† ПАМЯТИ АРХИЕПИСКОПА МИХАИЛА
Десять лет назад умер архиепископ Михаил (Мудьюгин).
Вечная ему память.
Он был очень необычный иерарх Русской Церкви.
Ниже - строки, написанные к сороковому дню тогда, в 2000 году, человеком, его знавшим.
28 февраля на 88-м году жизни скончался заслуженный профессор Санкт-Петербургской духовной академии архиепископ Михаил. Русская Церковь потеряла своего старейшего архиерея, прошедшего с нею весь мученический и славный путь ее послереволюционной истории. Ушел один из немногих последних свидетелей эпохи великих исповедников веры. Он хорошо помнил священномученика митрополита Вениамина Петроградского, который незадолго до мученической кончины (†1922) посвятил его в стихарь. В его памяти сохранялся приезд в Петроград святого патриарха Тихона в июне 1918 года. Он и сам прошел свой путь исповедничества веры и претерпел немало страданий, включая тюремные узы за имя Христово.
Михаил Мудьюгин родился в Санкт-Петербурге 12 мая 1912 года. Отец его, чиновник Экспедиции заготовления государственных бумаг (в домовом храме этого ведомства настоятельствовал замечательный петербургский протоиерей Философ Орнатский, расстрелянный большевиками в 1918 году), ко времени революции дослужился до чина статского советника. В молодости Николай Мудьюгин был религиозен, но позже отошел от Церкви и вновь обратился к вере лишь за два года до кончины (†1938). А вот мать владыки всегда была ревностной православной христианкой, и после революции, в годину искушений и гонений ее вера, кажется, вспыхнула еще ярче. Вера Мудьюгина была членом Александро-Невского братства при петроградской Лавре, священноархимандритом которой был владыка Вениамин. После ареста митрополита и многих других духовных лиц Вера Николаевна и ее подруги распространяли среди православных сведения о репрессированных, старались оказывать помощь семьям пострадавших.
В Александро-Невской Лавре маленький Михаил и получил свое первоначальное религиозное образование: в возрасте 9-10 лет он учился здесь в церковной школе. С Лаврой было связано множество детских воспоминаний владыки. Позднее он не раз делился ими с провожавшими его после лекций студентами Духовной академии; казалось, о каждом здании, о каждом дереве в лаврском саду у него найдется какая-нибудь памятная история...
В 1922 году власти закрыли лаврскую школу. Миша продолжал прислуживать в алтаре, читать и петь на клиросе в петроградских храмах - в церкви Божией Матери “Скоропослушницы”, святителя Николая на Песках, в Свято-Андреевском Староафонском подворье.
Вера Николаевна хорошо позаботилась и об общем образовании мальчика. До 12 лет он учился дома - родители хотели как можно дольше не отдавать его в советскую школьную среду. К тому времени, когда Миша поступил все-таки в шестой класс, он самостоятельно изучал латынь, прекрасно музицировал (одновременно со школой он закончил музыкальный техникум). Игра на фортепьяно была любимым увлечением владыки Михаила в течение всей его жизни. А скрипку он принялся осваивать, когда ему было уже за семьдесят - и добился вполне убедительных успехов. Окончив в 1933 году Высшие государственные курсы иностранных языков, он получил диплом преподавателя немецкого, которым владел в совершенстве (владыка, кроме того, прекрасно знал латынь и французский, несколько более ограниченным было его владение английским, польским, а также финским и древнегреческим языками).
Вскоре после окончания школы семнадцатилетний Михаил был арестован за руководство религиозным кружком. К этому времени советская власть уже запретила преподавание религии несовершеннолетним. Михаил и его друзья собирали малышей и учили их Священному Писанию. Интересно, что дети эти были из разных семей - не только православных, но также протестантских и католических. Тогда это не называлось экуменизмом, но несомненно, что уже в те юношеские годы Михаил Мудьюгин был приверженцем единения христиан, которое представлялось таким естественным перед лицом общей для всех угрозы в лице “воинствующего атеизма”.
