Ежедневная сказка- 2. История про Двойру и Фаню
История про Двойру и Фаню
Лунгу. С нежностью.
Ах, какой хозяйкой была Двойра! Как поставила она дом! Прислуга трудилась с утра до вечера, но острый взгляд Двойры замечал любое пятнышко, любую соринку. Как сияла полировка, как хрустели крахмальные скатерти!
А уж что творилось на кухне! Одних заготовок за короткое лето Двойра успевала наделать столько, что и всей семье хватало, и дальней родне, и друзьям, и знакомым. Варенья, соленья, копченья, маринады, сыры - множество рецептов знала Двойра, а что - и сама придумывала. Кухарки трудились в своем чадном аду без устали. И, поверьте, попробовав один раз двойрину еду, любой человек становился несчастен, ибо после двойриных разносолов пища из лучшего ресторана казалась пресной и скучной.
А все мама, спасибо ей. С младенчества дочерей в хорошие жены готовила, учила домашней науке. Старшие сестры фыркали, все норовили отлынивать, Белла вот в медички пошла, Ева синие очки нацепила, папироску в зубы сунула. А про Риву и говорить в семье запрещали - влюбилась без памяти в какого-то актеришку - и сбежала с ним из отцовского дома. Одна тихая Двося во всем маму слушала, училась дом держать, как мама держала.
И замуж вышла за человека приличного, купеческого звания. Сына отцовского друга. И доченька у них красавица родилась, Малка.
Фаня - не такая. Фанин отец - знаменитейший человек во всей Юзовке. Чьи заводы? - Его. Чьи фабрики? - Его. Даже винокурни с пивоварнями - тоже его.
В женщинах он уважал ум и кругозор. Поэтому всех трех дочерей учиться отправил. И не куда-нибудь - в Париж, в Сорбонну. Каждая по четыре языка знала как родные - и еще несколько чтоб читать. Пели, на пианино играли, рисовали недурно. У отца заводы химические - так он дочерям и химию объяснил, и даже металлургию немного. В общем, умные девочки получились. И самостоятельные.
Фаня вот сама мужа выбрала - странного. Инженера с отцовского завода. Молодой - младше Фани, перспективный. Изобретатель. Постоянно какие-то новые улучшения для заводских машин придумывал. Замкнутый, молчаливый, нелюдимый. Жили с Фаней, кажется, хорошо, но никого к себе в дом не пускали. Сына родили хорошего, Аркашу. Умненького, в родителей.
Когда Аркаша фанин к Малке двойриной посватался - ни Фаня, ни Двойра не радовались. Слишком разные семьи. Не пара они друг другу. Но Аркаша, всегда мягкий, тут настоял - и свадьба состоялась. На свадьбе Фаня на Двойру косые взгляды бросала, а Двойра все фыркала в фанину сторону.
А молодые аж в Петербург укатили. А когда заваруха началась, неспокойно стало - Аркадий в своем доме собрал всех: Двойру с мужем, мамой и сестрой-старой девой, Фаню с мужем, отцом и племянником-сиротой. Еще какую-то родню. Полный дом народа был. Шумно, хлопотно, но когда вот так страшно - лучше всем вместе быть.
Фаня с Двойрой не разговаривали. Комнаты себе выбрали на противоположных концах дома, чтоб не встретиться случайно. И мужья их вполне хорошо общались, и Малка с Аркадием делали все, чтоб как-то их сблизить - да все никак. Разные они были слишком - Двойра с Фаней.
Одно у них было общее: любимый внучек Мотенька. Мальчик родился очаровательный: кудрявый, веселенький, здоровенький, тьфу-тьфу-тьфу. Радость для старших. Рано пошел, рано заговорил, в три года уже стишки читал, важно стоя на табуреточке.
Страшно было тогда в Петербурге, плохо, холодно, голодно. Но когда семья рядом - все не так ужасно. Найдется и хлеба кусок, и слово доброе. Да и беды семью, считай, стороной обходили. Никого не расстреляли - и слава богу. Даже золотишко кой-какое припрятать удалось. Даже от дома большой семье пол-этажа оставили. По тем временам - роскошь необычайная.
