(no subject)
В 1999 году я, по совету знакомого, отправил резюме на радио «Свобода». Это было, наверно, первой моей серьезной и отчетливой сделкой с совестью. Всего пару месяцев назад бомбили Югославию.
Отчасти успокаивало, что я продолжаю семейную традицию. Моя мама когда-то работала в Высшей партийной школе, что означало много командировок в ЧССР и время от времени - прелести советского спецраспределения. Коммунисткой мама при этом, мягко говоря, не была. Поэтому в том, чтобы устроить себе неплохую жизнь за счет Америки, на досуге продолжая быть ее пламенным юным врагом, мне виделась даже какая-то удаль. Но лишь отчасти.
Когда я на «Свободу» устроился, был уже 2001-й, и у меня появилась для себя еще одна отговорка. Клинтон ушел. В Белом доме сидел республиканец. Такая Америка, можно сказать, еще приемлема.
И этой отговорке я в итоге остался верен. Уволился со «Свободы» я ровно в день, когда Обама без каких-либо сомнений шел к победе над Маккейном. А еще через пару дней я сел в поезд «Прага-Москва» и на этом перестал быть заграничным жителем.
Честертон замечал: все говорят о любви к родине так, как говорят о любви к богу, а между тем родину можно любить так, как любишь варенье. Тогда казалось, что меня ждет нечто в духе моих последних приездов на неделю-две - биение жизни, новые знакомства, литературный процесс, половая распущенность, патриотический угар, чего еще желать.
А дальше что-то пошло не так. Или, если хотите, получилось как всегда.
У всего этого светлого будущего был один нюанс. Мамина квартира мне досталась в состоянии, которое «все убито в хлам» doesn’t even, как говорится, begin to describe. Ну то есть нет, это как раз состояние «все убито в хлам», только без тени художественного преувеличения. И я почему-то думал, что справлюсь. Починю. Заменю. Отмою. Повыкидываю.
Подходит к концу восьмой год того, как я пытаюсь справиться и не могу. Здесь в целом немного хуже, чем было тогда.
Если бы мне взбрело слить в сеть колоссальный компромат на себя, мне достаточно было бы пофоткать окружающую меня обстановку. Но на самом-то деле лучше один раз услышать, чем сто раз увидеть; то, что бьет по впечатлительности, не надо вообще никогда путать с правдой жизни. Правда жизни выражается простой поговоркой: глаза б мои не глядели. У меня есть кровать, чайник и интернет - следовательно, я где-то живу. А моей мечтой еще до всего этого был город будущего с инфраструктурой для комфортной бездомности. Вроде японских спальных камер хранения.
Я переживаю это как сквоттерство или этакое мягкое одиночное заключение. Время от времени я пытаюсь развивать всякую деятельность, крашу батареи, меняю кран-буксы или просто выношу хлам. До тех пор, пока не накрывает.
Моя тоска и моя ярость (которая всамделишная; в интернете-то я всегда вроде той собаки, что заливается на чем свет стоит и при этом машет хвостом) - какие-то слишком большие чувства для такого хрупкого, легкомысленного меня. Я их боюсь. Я как будто арендую у них душевную жилплощадь и задолжал так сильно, что только делать вид, будто меня нет дома. Возможно, моя беда именно в том, как я хорошо умею отгораживаться. Иногда вот так вдруг - вдруг - вспоминаешь: елки, а ведь я очень худой, аномально худой. Изнутри это как-то и не перекликается особо ни с чем. Это не я, это вот такую несолидную мне выдали аватарку.
И, что самое неудачное чисто практически, я считаю такой взгляд правильным. А людей, которые считают, что сами виноваты и должны прилагать усилия, - обманывающими себя так, как я, может быть, и хотел бы, но не могу. Неправда, что жизнь нам ничего не должна. Вот тупо неправда. Жизнь нам всё должна. Мир обязан быть легким и приятным. И брать волю в кулак, судьбу в свои руки и так далее - это как наклоняться в грязь и дерьмище за лежащей там бумажкой с тремя нулями, ехидно оброненной кем-то куры-не-клюютным.
Я понимаю и могу в уме смоделировать точку зрения, по которой все это отговорки для лени, страха и всего тому подобного. Могу смоделировать. В то время как искренне убежден я в том, что эти отговорки и есть метафизическая истина в последней инстанции. Если у меня есть религия, то вот она: если что-то не дается легко, то западло (грешно, ритуально нечисто) прилагать усилия. И чувство достигнутого, преодоленного, свороченных гор - это самодовольство порочной натуры. Которая если и не будет гореть в аду, то в идеальном мире немного бы пополыхала за свое метафизическое штейкбрехерство.
Казалось бы, при чем тут Обама?
При том, что кто бы ни победил, некий цельный период моей жизни завтра кончается, и это заведомо на другом уровне всамделишности, чем любые попытки «начать новую жизнь с понедельника».
Можно вписаться в мем и сказать, что это Обама был виноват в последних восьми годах моей жизни.
Я не отказался бы, честно скажу, от этакого казуистически-прихотливого наущения, что одно другому не мешает, что можно быть злым отказником в отношении мироздания и при этом как-то помогать себе самому, не становясь как эти еретики, воображающие, будто они попали в суровую реальность, а не в низкокачественную, оскорбительно низкокачественную сказку.
Я мог бы, наверное, составить такое для кого-то другого, но для меня нужен отдельный я, к чьим мыслям я не имел бы доступа, ибо нет пророка в своей голове.