Девять месяцев провел он в тюремной камере, в которой было размещено еще двадцать заключенных. Спать приходилось то на полу, то на столе. Приговор несовершеннолетнему преподавателю Закона Божия оказался сравнительно мягким: три года концлагеря условно. По своей скромности владыка мало рассказывал об этом времени своей жизни. Помню только одно его воспоминание, которым он делился неоднократно. Долгое время ни у кого из обитателей камеры не было Евангелия, и Михаил истосковался по слову Божию. Наконец, долгожданную книгу как-то удалось получить с воли; предвкушая радость любимого чтения, юноша улегся с нею на тюремные нары. Но прежде, чем Михаил успел углубиться в глаголы вечной жизни, он услышал голос соседа по камере - пожилого католического священника: “Молодой человек! Эту книгу надо читать, стоя на коленях…”
Трепетное, благоговейное отношение к Священному Писанию архиепископ Михаил пронес через всю свою долгую жизнь. У него было редкостное знание Библии. Слово Божие жило в его памяти и в его сердце. По самым разным поводам мне, как и многим другим собеседникам владыки, доводилось слышать из его уст тот или иной библейский текст -обыкновенно с точным указанием главы и стиха, - который звучал как последний решительный аргумент, отводящий все сомнения. Он был удивительный человек - всегда мог указать богословское основание для решения, которое он принимает.
В 20 лет Михаил женился на русской немке Дагмаре Шрейбер, лютеранке по вероисповеданию и участнице того же круга христианской молодежи, за принадлежность к которому ее избранник поплатился арестом. Годы спустя она приняла Православие и в таинстве миропомазания получила имя Марии. Глубокое знакомство с евангелическо-лютеранской традицией, приобретенное архиепископом Михаилом в ранней молодости, не только обогатило его опытом открытости к духовной жизни и богословию христиан Запада, но и оказалось впоследствии полезным для развития богословского диалога Русской Православной Церкви с протестантским миром: с 1967 по 1992 год архиепископ Михаил принимал самое деятельное участие в 24 официальных собеседованиях с делегациями теологов Евангелической Церкви в Западной Германии, Союза Евангелических Церквей Восточной Германии, Евангелическо-Лютеранской Церкви Финляндии и с реформатскими богословами.
Однако свой трудовой путь будущий магистр богословия, профессор Ленинградской духовной академии, доктор богословия honoris causa (Университет г. Турку, Финляндия) начинал в далеких от теологической мысли областях: рабочим Кировского завода, лаборантом Дизельного института... В 1933 году он был выслан из Ленинграда и полтора года учительствовал в школе уральского городка Тубаха. Попытка самовольно вернуться в родной город привела к новой высылке, и в 1935-1937 годах Михаил работал на заводе “Красный фарфорист” в Чудове. Потом удалось перебраться в Пушкино, ближе к Ленинграду, и устроиться конструктором на станкостроительном заводе, который в начале войны был эвакуирован. Так М.Мудьюгин снова оказался на Урале, а затем и в Новосибирске, где он, уже окончивший заочно Институт металлопромышленности, стал начальником цеха на заводе по производству гидравлических прессов.
После войны появилась возможность вернуться в Ленинград. Работая в Котлотурбинном институте, защитил в 1953 году диссертацию на степень кандидата технических наук и был избран доцентом Ленинградского горного института, где в течение четырех лет преподавал теплотехнику.
Однако не научная карьера, а предстояние престолу Божию было еще с детских лет заветной мечтой Михаила Николаевича. В 1955 году митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), который в 1930 году одновременно с Михаилом содержался в Доме предварительного заключения на Шпалерной улице, благословил его готовиться к принятию духовного сана, и Михаил Мудьюгин стал самостоятельно осваивать курс духовной семинарии по дореволюционным учебникам. Руководителем его в этом деле был протоиерей Михаил Гундяев (†1974), отец нынешнего митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла. Вскоре митрополит Григорий умер, а его преемник опасался посвящать в сан чересчур заметного человека. Осуществить призвание Михаилу помог митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич), рекомендовавший его епископу Вологодскому Гавриилу (Огородникову).
В июле 1958 года доцент Мудьюгин уволился из Горного института, а 28 сентября был рукоположен в сан священника в вологодском кафедральном соборе Рождества Богородицы, где и служил в течение двух последующих лет. Потом тяжелая болезнь жены, страдавшей туберкулезом, заставила его перебраться в Устюжну - красивый городок на западе Вологодской области с более сухим, чем в Вологде, климатом. Здесь, на кладбище близ Казанской церкви, он в августе 1963 года похоронил Дагмару-Марию.