Баловали бабушки внука как могли. Но и учили его всякому. Фаня - языкам и музыке, Двойра - сказкам и песням.
А когда ему восемь лет было, аккурат в день рождения, тут-то и случилось…
С утра обе бабушки к нему в комнату тайком. Бабушка Двойра спрашивает, что ему вкусненькое на праздник приготовить. Бабушка Фаня - куда сводить.
А Мотенька, солнышко, взял - и обеих бабушек расстроил. Двойра такие торты задумала, мороженое домашнее, а он говорит - хочу греночек и како. Фаня все афиши зазубрила, была готова даже в цирк ребенка отвести, хотя несерьезно это, лучше бы в оперу - а он попросил на трамвае покататься. Несмышленыш.
Однако, внучек сказал - бабушки сделали. Благо, жизнь постепенно налаживалась. Стало можно хоть что-то купить - пусть втридорога, но можно. И на улицах уже почти не стреляли. Конечно, бандиты по ночам раздевали прохожих возле появившихся в изобилии дорогих ресторанов - но кто же по ночам гулять ходит? Жизнь, хотя и напоминала злую пародию на старые-добрые времена, но хоть как-то легче стало. Немножечко.
Так что вздохнули бабушки - и пошла Двойра в торгсин - за золото покупать яйца, какао и белую булку, а бабушка Фаня взяла Мотю за руку - и к трамваю.
Ах, как часто проклинали и бабушка Двойра тот магазин с наглым вороватым продавцом за прилавком, и бабушка Фаня - тот трамвай, полный хмурых людей. А должны были благодарить. И продавца расцеловать, и вагоновожатому в ножки поклониться.
Потому что когда привела Фаня Мотю после трамвая домой - дома-то и не было. Стены были, дверь, пол, потолок. А все, кто делали эти стены - домом - Малка с Аркашей и вся многочисленная родня - были мертвы. Только на пороге сидела Двойра с пустыми глазами - и водила пальцем в луже из желтков и белков. Кто стрелял, за что убивал, на последние побрякушки ли позарился, или просто куражился над «бывшими господами» - так никто никогда и не выяснил. Следователь приходил, мальчик молоденький, да что он мог-то, дурачок.
Дальше Фаня помнила смутно. Как занималась похоронами, вникая в каждую мелочь, чтоб не завыть в голос. Как с каждым днем сердце ее все сильнее сжималось, пока не превратилось в твердый острый камень. Как остались в ней только два чувства: любовь к Мотеньке и ненависть к… Фаня не знала, как это обозначить. К большевикам? Но большевичкой была убитая сестра Двойры. К власти? К окружающей системе? Какая разница. Главное - цели ясны: всеми правдами и неправдами, вопреки закону, набрать денег, купить паспорта - и вывезти Мотю из этой страны. Куда угодно. В Китай, во Францию, в Америку - но поскорее и навсегда.
Побегав изрядно по инстанциям и раздав все, что еще оставалось, она добилась разрешения открыть в квартире что-то типа кафе. Благо, Двойра и из вялой морковки могла сотворить такое, что посетителей было - хоть отбавляй. А уж когда в ход пошел запас из шкафа с наливками и настойками…
А Двойра, кажется, совсем умом тронулась. С утра до вечера кухарила, а вечером - выходила на улицу и, заглядывая в глаза каждому встречному, спрашивала: «Мальчик, ты кушал?» или «Девочка? Ты кушала?». И если кто не убегал с криком от старухи в рваном манто, брала за руку - и вела домой, кормить. Кого и ночевать оставляла.
Старуха… Ей всего-то было чуть за пятьдесят, в роду у Двойры все крепкие, до ста лет доживали… А она в один день - сгорбилась вся, сжалась, как будто бы вдруг испугалась, что занимает слишком много места на этой земле. А в остальном - нормальная вполне была. На рынке за продукты как зверь торговалась, с людьми ладила, Моте сказки рассказывала на ночь.
