Мадрид 5 октября 1936 г.
«В интернациональной эскадрилье осталось очень мало машин. На них, сменяясь, работают пятнадцать человек.
Абелю Гидезу приходится драться больше всех, то в бомбовозе, то на истребителе. Я приехал на аэродром в Барахас в неприятный момент. Бомбовоз с тремя истребителями ушел вот уже два часа, и никто пока не вернулся. По времени у машин должен уже кончиться бензин.
Наконец, долгожданная точка. Растет, приближается, превращается в маленький самолет. Вот он круто идет на посадку, вот уже катится по сухой, колючей траве.
Ему бегут навстречу, и, еще не выключив мотор, он кричит с пилотского сиденья:
- Они выполнили задание, нашли колонну броневиков, сбросили бомбы. Они уже возвращались домой, когда их нагнала целая стая, девять истребителей, и начала клевать. В общем, два маленьких невредимы, бомбардировщик идет как пьяный, я боюсь, что Гюстав ранен.
О третьем истребителе его не спрашивают. Пока он отстегивает ремни, товарищи считают пулевые пробоины на крыльях и на хвосте. Их пять... Кто же в погибшем истребителе? Но нет, Гидез жив. Конечно, это он мастерски, почти отвесно, опускается на поле. Его чернобровая мордочка выражает волнение и тоску. Он кричит, чтобы скорее приготовили санитарную карету. Кареты нет. Тогда носилки. А вот и большая машина. Пошатываясь в воздухе, припадая на один бок, она неуклюже, козлом, садится.
Все бегут к самолету. Никто не открывает изнутри. Начальник аэродрома сам отковыривает дверку. Вся кабина в крови. Пилот в изнеможении сидит, вернее, висит на ремнях, склонившись на штурвал. Вокруг него на полу большая красная лужа. У него прострелены не только плечи, ноги и руки, но и кисти рук. Спинка пилотского кресла разодрана в клочья над самой его головой. Сколько выдержки и мужества надо было, чтобы вот так, распятым пулями, вырваться из кольца воздушных хищников, долететь к себе, спасти самолет, товарищей!
Бомбометатель и пулеметчик тоже ранены, но менее тяжело, чем пилот: фашистские истребители атаковали снизу и спереди.
Самолет весь издырявлен, стекла разбиты, механизмы помяты. Инженер испанец лазит по нему, пробует тросы и одобрительно качает головой.
- Пойдет?
- Пойдет.
- Когда?
- Через полчаса. Его только заправят бензином, прочистят пулеметы.
- Вы хоть кровь смойте. А пилот? А бомбардиры?
Гидез объясняет:
- Люди есть. В том и беда, что у нас больше стрелков, чем пулеметов, и больше пилотов, чем машин.
Он грустен.
- Мы даем, что можем. Франция не поддержала нас. Испанцы - бравые парни, но с ними пока еще должен кто-нибудь быть вместе, чтобы растормошить их. В августе они не бомбили ниже чем с трех тысяч, теперь они ходят с нами на пятьсот метров. Вчера разбился еще один из них, он умер в больнице, сегодня мы хороним его.
Нас зовут в хирургический покой. Там шум и споры. Раненому пилоту вынули осколки и затампонировали дырки ран. Но он требует завтрака по всей форме - закуска, жаркое и вино. Он орет благим матом, пока Гидез не заказывает при нем сардины, томаты, филе и бутылку вальдепеньяс. Затихнув и закрыв глаза, он вдруг предупреждает, чтобы филе готовили на коровьем, а не на этом страшном оливковом масле, иначе он будет блевать и у него будет кровоизлияние в мозг, - он себя знает. Гидез стыдит его:
- Имей стыд, товарищ, ведь эта страна находится в состоянии войны, пойми это, ведь ты товарищ!
Слово «товарищ» у Гидеза получается празднично. Знакомя со своими пилотами или механиками, он о некоторых говорит: «Это товарищ», что звучит как титул. О себе он тоже, не принадлежа к партии, говорит: «Я - товарищ» - или: «Мне, поскольку я товарищ, напоминать об этом излишне...»
Мы едем хоронить испанского летчика. Он умер от ран в военном госпитале номер один в Карабанчеле. Из его ворот часто выходят небольшие траурные процессии. Вместо музыки гремит военный барабан. Простые гробы покрыты республиканскими знаменами. За гробами молча идут люди в военном и штатском.
Наша процессия такая же. Человек тридцать. Идти недалеко. Вот уже ограда муниципального кладбища.
Гроб проносят по дорожкам. Могила приготовлена, узкая, твердая, бетонированная щель. Наши могилы в России шире, мягче, прохладнее. Гроб опускают - из бетонной дыры вырывается облако сухой, удушливой, известковой пыли. Минуты тишины, все стоят с поднятыми кулаками - это последний привет, и память о погибшем, и залог будущей борьбы.
Провожающие расходятся и на прощание жмут руки родным. Родные выстроились в ряд, двенадцать человек, спокойные, без слезинки в глазах. Старик в строгом сюртуке, с белой бородой, подчеркнуто и гордо поднял красивую голову. Он схоронил сегодня старшего сына, капитана воздушных войск. Но еще два сына в синих моно стоят рядом с ним. У ворот кладбища они прощаются с отцом. Их увозит большая машина с надписью: «Aviación».
На аэродроме я окончательно добился того, о чем хлопотал эти дни. Послезавтра можно будет перелететь на Северный фронт. На «Douglas» туда повезут оружие, секретную почту от правительства и несколько ответственных представителей от центрального правительства и Генерального штаба. С огромным трудом удалось выпросить два места - для меня и для кинооператора Кармена. Когда я с аэродрома по телефону благодарил Прието, он, верный своему стилю, сказал: «Будете благодарить после посадки, да и то в зависимости от того, где она совершится».»
(c) 1987 г., М.Е. Кольцов "Испания в огне". Книга 1
