Не для меня. Уже.
Его звали Джеки, Джекс и старый лис Джи. Возможно, под одним из этих имен он когда-нибудь встречался и вам.