Если кормить и привечать каждого встречного - денег, чтоб уехать не будет, как бы ни процветало кафе. Так что Фаня стала думать. Что она надумала - тут разные слухи ходят.
Одни говорят - среди прикормленных Двойрой бродяжек нашла пяток симпатичных девушек и бывшего бульварного фотографа. Девушек шепотом предлагала посетителям, которые при должностях, а потом советовала им выкупить фотоснимки, которые так удачно получились. А то вдруг их увидит кто из начальства, или жена - неудобно как-то будет. Говорят, платили охотно.
А другие говорят - была у Фани в тайной комнате целая лаборатория химическая. И что она в ней делала, и кому то, что делала продавала - тут уж совсем люди небылицы рассказывают. Ходят слухи, что одно из изобретенных ею тогда средств подбадривало солдат Второй Мировой.
Да что только не говорят. Что духов спиритическими сеансами вызывала, что деньги фальшивые делала, что прятала кого-то за большие деньги - а потом выдавала за еще большие.
А уж чем дело кончилось - не знает и вовсе никто. Вернее, каждый точно знает, но каждый - свое.
Мне показывали могилу Моти под Вологдой - и рассказывали его печальную историю. Как Фаню поймали на ее махинациях и расстреляли. Как забрали Двойру. Как Мотя, получивший новое имя, воспитывался в детдоме, потом воевал, потом сидел в лагере - и умер где-то в пятидесятых от военных ран и лагерных болезней.
Позже мне рассказывали о молодом Мотле, который одним из первых уехал строить только что созданное государство Израиль. С ним были две пожилые женщины, каждую из которых он называл мамеле - и которые охотно кормили всех переселенцев незнакомыми, но очень вкусными блюдами, готовя их в немыслимых масштабах из того, что было.
Еще позже мне показывали ресторанчик в Лос-Анджелесе, который называется «Бабушка Двойра и бабушка Фаня». К сожалению, зайти в него я не смог - торопился к самолету.
И много что еще рассказывали. Но одно во всех рассказах совпадало: до самой смерти Фаня ни сказала ни слова Двойре, а Двойра - Фане.
Лунгу. С нежностью.
Ах, какой хозяйкой была Двойра! Как поставила она дом! Прислуга трудилась с утра до вечера, но острый взгляд Двойры замечал любое пятнышко, любую соринку. Как сияла полировка, как хрустели крахмальные скатерти!
А уж что творилось на кухне! Одних заготовок за короткое лето Двойра успевала наделать столько, что и всей семье хватало, и дальней родне, и друзьям, и знакомым. Варенья, соленья, копченья, маринады, сыры - множество рецептов знала Двойра, а что - и сама придумывала. Кухарки трудились в своем чадном аду без устали. И, поверьте, попробовав один раз двойрину еду, любой человек становился несчастен, ибо после двойриных разносолов пища из лучшего ресторана казалась пресной и скучной.
А все мама, спасибо ей. С младенчества дочерей в хорошие жены готовила, учила домашней науке. Старшие сестры фыркали, все норовили отлынивать, Белла вот в медички пошла, Ева синие очки нацепила, папироску в зубы сунула. А про Риву и говорить в семье запрещали - влюбилась без памяти в какого-то актеришку - и сбежала с ним из отцовского дома. Одна тихая Двося во всем маму слушала, училась дом держать, как мама держала.
И замуж вышла за человека приличного, купеческого звания. Сына отцовского друга. И доченька у них красавица родилась, Малка.
Фаня - не такая. Фанин отец - знаменитейший человек во всей Юзовке. Чьи заводы? - Его. Чьи фабрики? - Его. Даже винокурни с пивоварнями - тоже его.
В женщинах он уважал ум и кругозор. Поэтому всех трех дочерей учиться отправил. И не куда-нибудь - в Париж, в Сорбонну. Каждая по четыре языка знала как родные - и еще несколько чтоб читать. Пели, на пианино играли, рисовали недурно. У отца заводы химические - так он дочерям и химию объяснил, и даже металлургию немного. В общем, умные девочки получились. И самостоятельные.