Тихого молитвенника владыку Гавриила на Вологодской кафедре сменил преосвященный Мстислав - человек с тяжелым нравом, по воспоминаниям близко его знавших. О. Михаила он, похоже, невзлюбил с первого знакомства, и в мае 1964 года недавно овдовевший протоиерей, благочинный западного округа Вологодской епархии был уволен за штат. Впрочем, впоследствии владыка Мстислав объяснил свой поступок принуждением со стороны “органов”. Напомним, что шли последние, самые тяжкие годы хрущевского гонения, начало которого совпало с рукоположением отца Михаила.
Пережить этот новый удар судьбы было нелегко, но и он оказался промыслительным в жизни будущего архиепископа Вологодского. Вернувшись в Ленинград, о. Михаил сдавал экзамены в Духовной академии, на заочном отделении которой он учился одновременно со службой в Устюжне, принялся писать свою кандидатскую диссертацию “Состояние римско-католической экклезиологии к началу II Ватиканского Собора”. В это время на глубоко образованного и талантливого священника обратил внимание митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим. Узнав, что о. Михаил остался без прихода, владыка употребил все свое влияние, чтобы добиться от властей разрешения оставить его при Академии - для начала в малозаметной должности преподавателя латинского языка. Студенты тех лет вспоминали о непривычно высокой требовательности нового латиниста. Вскоре он стал преподавать историю западных исповеданий, получил звание доцента и был назначен деканом факультета африканской христианской молодежи, учреждение которого помогло владыке Никодиму спасти Академию от угрожавшего ей закрытия.
Всего через год после защиты о. Михаилом кандидатской диссертации митрополит стал настойчиво предлагать ему должность ректора Академии при условии монашеского пострига и хиротонии во епископский сан. О. Михаил, у которого росли две дочери, не ощущал призвания к монашеству и в течение нескольких месяцев не давал согласия. Однако в конце концов митрополит Никодим, к которому владыка до конца своих дней относился с глубочайшим уважением, сказал ему: “Отец Михаил, уклоняясь от монашества и тем самым от ректорства, вы совершаете предательство по отношению к Церкви”. После этого, вспоминал владыка, я понял, что не могу противиться воле Божией.
Хиротония во епископа Тихвинского, викария Ленинградской епархии, состоялась 6 ноября 1966 года. Новому ректору удалось в очень трудное для Церкви время вдохнуть в Академию новую жизнь. Однако во главе духовной школы он стоял менее двух учебных лет. Летом 1968 года епископ Михаил был указом Священного Синода назначен на Астраханскую кафедру. Решение это было неожиданным и довольно болезненным для владыки, отдававшего Академии все свои силы. Называли разные причины: одни говорили, что перевод был продиктован властями, другие считали, что властному по натуре митрополиту Никодиму (таким же, впрочем, был и его ставленник-ректор) представлялась чрезмерной самостоятельность епископа Михаила в управлении академическими делами.
В 1977 году владыка Михаил был возведен в архиепископское достоинство, а в самом конце 1979‑го переведен управлять Вологодской епархией, где два десятилетия назад начиналось его служение Церкви в священном сане. Вологодская епархия (как и Астраханская) была одной из самых маленьких - всего 17 приходов. Зато отсюда владыке было легче ездить в Ленинградскую академию, чтобы читать там лекции. Этого занятия он не оставлял все годы своего епархиального служения, подготовив за это время несколько учебных пособий (отпечатанные на пишущей машинке руководства по совершению богослужений и таинств исповеди и крещения), защитив в 1972 году магистерскую диссертацию об основах православной сотериологии и заняв с 1976 года кафедру профессора основного богословия (так “для отвода глаз” чиновников из Совета по делам религий назывался предмет, представлявший соединение курсов философии и христианской апологетики).
Лекции владыки Михаила наряду с безупречной логической последовательностью в изложении материала изобиловали увлекательными экскурсами. Он старался воспитать из своих студентов людей творческих, знатоков не только церковной, но и светской культуры, способных во всеоружии отстаивать Христову веру от нападок атеистического окружения. На экзаменах он был строг, но требовал не формальной зубрежки, а оригинальности мышления. Особенно он радовался, если студент сообщал ему какой-нибудь новый для него факт: тут же извлекал из кармана подрясника потрепанную записную книжку и старательно заносил туда это сообщение.
