Патриотизм. Национальный имидж
После окончания наполеоновских войн в российском образованном обществе сорок лет царил дух Великой победы. Каждый не только из военных, но и из гражданских привык к мысли: "Мы - спасители Европы". Это можно было услышать не только от почти всех офицеров или чиновников, но даже от гимназистов или молодых барышень.
Дух Священного Союза (международного клуба, созданного монархами разных стран для охраны послевоенного мира) требовал называть Наполеона "корсиканским чудовищем" и рисовать злодеем, отрубающим головы благородным юношам и ведущим солдат на бессмысленную смерть. Эти представления, поскольку они считались официальными по всей Европе, позволяли русским постоянно напоминать европейцам о своем вкладе в ту победу 1814 года. Правда, при Александре I, въехавшем на белом коне в Париж, войну еще не очень сильно воспевали, потому что еще не чувствовали ее историей, но уже при Николае I идеологи развернулись довольно широко. Посреди Дворцовой площади в 1834 году поднялась Александровская колонна, превзойдя высотой аналогичные сооружения в Париже и Риме. Колонну эту видели практически все иностранные дипломаты, все туристы, все купцы и концессионеры, и назначение ее не было для них тайной. Над разными городами России взметнулись триумфальные арки (самая известная - в Москве) и часовни-памятники. В 1839 году, к 25-летию Отечественной войны, на Бородинском поле была проведена самая настоящая реконструкция знаменитого сражения, а посмотреть на представление пригласили седых ветеранов, давно уже отправленных в отставку, а теперь специально собранных и свезенных из разных городов и сел России. При любой беседе с иностранцами неизбежно появлялся аргумент: без нас, мол, вы с этим злодеем не справились бы. Общего настроения не избежал Александр Пушкин, полемизируя с политиками западных стран в 1831 году: «…на развалинах пылающей Москвы / Мы не признали наглой воли / Того, пред кем дрожали вы».
Жаль, что большинство населения империи было неграмотно, и поэтому еще не могло в школах в массовом порядке заучивать патриотические строки гения: «Иль старый богатырь, покойный на постеле, / Не в силах завинтить свой измаильский штык? / Иль русского царя уже бессильно слово, / Иль нам с Европой спорить ново, / Иль русский от побед отвык?» - увы, вместо миллионных тиражей этого стихотворения (оно вышло в сборнике "На взятие Варшавы") пришлось просто составлять патриотические молебны для служения по церквам, потому что именно церкви заменяли большинству крестьян школы и библиотеки.
Все это время в Российской империи тянулся длинный (практически 20-летний) период стабильности, то есть отсутствия каких-либо изменений в обществе и государстве. За границу исправно вывозились лес и зерно, а взамен ввозились предметы роскоши для дворянства ("Все, чем для прихоти обильной / Торгует Лондон щепетильный"). Количество заводов и фабрик росло медленно, почти все стройки производились силами подневольных работников и тянулись десятилетиями. В деревне редкий помещик стремился открыть конный, стекольный, сахарный или пивной завод - на ежемесячную охоту и устройство балов для соседей ему хватало и крестьянских оброков. Если какой-то дворянин пытался освободить своих крестьян из рабства, на него крайне косо смотрели собратья и тормозили процесс (Рязанский помещик Александр Кошелев: "Дела этого рода длятся обыкновенно так долго, что утомляют всякое терпение, а иногда, во время производства оных, встречаются такие обстоятельства, которые совершенно их прекращают..."). В армии солдат иногда забивали насмерть, назначая в виде наказания по несколько тысяч ударов. Во всех городах масса чиновников перекладывала бумажки из стопки в стопку и писала к ним пояснения. Картина, нарисованная в «Ревизоре» Гоголя, современникам вовсе не казалась преувеличением: над ней потому и смеялись, что она была очень похожа на действительность.
Империя обладала всеми признаками цивилизованности: городами, дворцами, университетами, говорящей на иностранных языках аристократией, полицией, судами - но работал этот огромный механизм с такими сбоями, которые давали возможность недоброжелателям заявлять, что Россия, мол, вовсе и не Европа.
«Страна рабов, страна господ» - так мог написать не только Михаил Лермонтов. Французский писатель де Кюстин гораздо большим количеством букафф нарисовал такой же образ, обесценив усилия государства и выставив на первый план страдания простого человека - от простудившегося и умирающего во время ремонта дворца рабочего, и аж до самой царицы, которая вынуждена больной посещать скучные балы. Книга де Кюстина, проехавшегося от Петербурга до Поволжья, так навредила имиджу России, что николаевские придворные пытались даже организовать серию заказных публикаций в западных журналах, опровергающих выводы француза.
Но если бы де Кюстин был одиночкой! Польский поэт Адам Мицкевич, уехавший из России в 1829 году сначала в Германию, а потом во Францию, писал практически то же самое ("...Воздвигнутый на ханжестве престол, / Объявленный законом произвол / И произволом ставшие законы, / Поддержку прочих деспотов штыком, / Грабеж народа, подкуп чужеземцев, / И это все - чтоб страх внушать кругом / И мудрым слыть у англичан и немцев..."). Далее появились уже и чисто русские эмигранты, и до "Колокола" Александра Герцена оставался один шаг.
О России в Европе поговорили еще в 1849 году, когда императорские войска вторглись в Венгрию - помочь австрийскому императору подавить национальное восстание. Несколько месяцев назад в Закарпатье я показывал рязанским туристам Мукачевский замок, сдавшийся одним из последних. Австрийская империя была спасена - только для того, чтобы через пять лет выступить с угрозами против русских войск в Румынии.
Прошло пять лет.
