Яжпрозаик-3
Южный вираж (зарисовка на конкурс)
К середине февраля, когда липкая серая зима и не думает кончаться, силы жителя столицы на исходе. Он делается хандрлив, но едва овладевает им решимость не зависеть более от хорошего или дурного пищеварения начальства, видящего в нём одного лишь коллежского секретаря при случайных делах, вынужден катиться в южную провинцию - какой-нибудь Екатеринослав или Екатеринодар - по ничтожнейшей надобности, что, впрочем, славно, ибо нет ничего тоскливее февральски метельного Петербурга.
По белорусскому тракту в заячьем тулупе и поярковой шапке следует на юг молодой столичный чиновник, повеса и слегка поэт. В дороге он переживает недомогание, однако, medicus curat, natura sanat, быстро восстанавливает здоровье в достаточной мере, чтобы, едва прибыв на место, покочевать с цыганами, пока возлюбленную его не увезёт ревнивый жених.
Словно дав зарок участвовать во всех местных скандалах, наш герой допускает ряд эпатажных выходок и стреляется с десяти шагов из-за мазурки. К счастью, оба мажут. Утомившись весьма, молодой человек ощущает, наконец, скуку смертную. Ни красный молдаванский плащ, ни широчайшие шаровары, ни даже кисейные панталоны не радуют более беспокойного юношу. Он целыми днями дома, не одеваясь, стреляет в потолок хлебным мякишем и … пишет.
Смелые теории овладевают им. Скрестив ноги на постели, он строчит в блокнот или на первых попавших лоскутах бумаги. Профили прекрасных незнакомок уступают место пространным выкладкам о теории эволюции и даже прибавочной стоимости. Весьма скоро достигнув в голове totum revolutum, молодой мыслитель отправляется, наконец, в присутствие, где, едва заприметив шапочного знакомого из Петербурга, приходит в совершенную ажитацию с решением немедленно устроить пир на весь мир и его окрестности.
Гневная депеша от папеньки с приказом входить, наконец, в ум и немедленно возвращаться в службу ставит точку в замысловатом южном вираже. Впрочем, метущаяся душа молодого человека и сама уже тяготится провинциальными забавами, томительно тянет его к стылому, продуваемому всеми ветрами Невскому, к огням и туману Города. Выезжают в ночь. Под медвежьим пологом тепло, и вскоре видится уже озабоченное лицо маменьки, слышны причитания няни и нотации старого немца, вынужденного служить в варварской глуши, обучая латыни дворянских недорослей ab ovo.
К середине февраля, когда липкая серая зима и не думает кончаться, силы жителя столицы на исходе. Он делается хандрлив, но едва овладевает им решимость не зависеть более от хорошего или дурного пищеварения начальства, видящего в нём одного лишь коллежского секретаря при случайных делах, вынужден катиться в южную провинцию - какой-нибудь Екатеринослав или Екатеринодар - по ничтожнейшей надобности, что, впрочем, славно, ибо нет ничего тоскливее февральски метельного Петербурга.
По белорусскому тракту в заячьем тулупе и поярковой шапке следует на юг молодой столичный чиновник, повеса и слегка поэт. В дороге он переживает недомогание, однако, medicus curat, natura sanat, быстро восстанавливает здоровье в достаточной мере, чтобы, едва прибыв на место, покочевать с цыганами, пока возлюбленную его не увезёт ревнивый жених.
Словно дав зарок участвовать во всех местных скандалах, наш герой допускает ряд эпатажных выходок и стреляется с десяти шагов из-за мазурки. К счастью, оба мажут. Утомившись весьма, молодой человек ощущает, наконец, скуку смертную. Ни красный молдаванский плащ, ни широчайшие шаровары, ни даже кисейные панталоны не радуют более беспокойного юношу. Он целыми днями дома, не одеваясь, стреляет в потолок хлебным мякишем и … пишет.
Смелые теории овладевают им. Скрестив ноги на постели, он строчит в блокнот или на первых попавших лоскутах бумаги. Профили прекрасных незнакомок уступают место пространным выкладкам о теории эволюции и даже прибавочной стоимости. Весьма скоро достигнув в голове totum revolutum, молодой мыслитель отправляется, наконец, в присутствие, где, едва заприметив шапочного знакомого из Петербурга, приходит в совершенную ажитацию с решением немедленно устроить пир на весь мир и его окрестности.
Гневная депеша от папеньки с приказом входить, наконец, в ум и немедленно возвращаться в службу ставит точку в замысловатом южном вираже. Впрочем, метущаяся душа молодого человека и сама уже тяготится провинциальными забавами, томительно тянет его к стылому, продуваемому всеми ветрами Невскому, к огням и туману Города. Выезжают в ночь. Под медвежьим пологом тепло, и вскоре видится уже озабоченное лицо маменьки, слышны причитания няни и нотации старого немца, вынужденного служить в варварской глуши, обучая латыни дворянских недорослей ab ovo.