в такси
"Мама, я очень тебя люблю. И папу. И деду, и тату. И Бусю, и Жору. Всех, всех люблю", - повторяет Анька свою ежедневную мантру.
Мы едем в такси по городу и я лениво радуюсь: зима зря тужится, этот дождь уже совсем весенний.
Анька смотрит в окно, подперев подбородок ручкой. "О чем ты думаешь, Ань?", - пристаю я. "Мечтаю", - совершенно серьезно отвечает она.
Мимо проносятся мокрые улицы, тротуары, отражающие в лужах свет фонарей. "Это мой город, это Ереван, я его люблю", - напевает Анька, провожая влюбленным взглядом неприглядные дома и переулки в темном и неуютном привокзальном районе.
Таксист включает печку, и Ани радостно визжит: "Мама, мама, смотри, сердечко!", - и мы смотрим, как на запотевшем окне проявляется накаляканное чьим-то тонким и неуверенным пальцем кривобокое сердце. Нежное и пронзенное нетвердой стрелой любви. Как мое. Давно и навсегда. Как Анькино. Уже. И навсегда.
Мы едем в такси по городу и я лениво радуюсь: зима зря тужится, этот дождь уже совсем весенний.
Анька смотрит в окно, подперев подбородок ручкой. "О чем ты думаешь, Ань?", - пристаю я. "Мечтаю", - совершенно серьезно отвечает она.
Мимо проносятся мокрые улицы, тротуары, отражающие в лужах свет фонарей. "Это мой город, это Ереван, я его люблю", - напевает Анька, провожая влюбленным взглядом неприглядные дома и переулки в темном и неуютном привокзальном районе.
Таксист включает печку, и Ани радостно визжит: "Мама, мама, смотри, сердечко!", - и мы смотрим, как на запотевшем окне проявляется накаляканное чьим-то тонким и неуверенным пальцем кривобокое сердце. Нежное и пронзенное нетвердой стрелой любви. Как мое. Давно и навсегда. Как Анькино. Уже. И навсегда.