Юрсен Баварский. Немножко о кошках.
Иногда я заглядываю в вечно сонные глаза моего британского кота. В них отражаются лень и скука. Его лиловая шерсть блестит и лоснится, а окольцованный серым хвост нервно ударяет по лощеным бокам, когда я пытаюсь его погладить. Нет, порой он позволяет мне сделать это, но только после еды, когда находится в приподнятом настроении. По утрам он настойчиво зовет меня на кухню требовательным звонким мявом, и никогда не притронется к говяжьей вырезке, если она не порезана на маленькие кусочки.
Он неуклюж и ни к чему не приспособлен, например, частенько промахивается, вспрыгивая на подоконник, а перед этим долго примеряется, и все равно каждый раз рискует упасть. Он развлекается тем, что спит, ест, гоняет мух, и, конечно, ему нравится ухаживать за собой. А какое возмущение охватывает его, если кто-то пытается прикоснуться к только нализанной и причесанной шерстке!
Ночами он приходит в мою постель и занимает центральную позицию на одеяле, но стоит мне только пошевелиться, нарушив его покой, он тут же уходит и до утра уже спит в своем ротанговом двухэтажном домике с розовой ленточкой на крыше.
Летом я беру его с собой на дачу. Несколько дней он пугливо прячется под кроватью, выползая лишь затем, чтобы поесть, а потом осторожно выглядывает во двор, где любой непривычный звук приводит его в ужас и замешательство.
Он мил и беспомощен в своей смешной кошачьей независимости и самоуверенности - за это я и люблю его. Я кормлю его, глажу спинку и забочусь о нем - за это, наверное, он любит меня.
Я вспоминаю свою предыдущую кошку - дикую и своенравную Нику, трехцветную бестию, ловившую бабочек и голубей, лазающую по деревьям и часами скрывающуюся в траве за тем только, чтобы броситься вам на ноги, когда вы пойдете по дорожке к беседке.
Как же она упрямилась, вредничала, и, что самое страшное - как она воровала! Да, она воровала везде, где только можно было украсть - со стола, из только принесенного пакета с продуктами, и даже - из помойного ведра. А потом, после справедливого наказания, подло гадила за креслами и нещадно поливала обивку дивана.
Зато как она умела любить - честно, искренне и бескорыстно, падая всем своим телом мне на грудь и замирая так, вздрагивая от переполняющей нежности - вся состоящая из мурлыканья и ласки. В такие моменты я готов был простить ей все - и испорченные кресла, и злые нападки, вонь в гостиной, и даже - воровство.
Она умерла в возрасте трех с половиной лет от неизвестного вируса, сгорев за неделю в страшных для такого маленького животного мучениях, смотрела глазами, полными злобы и боли, и кусалась, когда я пытался взять ее на руки, чтобы отвезти к врачу. Она оставила в моей душе постыдное облегчение, связанное с избавлением от ее подлых выходок и, вместе с ним - ужасное чувство грусти от невосполнимой потери.
А самая первая моя кошка была прекрасной и гордой норвежкой - изящной неженкой с густой белой шкурой и необъяснимо серым хвостом, который, казалось, был приставлен ей по случайности. Эта кошка была частью моего детства, такой же незыблемой, как мои школьные друзья и старый бабушкин двор. Мы понимали друг друга с полу взгляда. Будучи очень агрессивной ко всем, она не спала ночами, верно ожидая меня под дверью, и, когда став старше, я вваливался под утро в веселом похмелье, радостно встречала меня, терлась об ноги и громко мурлыкала.
Иногда она охотилась ночами, принося мне на подушку, где любила спать, жутких истерзанных бабочек, майских жуков, светлячков и прочих ночных летунов. Я гордился ею, мне льстило ее трепетное внимание, но главное - она была для меня настоящим другом, каких у меня не появлялось с тех пор, как ее не стало.
Я часто вижу других кошек - диких бродяг и детей улиц, всклокоченных грязных нищенок, хромых разбойников с разодранными ушами, сиамку, ковыляющую по двору на трех лапках, и вечно беременную пушистую киску, дежурящую на паперти у супермаркета в любую погоду, ласково и нетребовательно взывая о помощи. Всякий раз, когда я вижу беспомощного уличного котенка, сердце мое разрывается, и я прохожу мимо, спеша домой, где меня встретит равнодушный взгляд моего заласканного и сытого британца.
