маразматическое
В половине четвертого утра я вылезаю из постели, и на нащупываемые в темноте мои старые, безнадежно сносившиеся мохнатые тапочки капает горячая слеза из моего левого глаза. Я тихонечко делаю круг по комнате, сжимая руками воспаленные от гриппа уши, и плачу. Плачу горячо и тихо, чтоб не разбудить. Чтоб не напугать, плачу, стараясь не хлюпать заложенным носом. И прижимаю к груди эту волшебную книгу, над которой слезы лью, с ее персонажами, которых оплакиваю, потому что верю каждому слову, в ней написанному, каждой истории, в ней рассказанной, каждой запятой, потому что чувствую каждое чувство, в нее вложенное, каждое страдание, черной птицей по странице пролетающее.
Это немыслимо, наверное, так вот безрассудно реветь над книжкой, когда через 5 дней тебе 30. Но я не умею удержаться, когда случается вот так подсмотреть, как в замочную скважину, это божественное откровение, это бездонное, неистовое, безудержное умение писать, нет, описывать, описывать то, что ИМ можно видеть этим редкостным оком, которым они заглядывают в эти зеркальные вселенные. Тогда я плачу, открыто или тайно, как сейчас. Плачу, как будто мне не 30 без щепотки, а 15, в которых я рыдаю навзрыд над своим первым Маркесом. И это такое счастье, Господи, какое же это счастье!
Дина Рубина, "Почерк Леонардо"
Это немыслимо, наверное, так вот безрассудно реветь над книжкой, когда через 5 дней тебе 30. Но я не умею удержаться, когда случается вот так подсмотреть, как в замочную скважину, это божественное откровение, это бездонное, неистовое, безудержное умение писать, нет, описывать, описывать то, что ИМ можно видеть этим редкостным оком, которым они заглядывают в эти зеркальные вселенные. Тогда я плачу, открыто или тайно, как сейчас. Плачу, как будто мне не 30 без щепотки, а 15, в которых я рыдаю навзрыд над своим первым Маркесом. И это такое счастье, Господи, какое же это счастье!
Дина Рубина, "Почерк Леонардо"