Некоему студенту пришлось сдавать ему экзамен наедине, досрочно. Владыка задал вопрос, предупредил: “У вас 15 минут на подготовку”, - после чего закрыл глаза и погрузился в дремоту. Через минуту он приоткрыл один глаз, строго вымолвил: “Не вздумайте говорить банальности!”, - и тихо засопел. Ровно через 14 минут профессор бодро встрепенулся и приготовился слушать.
Довольно взыскателен был владыка и к подведомственному духовенству в своей епархии. Однако и здесь проявлялись те же его качества: он высоко ценил и поощрял творческую инициативу, старался, насколько мог, защитить деятельных священников от гонений и неприятностей. И никогда не унижал личного достоинства зависимых от него людей.
У архиепископа Михаила была еще одна особенность, отличавшая его от многих собратьев. Он категорически отказывался принимать деньги или ценные подарки от духовенства. Ни копейки сверх установленного архиерейского жалованья не тратил на себя. К старости архиерей-бессребренник не скопил ничего: ни дачи, ни квартиры, ни машины, ни денег на банковском счету. Лишь комнатка в петербургской квартире его дочери.
Не совсем обычным было и совершаемое им богослужение. Следуя примеру митрополита Никодима, он благословлял чтение Евангелия, Апостола и паремий на русском языке по Синодальному переводу. Заменял некоторые наиболее непонятные выражения в богослужебных текстах. Громко произносил вслух евхаристические молитвы. Владыка стремился донести каждое слово, каждую мысль церковной службы до ума и сердца всякого человека, стоящего в храме. И всегда с глубокой верой, с особой убежденностью и осмысленностью произносил слова молитв.
Владыка Михаил был ярким проповедником Евангелия. Он неизменно говорил о главном: о Христе и о спасении. И всякий раз его проповедь - очень разная по стилю в зависимости от аудитории - была благовестием радости. Радости верить, радости знать Бога и любить Его, радости быть любимым Им. Конечно, владыка говорил прекрасным русским языком (хотя и несколько суховатым, он не любил красивости и елейности), конечно, его проповедь была безукоризненно выстроена. Но сила воздействия была не в этом. Он говорил от своего опыта, говорил о том, что действительно составляло весь смысл и всю радость его жизни.
Последние годы управления Вологодской епархией были для владыки и радостными, и грустными. С одной стороны, появились новые, немыслимые прежде возможности. Церковь обрела свободу. Был упразднен институт уполномоченных Совета по делам религий, ушла в прошлое тягостная зависимость от безбожной власти, которая всячески стремилась вмешиваться в церковную жизнь. Никто больше не пытался диктовать архиепископу, кого можно, а кого нельзя рукополагать в священный сан. Количество приходов за несколько лет увеличилось втрое, восстанавливались заброшенные храмы и строились новые. При храмах устраивались воскресные школы. Возобновилась монашеская жизнь в Спасо-Прилуцком монастыре. Открылось епархиальное духовное училище. Появилась возможность издавать церковную газету, печататься в светских изданиях, вести регулярную передачу по областному телевидению, распространять духовную литературу. Владыка читал лекции в педагогическом институте, возглавлял грандиозные крестные ходы через весь город, посещал новые и старые приходы.
Одно из последних своих богослужений, пасхальную вечерню в 1993 году, он совершил в Софийском соборе, где, кстати, никогда не бывал прежде за 13 лет жизни в Вологде - он считал неприличным для достоинства Церкви посетить этот храм в качестве туриста. “Для них это музей, ну, а для меня - мой кафедральный собор; я войду туда только вместе с верующими, чтобы торжественно совершить службу”, - говорил он еще в советские годы, когда такая возможность представлялась, мягко говоря, маловероятной.
Но одновременно владыку настигала старость и физическая немощь, с которой он никак не хотел мириться. Особенно мучительной была быстро прогрессировавшая слепота. И еще его очень угнетала необходимость добывать для епархиальных нужд материальные средства, что стало теперь едва ли не важнейшей обязанностью как приходского священника, так и архиерея. Владыка органически не мог научиться дружить и ладить с “нужными людьми”, искать “спонсоров”, выбивать или выпрашивать деньги у областного начальства. Действительно, все это совершенно не вязалось с его обликом настоящего князя Церкви - далекого от процветания, но ничуть не умалившегося в благородстве и достоинстве.