Фаня вот сама мужа выбрала - странного. Инженера с отцовского завода. Молодой - младше Фани, перспективный. Изобретатель. Постоянно какие-то новые улучшения для заводских машин придумывал. Замкнутый, молчаливый, нелюдимый. Жили с Фаней, кажется, хорошо, но никого к себе в дом не пускали. Сына родили хорошего, Аркашу. Умненького, в родителей.
Когда Аркаша фанин к Малке двойриной посватался - ни Фаня, ни Двойра не радовались. Слишком разные семьи. Не пара они друг другу. Но Аркаша, всегда мягкий, тут настоял - и свадьба состоялась. На свадьбе Фаня на Двойру косые взгляды бросала, а Двойра все фыркала в фанину сторону.
А молодые аж в Петербург укатили. А когда заваруха началась, неспокойно стало - Аркадий в своем доме собрал всех: Двойру с мужем, мамой и сестрой-старой девой, Фаню с мужем, отцом и племянником-сиротой. Еще какую-то родню. Полный дом народа был. Шумно, хлопотно, но когда вот так страшно - лучше всем вместе быть.
Фаня с Двойрой не разговаривали. Комнаты себе выбрали на противоположных концах дома, чтоб не встретиться случайно. И мужья их вполне хорошо общались, и Малка с Аркадием делали все, чтоб как-то их сблизить - да все никак. Разные они были слишком - Двойра с Фаней.
Одно у них было общее: любимый внучек Мотенька. Мальчик родился очаровательный: кудрявый, веселенький, здоровенький, тьфу-тьфу-тьфу. Радость для старших. Рано пошел, рано заговорил, в три года уже стишки читал, важно стоя на табуреточке.
Страшно было тогда в Петербурге, плохо, холодно, голодно. Но когда семья рядом - все не так ужасно. Найдется и хлеба кусок, и слово доброе. Да и беды семью, считай, стороной обходили. Никого не расстреляли - и слава богу. Даже золотишко кой-какое припрятать удалось. Даже от дома большой семье пол-этажа оставили. По тем временам - роскошь необычайная.
Баловали бабушки внука как могли. Но и учили его всякому. Фаня - языкам и музыке, Двойра - сказкам и песням.
А когда ему восемь лет было, аккурат в день рождения, тут-то и случилось…
С утра обе бабушки к нему в комнату тайком. Бабушка Двойра спрашивает, что ему вкусненькое на праздник приготовить. Бабушка Фаня - куда сводить.
А Мотенька, солнышко, взял - и обеих бабушек расстроил. Двойра такие торты задумала, мороженое домашнее, а он говорит - хочу греночек и како. Фаня все афиши зазубрила, была готова даже в цирк ребенка отвести, хотя несерьезно это, лучше бы в оперу - а он попросил на трамвае покататься. Несмышленыш.
Однако, внучек сказал - бабушки сделали. Благо, жизнь постепенно налаживалась. Стало можно хоть что-то купить - пусть втридорога, но можно. И на улицах уже почти не стреляли. Конечно, бандиты по ночам раздевали прохожих возле появившихся в изобилии дорогих ресторанов - но кто же по ночам гулять ходит? Жизнь, хотя и напоминала злую пародию на старые-добрые времена, но хоть как-то легче стало. Немножечко.
Так что вздохнули бабушки - и пошла Двойра в торгсин - за золото покупать яйца, какао и белую булку, а бабушка Фаня взяла Мотю за руку - и к трамваю.
Ах, как часто проклинали и бабушка Двойра тот магазин с наглым вороватым продавцом за прилавком, и бабушка Фаня - тот трамвай, полный хмурых людей. А должны были благодарить. И продавца расцеловать, и вагоновожатому в ножки поклониться.
Потому что когда привела Фаня Мотю после трамвая домой - дома-то и не было. Стены были, дверь, пол, потолок. А все, кто делали эти стены - домом - Малка с Аркашей и вся многочисленная родня - были мертвы. Только на пороге сидела Двойра с пустыми глазами - и водила пальцем в луже из желтков и белков. Кто стрелял, за что убивал, на последние побрякушки ли позарился, или просто куражился над «бывшими господами» - так никто никогда и не выяснил. Следователь приходил, мальчик молоденький, да что он мог-то, дурачок.
