Начнем со "зрителя-реакции". Чудо Я-Бытия Художественные критики всегда находились в слегка щекотливой ситуации: их преследовало недоброе слово "паразитический". Типичным был взгляд Флобера: "Критика занимает замое низкое место в литературной иерархии: что касается формы, почти всегда; а что касается "моральной ценности", неоспоримо. Она идет вслед за буриме и акростихами, которые, по крайней мере, требуют определенной изобретательности". Прибавьте к этому паразитизму еще один щекотливый факт: более чем один социальный комментатор отмечал появление поколения младенцев-выскочек, для которого характерен неистовый нарциссизм. И если оставить лишь одну черту, которая определяет нарциссизм, то это отказ играть второстепенную роль. Из чего следует, что пребывание искусства и литературной теории в руках этих выскочек грозило полным сумасбродством. Когда паразитизм сталкивается с претенциозностью, кто-то должен уступить. Критике отчаянно требовалось перебраться с заднего сидения в кресло водителя. Средства для этого победоносного продвижения были обеспечены, как я начал предполагать, теориями зрителя-реакции вкупе с систематическими теориями, вместе марширующими под широким знаменем пост-структурного постмодернизма. Если природа и смысл искусства пребывают исключительно в зрителе - "интерпретатор, а не художник, создает произведение" - и если достоверна лишь ловкая интерпретация, тогда - "вуаля!": все искусство создается лишь одной критикой. Итак, все пришло к тому, что реакция зрителя - то есть, меня - стала "альфой и омегой" искусства, что выдвинуло критику - то есть, меня - в самый центр творческого акта, если не сказать - в самое сердце мира искусства. Так, Кэтрин Белси в своей "Критической практике" пишет: "Более не паразитируя на уже данном литературном тексте, критика выстраивает свой объект, создает произведение". Что, несомненно, внове для большинства художников. Частичные истины теорий зрителя-реакции стали платформой, которая обеспечивала (и обеспечивает) огромные дивиденды критику как единственному творцу. Затруднительная дилемма для постмодернизма этого сорта состоит в том, что он полностью и окончательно выводит из рассмотрения само произведение искусство, и, следовательно, кладет конец теории зрителя-реакции, которой - оп-па! - на самом деле, уже не на что реагировать. Если нет произведения искусства, на которое можно реагировать, ваше эго остается в одиночестве. Все это вылилось в два направления (едва скрытого) экстремистского постмодернизма - а именно, в нигилизм и его скрытую суть нарциссизма - как недавно стали замечать наиболее внимательные критики. Дэвид Кузенс Хой отмечает, что "освобождение критики от ее объекта" - то есть, выведение из рассмотрения произведения искусства посредством подчеркивания реакции зрителя - "может открыть ее для всевозможных обильных домыслов; и все же, если... теперь в материале отсутствует истина, тогда ничто не удерживает критику от того, чтобы сдаться на милость болезненному, навязчивому самосознанию современного воображения". Таким образом, критицизм становится "лишь самоудовлетворением собственного эго критика". Культурой нарциссизма. "Тогда за этим следует открытая борьба, и критицизм становится не скрытым, но явным выражением агрессии", частью "внезапно возникшего нигилизма недавних времен".
Чудо Я-Бытия
Художественные критики всегда находились в слегка щекотливой ситуации: их преследовало недоброе слово "паразитический". Типичным был взгляд Флобера: "Критика занимает замое низкое место в литературной иерархии: что касается формы, почти всегда; а что касается "моральной ценности", неоспоримо. Она идет вслед за буриме и акростихами, которые, по крайней мере, требуют определенной изобретательности".
Прибавьте к этому паразитизму еще один щекотливый факт: более чем один социальный комментатор отмечал появление поколения младенцев-выскочек, для которого характерен неистовый нарциссизм. И если оставить лишь одну черту, которая определяет нарциссизм, то это отказ играть второстепенную роль.
Из чего следует, что пребывание искусства и литературной теории в руках этих выскочек грозило полным сумасбродством. Когда паразитизм сталкивается с претенциозностью, кто-то должен уступить. Критике отчаянно требовалось перебраться с заднего сидения в кресло водителя.
Средства для этого победоносного продвижения были обеспечены, как я начал предполагать, теориями зрителя-реакции вкупе с систематическими теориями, вместе марширующими под широким знаменем пост-структурного постмодернизма. Если природа и смысл искусства пребывают исключительно в зрителе - "интерпретатор, а не художник, создает произведение" - и если достоверна лишь ловкая интерпретация, тогда - "вуаля!": все искусство создается лишь одной критикой.
Итак, все пришло к тому, что реакция зрителя - то есть, меня - стала "альфой и омегой" искусства, что выдвинуло критику - то есть, меня - в самый центр творческого акта, если не сказать - в самое сердце мира искусства. Так, Кэтрин Белси в своей "Критической практике" пишет: "Более не паразитируя на уже данном литературном тексте, критика выстраивает свой объект, создает произведение".
Что, несомненно, внове для большинства художников. Частичные истины теорий зрителя-реакции стали платформой, которая обеспечивала (и обеспечивает) огромные дивиденды критику как единственному творцу. Затруднительная дилемма для постмодернизма этого сорта состоит в том, что он полностью и окончательно выводит из рассмотрения само произведение искусство, и, следовательно, кладет конец теории зрителя-реакции, которой - оп-па! - на самом деле, уже не на что реагировать.
Если нет произведения искусства, на которое можно реагировать, ваше эго остается в одиночестве. Все это вылилось в два направления (едва скрытого) экстремистского постмодернизма - а именно, в нигилизм и его скрытую суть нарциссизма - как недавно стали замечать наиболее внимательные критики. Дэвид Кузенс Хой отмечает, что "освобождение критики от ее объекта" - то есть, выведение из рассмотрения произведения искусства посредством подчеркивания реакции зрителя - "может открыть ее для всевозможных обильных домыслов; и все же, если... теперь в материале отсутствует истина, тогда ничто не удерживает критику от того, чтобы сдаться на милость болезненному, навязчивому самосознанию современного воображения". Таким образом, критицизм становится "лишь самоудовлетворением собственного эго критика". Культурой нарциссизма. "Тогда за этим следует открытая борьба, и критицизм становится не скрытым, но явным выражением агрессии", частью "внезапно возникшего нигилизма недавних времен".
Reply
Leave a comment