Who's raining?
Ливень - очень кинематографическая вещь. Когда в него попадаешь, первое, что вспоминается - это ливни из всевозможных фильмов, добротно озвученные и всегда многозначительные: когда в какой-то сцене хлещет дождь, это указание, что все серьезно и жизненно, какие-то герои переживают что-то большое и важное.
Это хитрое клише, между прочим. Здесь не только расхожий символ, который одинаково воспринимается и «картинкой», и «словами», но и нечто специфически киношное - этакое овеществление фактуры: царапины на кинопленке воплощаются в штриховку падающей воды, фоновой шум звуковой дорожки - в грохот воды разбивающейся. Получается добавочная символика: ливень как помехи, «испорченная реальность». Потому и под обыденным ливнем, когда вся твоя нехитрая сюжетная линия - добежать домой, переодеться и отпаиваться горячим, кажется, будто оно неспроста. Мне, по крайней мере, кажется.
И это притом, что я случайно однажды, еще в детстве, видел, как делается такой ливень. Из самой обыкновенной поливальной машины, суетливо, в несколько дублей и на небольшом участке: даже в кадре на «совсем заднем» плане никакого ливня не будет.
Вы когда-нибудь задумывались, сколько простых вещей мы изначально, эталонно воспринимаем не «с натуры», а «по картинкам» или «по рассказам»? Простейший пример: городской ребенок, читавший обычные детские книжки, смотревший обычные мультики, достаточно себе представляет, например, коровок-овечек-козочек, чтобы считать их чем-то столь же, в сущности, обыденным, как машины и многоэтажки, среди которых он растет - притом, что настоящих скотинок не видал ни разу. Помню, первого встреченного козленка я издали принял за собаку, и крепко завис на пару секунд, когда собака оказалась с рожками. Однако затем до меня очень обыденно дошло - как-то так «а, ну да, дас ист небольшой козел», словно я с козлами имел дело всю жизнь.
Дальше - больше. В ту же «личную жизнь» мы входим с представлениями о ней, состоящими на чуть-чуть из того, что мы наблюдали сами, и на огого-сколько - из того, что читано в книжках и видано в кино. И опосредованное, осмысленно рассказанное кем-то другим, всегда оседает глубже и всплывает быстрее, чем сырая, недокументированная личная память.
Вот что можно, в принципе, возразить Набокову (условному и несколько упрощенному: возразить статуе Набокова, скажем так). Искусство всегда дидактично, даже против воли. Более того, именно искусство, которое поучать нас не пытается, мы охотнее всего превращаем в свои учебники жизни. И эстетическая ценность тут, увы, просто «по боку». Достаточно, чтобы учебники были на понятном языке. Не совсем верно, что человек хочет, чтобы книги подавали ему его собственные мысли. Просто человек рад находить в книгах подтверждение, что та или иная штука у него в голове - действительно мысль, а не какой-нибудь мюмзик или зелюк. От реального мира такое подтверждение получить неимоверно сложнее. Поэтому я не удивляюсь себе, когда выбираю «сто раз услышать», когда надписи «буйвол» на клетке со слоном верю больше, чем глазам своим, и когда, попадая под ливень, замечаю в этом явлении природы прежде всего сходство с экранным его прообразом.
К слову сказать, русское «ливень» и испанское “lluvia” абсолютно ни в каком историческом родстве не состоят. В этом есть что-то хорошее.
Это хитрое клише, между прочим. Здесь не только расхожий символ, который одинаково воспринимается и «картинкой», и «словами», но и нечто специфически киношное - этакое овеществление фактуры: царапины на кинопленке воплощаются в штриховку падающей воды, фоновой шум звуковой дорожки - в грохот воды разбивающейся. Получается добавочная символика: ливень как помехи, «испорченная реальность». Потому и под обыденным ливнем, когда вся твоя нехитрая сюжетная линия - добежать домой, переодеться и отпаиваться горячим, кажется, будто оно неспроста. Мне, по крайней мере, кажется.
И это притом, что я случайно однажды, еще в детстве, видел, как делается такой ливень. Из самой обыкновенной поливальной машины, суетливо, в несколько дублей и на небольшом участке: даже в кадре на «совсем заднем» плане никакого ливня не будет.
Вы когда-нибудь задумывались, сколько простых вещей мы изначально, эталонно воспринимаем не «с натуры», а «по картинкам» или «по рассказам»? Простейший пример: городской ребенок, читавший обычные детские книжки, смотревший обычные мультики, достаточно себе представляет, например, коровок-овечек-козочек, чтобы считать их чем-то столь же, в сущности, обыденным, как машины и многоэтажки, среди которых он растет - притом, что настоящих скотинок не видал ни разу. Помню, первого встреченного козленка я издали принял за собаку, и крепко завис на пару секунд, когда собака оказалась с рожками. Однако затем до меня очень обыденно дошло - как-то так «а, ну да, дас ист небольшой козел», словно я с козлами имел дело всю жизнь.
Дальше - больше. В ту же «личную жизнь» мы входим с представлениями о ней, состоящими на чуть-чуть из того, что мы наблюдали сами, и на огого-сколько - из того, что читано в книжках и видано в кино. И опосредованное, осмысленно рассказанное кем-то другим, всегда оседает глубже и всплывает быстрее, чем сырая, недокументированная личная память.
Вот что можно, в принципе, возразить Набокову (условному и несколько упрощенному: возразить статуе Набокова, скажем так). Искусство всегда дидактично, даже против воли. Более того, именно искусство, которое поучать нас не пытается, мы охотнее всего превращаем в свои учебники жизни. И эстетическая ценность тут, увы, просто «по боку». Достаточно, чтобы учебники были на понятном языке. Не совсем верно, что человек хочет, чтобы книги подавали ему его собственные мысли. Просто человек рад находить в книгах подтверждение, что та или иная штука у него в голове - действительно мысль, а не какой-нибудь мюмзик или зелюк. От реального мира такое подтверждение получить неимоверно сложнее. Поэтому я не удивляюсь себе, когда выбираю «сто раз услышать», когда надписи «буйвол» на клетке со слоном верю больше, чем глазам своим, и когда, попадая под ливень, замечаю в этом явлении природы прежде всего сходство с экранным его прообразом.
К слову сказать, русское «ливень» и испанское “lluvia” абсолютно ни в каком историческом родстве не состоят. В этом есть что-то хорошее.