Дальше Фаня помнила смутно. Как занималась похоронами, вникая в каждую мелочь, чтоб не завыть в голос. Как с каждым днем сердце ее все сильнее сжималось, пока не превратилось в твердый острый камень. Как остались в ней только два чувства: любовь к Мотеньке и ненависть к… Фаня не знала, как это обозначить. К большевикам? Но большевичкой была убитая сестра Двойры. К власти? К окружающей системе? Какая разница. Главное - цели ясны: всеми правдами и неправдами, вопреки закону, набрать денег, купить паспорта - и вывезти Мотю из этой страны. Куда угодно. В Китай, во Францию, в Америку - но поскорее и навсегда.
Побегав изрядно по инстанциям и раздав все, что еще оставалось, она добилась разрешения открыть в квартире что-то типа кафе. Благо, Двойра и из вялой морковки могла сотворить такое, что посетителей было - хоть отбавляй. А уж когда в ход пошел запас из шкафа с наливками и настойками…
А Двойра, кажется, совсем умом тронулась. С утра до вечера кухарила, а вечером - выходила на улицу и, заглядывая в глаза каждому встречному, спрашивала: «Мальчик, ты кушал?» или «Девочка? Ты кушала?». И если кто не убегал с криком от старухи в рваном манто, брала за руку - и вела домой, кормить. Кого и ночевать оставляла.
Старуха… Ей всего-то было чуть за пятьдесят, в роду у Двойры все крепкие, до ста лет доживали… А она в один день - сгорбилась вся, сжалась, как будто бы вдруг испугалась, что занимает слишком много места на этой земле. А в остальном - нормальная вполне была. На рынке за продукты как зверь торговалась, с людьми ладила, Моте сказки рассказывала на ночь.
Если кормить и привечать каждого встречного - денег, чтоб уехать не будет, как бы ни процветало кафе. Так что Фаня стала думать. Что она надумала - тут разные слухи ходят.
Одни говорят - среди прикормленных Двойрой бродяжек нашла пяток симпатичных девушек и бывшего бульварного фотографа. Девушек шепотом предлагала посетителям, которые при должностях, а потом советовала им выкупить фотоснимки, которые так удачно получились. А то вдруг их увидит кто из начальства, или жена - неудобно как-то будет. Говорят, платили охотно.
А другие говорят - была у Фани в тайной комнате целая лаборатория химическая. И что она в ней делала, и кому то, что делала продавала - тут уж совсем люди небылицы рассказывают. Ходят слухи, что одно из изобретенных ею тогда средств подбадривало солдат Второй Мировой.
Да что только не говорят. Что духов спиритическими сеансами вызывала, что деньги фальшивые делала, что прятала кого-то за большие деньги - а потом выдавала за еще большие.
А уж чем дело кончилось - не знает и вовсе никто. Вернее, каждый точно знает, но каждый - свое.
Мне показывали могилу Моти под Вологдой - и рассказывали его печальную историю. Как Фаню поймали на ее махинациях и расстреляли. Как забрали Двойру. Как Мотя, получивший новое имя, воспитывался в детдоме, потом воевал, потом сидел в лагере - и умер где-то в пятидесятых от военных ран и лагерных болезней.
Позже мне рассказывали о молодом Мотле, который одним из первых уехал строить только что созданное государство Израиль. С ним были две пожилые женщины, каждую из которых он называл мамеле - и которые охотно кормили всех переселенцев незнакомыми, но очень вкусными блюдами, готовя их в немыслимых масштабах из того, что было.
Еще позже мне показывали ресторанчик в Лос-Анджелесе, который называется «Бабушка Двойра и бабушка Фаня». К сожалению, зайти в него я не смог - торопился к самолету.
И много что еще рассказывали. Но одно во всех рассказах совпадало: до самой смерти Фаня ни сказала ни слова Двойре, а Двойра - Фане.