Источник http://www.proza.ru/2009/05/15/659
Он неуклюж и ни к чему не приспособлен, например, частенько промахивается, вспрыгивая на подоконник, а перед этим долго примеряется, и все равно каждый раз рискует упасть. Он развлекается тем, что спит, ест, гоняет мух, и, конечно, ему нравится ухаживать за собой. А какое возмущение охватывает его, если кто-то пытается прикоснуться к только нализанной и причесанной шерстке!
Ночами он приходит в мою постель и занимает центральную позицию на одеяле, но стоит мне только пошевелиться, нарушив его покой, он тут же уходит и до утра уже спит в своем ротанговом двухэтажном домике с розовой ленточкой на крыше.
Летом я беру его с собой на дачу. Несколько дней он пугливо прячется под кроватью, выползая лишь затем, чтобы поесть, а потом осторожно выглядывает во двор, где любой непривычный звук приводит его в ужас и замешательство.
Он мил и беспомощен в своей смешной кошачьей независимости и самоуверенности - за это я и люблю его. Я кормлю его, глажу спинку и забочусь о нем - за это, наверное, он любит меня.
Я вспоминаю свою предыдущую кошку - дикую и своенравную Нику, трехцветную бестию, ловившую бабочек и голубей, лазающую по деревьям и часами скрывающуюся в траве за тем только, чтобы броситься вам на ноги, когда вы пойдете по дорожке к беседке.
Как же она упрямилась, вредничала, и, что самое страшное - как она воровала! Да, она воровала везде, где только можно было украсть - со стола, из только принесенного пакета с продуктами, и даже - из помойного ведра. А потом, после справедливого наказания, подло гадила за креслами и нещадно поливала обивку дивана.
Зато как она умела любить - честно, искренне и бескорыстно, падая всем своим телом мне на грудь и замирая так, вздрагивая от переполняющей нежности - вся состоящая из мурлыканья и ласки. В такие моменты я готов был простить ей все - и испорченные кресла, и злые нападки, вонь в гостиной, и даже - воровство.
Она умерла в возрасте трех с половиной лет от неизвестного вируса, сгорев за неделю в страшных для такого маленького животного мучениях, смотрела глазами, полными злобы и боли, и кусалась, когда я пытался взять ее на руки, чтобы отвезти к врачу. Она оставила в моей душе постыдное облегчение, связанное с избавлением от ее подлых выходок и, вместе с ним - ужасное чувство грусти от невосполнимой потери.
А самая первая моя кошка была прекрасной и гордой норвежкой - изящной неженкой с густой белой шкурой и необъяснимо серым хвостом, который, казалось, был приставлен ей по случайности. Эта кошка была частью моего детства, такой же незыблемой, как мои школьные друзья и старый бабушкин двор. Мы понимали друг друга с полу взгляда. Будучи очень агрессивной ко всем, она не спала ночами, верно ожидая меня под дверью, и, когда став старше, я вваливался под утро в веселом похмелье, радостно встречала меня, терлась об ноги и громко мурлыкала.
Иногда она охотилась ночами, принося мне на подушку, где любила спать, жутких истерзанных бабочек, майских жуков, светлячков и прочих ночных летунов. Я гордился ею, мне льстило ее трепетное внимание, но главное - она была для меня настоящим другом, каких у меня не появлялось с тех пор, как ее не стало.
Я часто вижу других кошек - диких бродяг и детей улиц, всклокоченных грязных нищенок, хромых разбойников с разодранными ушами, сиамку, ковыляющую по двору на трех лапках, и вечно беременную пушистую киску, дежурящую на паперти у супермаркета в любую погоду, ласково и нетребовательно взывая о помощи. Всякий раз, когда я вижу беспомощного уличного котенка, сердце мое разрывается, и я прохожу мимо, спеша домой, где меня встретит равнодушный взгляд моего заласканного и сытого британца.
Источник http://www.proza.ru/2009/05/15/659