Утро началось поздно
Вчера опять засиделись у друзей за сушами и граппой. Я опять не пила, и около трёх ночи развозила по домам нетрезвых мужчин - знаете, это весело гонять по ночному Мюнхену по рингу из Гизинга на Оэцет и оттуда домой, в Пазинг. Только холодно -11 градусов, пока машина разогрелась, просто пальцы к рулю примерзали.
А завтракали в постели, то есть смотрели мой любимый "Завтрак у Тиффани" на лаптопе. Последние кадры я проплакала, как всегда - Пол и Хоули ищут Кота под дождём, и он вдруг вылезает из помойки, такой мокрый, рыжый, родной, и так рад, что он не ничейный, и его снова взяли на ручки... Я ужасно скучаю без Бэллы. 17 лет она была НАША и принимала нас такими, какие мы есть, ей было уютно у нас, несмотря на наш сумбурный стиль жизни. И вот где-то есть сейчас какой-нибудь зверик, который очень хочет быть чьим-то, домашним. Если мне попадется такой - тут же притащу в дом, хоть Гриша и сомневается (как всегда!), что мы достаточно ответственные люди, чтобы ещё кого-то взять к нам. А пока сплю, подложив под щёку глазастого плюшевого кота, и снилось мне недавно, что Бэлла сидит на клетке с крысами и наблюдает за ними, а Киса с Осей её не боятся, и никто никого не хочет съесть.
А завтракали в постели, то есть смотрели мой любимый "Завтрак у Тиффани" на лаптопе. Последние кадры я проплакала, как всегда - Пол и Хоули ищут Кота под дождём, и он вдруг вылезает из помойки, такой мокрый, рыжый, родной, и так рад, что он не ничейный, и его снова взяли на ручки... Я ужасно скучаю без Бэллы. 17 лет она была НАША и принимала нас такими, какие мы есть, ей было уютно у нас, несмотря на наш сумбурный стиль жизни. И вот где-то есть сейчас какой-нибудь зверик, который очень хочет быть чьим-то, домашним. Если мне попадется такой - тут же притащу в дом, хоть Гриша и сомневается (как всегда!), что мы достаточно ответственные люди, чтобы ещё кого-то взять к нам. А пока сплю, подложив под щёку глазастого плюшевого кота, и снилось мне недавно, что Бэлла сидит на клетке с крысами и наблюдает за ними, а Киса с Осей её не боятся, и никто никого не хочет съесть.