Стоило бы, ибо этот образ жизни нехило так начинает сживать меня со свету.
Отчасти успокаивало, что я продолжаю семейную традицию. Моя мама когда-то работала в Высшей партийной школе, что означало много командировок в ЧССР и время от времени - прелести советского спецраспределения. Коммунисткой мама при этом, мягко говоря, не была. Поэтому в том, чтобы устроить себе неплохую жизнь за счет Америки, на досуге продолжая быть ее пламенным юным врагом, мне виделась даже какая-то удаль. Но лишь отчасти.
Когда я на «Свободу» устроился, был уже 2001-й, и у меня появилась для себя еще одна отговорка. Клинтон ушел. В Белом доме сидел республиканец. Такая Америка, можно сказать, еще приемлема.
И этой отговорке я в итоге остался верен. Уволился со «Свободы» я ровно в день, когда Обама без каких-либо сомнений шел к победе над Маккейном. А еще через пару дней я сел в поезд «Прага-Москва» и на этом перестал быть заграничным жителем.
Честертон замечал: все говорят о любви к родине так, как говорят о любви к богу, а между тем родину можно любить так, как любишь варенье. Тогда казалось, что меня ждет нечто в духе моих последних приездов на неделю-две - биение жизни, новые знакомства, литературный процесс, половая распущенность, патриотический угар, чего еще желать.
А дальше что-то пошло не так. Или, если хотите, получилось как всегда.
У всего этого светлого будущего был один нюанс. Мамина квартира мне досталась в состоянии, которое «все убито в хлам» doesn’t even, как говорится, begin to describe. Ну то есть нет, это как раз состояние «все убито в хлам», только без тени художественного преувеличения. И я почему-то думал, что справлюсь. Починю. Заменю. Отмою. Повыкидываю.
Подходит к концу восьмой год того, как я пытаюсь справиться и не могу. Здесь в целом немного хуже, чем было тогда.
Если бы мне взбрело слить в сеть колоссальный компромат на себя, мне достаточно было бы пофоткать окружающую меня обстановку. Но на самом-то деле лучше один раз услышать, чем сто раз увидеть; то, что бьет по впечатлительности, не надо вообще никогда путать с правдой жизни. Правда жизни выражается простой поговоркой: глаза б мои не глядели. У меня есть кровать, чайник и интернет - следовательно, я где-то живу. А моей мечтой еще до всего этого был город будущего с инфраструктурой для комфортной бездомности. Вроде японских спальных камер хранения.
Я переживаю это как сквоттерство или этакое мягкое одиночное заключение. Время от времени я пытаюсь развивать всякую деятельность, крашу батареи, меняю кран-буксы или просто выношу хлам. До тех пор, пока не накрывает.
Моя тоска и моя ярость (которая всамделишная; в интернете-то я всегда вроде той собаки, что заливается на чем свет стоит и при этом машет хвостом) - какие-то слишком большие чувства для такого хрупкого, легкомысленного меня. Я их боюсь. Я как будто арендую у них душевную жилплощадь и задолжал так сильно, что только делать вид, будто меня нет дома. Возможно, моя беда именно в том, как я хорошо умею отгораживаться. Иногда вот так вдруг - вдруг - вспоминаешь: елки, а ведь я очень худой, аномально худой. Изнутри это как-то и не перекликается особо ни с чем. Это не я, это вот такую несолидную мне выдали аватарку.
И, что самое неудачное чисто практически, я считаю такой взгляд правильным. А людей, которые считают, что сами виноваты и должны прилагать усилия, - обманывающими себя так, как я, может быть, и хотел бы, но не могу. Неправда, что жизнь нам ничего не должна. Вот тупо неправда. Жизнь нам всё должна. Мир обязан быть легким и приятным. И брать волю в кулак, судьбу в свои руки и так далее - это как наклоняться в грязь и дерьмище за лежащей там бумажкой с тремя нулями, ехидно оброненной кем-то куры-не-клюютным.
Я понимаю и могу в уме смоделировать точку зрения, по которой все это отговорки для лени, страха и всего тому подобного. Могу смоделировать. В то время как искренне убежден я в том, что эти отговорки и есть метафизическая истина в последней инстанции. Если у меня есть религия, то вот она: если что-то не дается легко, то западло (грешно, ритуально нечисто) прилагать усилия. И чувство достигнутого, преодоленного, свороченных гор - это самодовольство порочной натуры. Которая если и не будет гореть в аду, то в идеальном мире немного бы пополыхала за свое метафизическое штейкбрехерство.
Казалось бы, при чем тут Обама?
При том, что кто бы ни победил, некий цельный период моей жизни завтра кончается, и это заведомо на другом уровне всамделишности, чем любые попытки «начать новую жизнь с понедельника».
Можно вписаться в мем и сказать, что это Обама был виноват в последних восьми годах моей жизни.
Я не отказался бы, честно скажу, от этакого казуистически-прихотливого наущения, что одно другому не мешает, что можно быть злым отказником в отношении мироздания и при этом как-то помогать себе самому, не становясь как эти еретики, воображающие, будто они попали в суровую реальность, а не в низкокачественную, оскорбительно низкокачественную сказку.
Я мог бы, наверное, составить такое для кого-то другого, но для меня нужен отдельный я, к чьим мыслям я не имел бы доступа, ибо нет пророка в своей голове.
Стоило бы, ибо этот образ жизни нехило так начинает сживать меня со свету.