Наступил 1854 год. Дипломатический конфликт с Турцией из-за покровительства христианам в Османской империи привел к войне. Практически вся русская литература - друг Пушкина князь Петр Вяземский, ветеран-патриот 1812 года Федор Глинка, демократ Владимир Жемчужников - показали себя патриотами. Вяземский писал: «С гор Балканских наши братья / Простирают к нам объятья / С упованьем и мольбой. / Скорби их нам не чужие: / Им сочувствует Россия / И за них готова в бой». Поэт Аполлон Майков внезапно сравнил русских со средневековыми крестоносцами, идущими сражаться за христианство.
Но быстрые победы над турками, напоминающие о славных походах 1829 года, внезапно сменились войной с тремя западноевропейскими странами. Вот и настала та ситуация, о которой писал Пушкин ("Вы грозны на словах - попробуйте на деле", "Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды..."). Основные бои развернулись как раз за Тавриду, а конкретно - за Севастополь. Но внезапно начались поражения. Выяснилось, что художественные картины не совпадают с реальностью. Оружие у российской армии хуже, чем у союзных (Лесков позже перегнул палку со своим "У англичан ружья кирпичом не чистят, скажите, чтобы и у нас не чистили, а то храни Бог войны, они стрелять не годятся", но нарезного оружия правда не хватало). Корабли уступают западным почти по всем параметрам, и по мнению адмирала Нахимова, в затопленном виде они принесут больше пользы, чем в боевом строю. Командиры армий не умеют командовать. Из-за отвратительных дорог (Адмирал князь Меньшиков: "...а железной дороги ни мы, ни дети наши не увидят") невозможно наладить снабжение. Из-за 25-летней военной службы рекрутов и отсутствия военной подготовки у остального населения невозможно быстро увеличить число боеспособных войск.
Героизм был, жертвы были, а вот новой победы - не было.
Отсутствие какого-либо успеха России, готовившейся показать кузькину мать кому угодно, потребовало идеологических объяснений. Естественно, литераторы демократического направления - Добролюбов, Чернышевский, Некрасов ("Царь дурит - народу горюшко! / Точит русскую казну. / Красит кровью Черно морюшко, / Корабли валит ко дну. / Перевод свинцу да олову, / Да удалым молодцам. / Весь народ повесил голову, / Стон стоит по деревням") - критиковали тех, кто довел Россию почти до поражения, но цензура постаралась их голоса заглушить. Простонародье начало по-своему оценивать произошедшее. Солдаты запели "Песню про бой на Черной речке", текст которой написал молодой артиллерист Лев Толстой (из нее до сих пор цитируют строчки "Гладко вписано в бумаге, / Да забыли про овраги, / А по ним ходить") - причем вскоре автор для многих забылся, и произведение стали считать народным.
В общем, после окончания войны ура-патриотизм прекратился, хотя ветеранов почитали и никто к ним пренебрежительно не относился. "Севастопольских героев" часто фотографировали в конце XIX века с орденами на старых шинелях (есть даже цветные фото Сергея Прокудина-Горского).
Но патриотизму, который никуда не исчез, надо было постоянно на чем-то основываться - не на воспоминаниях же о Крымской войне. И Лев Толстой, участник обороны Севастополя, создает в 1863-69 годах "Войну и мир" - действие книги разворачивается в дни славных побед над Наполеоном. Достоевский действует "от противного" и создает образ неприятного типа Смердякова, который специально принижал заслуги героев Отечественной войны ("...кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую и присоединила к себе"). В 1883 году наконец-то достраивают Храм Христа Спасителя - главный памятник бесспорной Победе. Про 1812 год продолжали писать историки и литераторы. В самые первые годы русского кинематографа, на которые пришлось 100-летие битвы при Бородине, появился даже получасовой художественный кинофильм студии Ханжонкова. Конечно, до фанатизма (например, до сажания в тюрьму тех, кто говорил доброе слово о Наполеоне) не доходило. Тем более что французы, воевавшие против России в те славные времена, к началу XX века стали союзниками и инвесторами.
Дальше просится продолжение с тезисами: 1) чем похожи в истории России XIX и XX век, 2) воспевали ли Великую Отечественную войну еще громче, чем в свое время первую Отечественную, 3) что предлагается при таком сравнении на роль аналога Крымской войны, 4) какие культурные проекты современной России повторяют усилия времен Александра II и Александра III.
Чем все закончилось? Для реабилитации нормального патриотизма (а не патриотизма с позиции "национального унижения") нужны успехи, которыми весь народ мог бы гордиться, который казался бы людям первой ступенькой к более доброму будущему. В 1870-1890-е таким успехом стал экономический рывок Российской империи (см. Ленина, "Развитие капитализма в России"), а еще - новая победа в справедливой войне за освобождение Болгарии. Эта война 1877-78 годов на Балканах (кстати, первая, на которой армии сопровождали журналисты) позволила решить и весьма патриотический вопрос имиджа России за границей. Страна смогла показать себя цивилизованному миру по двум направлениям: во-первых, "мы умеем активно развиваться, у нас есть предприниматели, капиталы, ученые", и во-вторых, "мы - гуманисты и европейцы, мы заступаемся за угнетенных единоверцев - болгар и сербов". Недоброжелатели не дремали, они напевали западному миру что-нибудь о "зверствах русских в Самарканде" и т.п., но в общем в настроениях читающих и мыслящих европейцев наступил перелом. Химик Менделеев и физиолог Павлов, музыканты Чайковский и Рахманинов, писатели Толстой и Достоевский (а в какой-то мере даже и генерал Скобелев!) победили всю антироссийскую пропаганду. Через 15 лет разные страны Европы, входящие в складывающиеся Антанту и Центральный блок, наперебой приглашали Россию каждые в свой (евро)союз...