Устав, принятый Поместным Собором 1988 года, требовал от каждого архиерея по достижении 75 лет подавать в Синод прошение об отставке. Владыке в том году было уже 76. Он исполнил, что полагалось, и получил в ответ указ Синода с просьбой продолжать полезную для Церкви архипастырскую деятельность. Но на первой седмице Великого поста 1993 года архиепископ Михаил узнал о состоявшемся решении Священного Синода об освобождении его от управления епархией. В праздник Торжества Православия он объявил об этом своей пастве в кафедральном соборе. Высылка указа из Патриаршей канцелярии по непонятным причинам замедлилась, и последовавшие несколько дней неопределенности были для старого архиерея унизительно тягостными. Наконец, на следующей неделе указ был прислан вместе с теплым и очень личным по характеру письмом Патриарха Алексия, в котором содержались выражение благодарности за труды и просьба продолжать научно-богословскую и преподавательскую деятельность в Духовной академии. Кроме того, архиепископу было предложено оставаться в Вологде до конца Великого поста и в последний раз встретить Пасху вместе со своим клиром и паствой. Все это заметно смягчило для владыки тяжесть прощания с епархией, которую он передал своему преемнику по истечении Пасхальной седмицы.
Помимо преподавания в Академии (до лета 1999 года, когда он в последний раз принимал экзамены прямо в больничной палате), владыка по возвращении в Петербург выступал с регулярными лекциями по богословию на радиостанции “Теос” и периодически участвовал в передачах русской службы BBC, давал многочисленные интервью разным изданиям, ездил с лекционными курсами в Новгород и Старую Руссу по приглашению архиепископа Льва, проводил занятия по Закону Божию для детей в петербургской “Peterschule”, читал лекции еще в нескольких учебных заведениях, включая Библейско-богословский институт в Москве, католическую и лютеранскую семинарии в Петербурге. Таким образом, он одновременно преподавал в 5-6 местах. И несмотря на это, у него оставалось чувство недостаточной востребованности и загруженности, он корил себя за безделье и терпеть не мог праздность.
В начале последнего петербургского периода своей жизни архиепископ Михаил совершал богослужения и проповедовал в храме Духовной академии. Потом был назначен почетным настоятелем одного из петербургских храмов с правом совершать в нем службы. Однако воспользоваться этим правом удавалось далеко не всегда, когда хотелось: нужна была машина, чтобы добраться до церкви, нужна была помощь иподиаконов при совершении архиерейской службы и доставке облачения, а обеспечить это не имеющему ни денег, ни власти заштатному архиепископу было непросто. Наконец, в 1998 году он окончательно лишился такой возможности, что переживал болезненно. С тех пор он уже ни разу не возглавлял богослужения, но причащался или изредка сослужил ректору в академической церкви.
Горьким было для владыки и освобождение от чтения лекций в Академии, которое последовало перед началом 1999/2000 учебного года. После этого он встречался с аудиторией только на открытых лекциях по богословию в помещении одной из петербургских гимназий.
В последние годы владыка Михаил, несмотря на утрату зрения, уделял внимание литературным трудам: подготовил к печати свой многолетний курс основного богословия, надиктовал несколько содержательных статей, а также книгу “Русская православная церковность. Вторая половина XX века” (М., 1995). Последняя представляет плод многолетних раздумий архиепископа и, по его собственному определению, “попытку правдиво обрисовать некоторые явления церковной жизни с точки зрения их соответствия основной задаче Церкви Христовой - звать, направлять и вести людей к Богу, в жизнь вечную, дарованную нам Сыном Божиим Иисусом Христом”.
Это очень честная книга, написанная христианином, горячо любящим Церковь Божию и именно поэтому страдающим от всех недостатков в ее земном, человеческом измерении. По мнению владыки, несмотря на колоссальные изменения во внешнем положении Церкви за последние годы, “как это ни горько, приходится признать, что у тех, кто болеет душой за дело Христово, то есть за дело спасения человеческих душ, нет оснований для триумфальных настроений”.
“Не пора ли начать говорить правду?” - спрашивает автор в начале своего труда. - “Ведь именно боязнь правды налагает печать молчания на церковных людей, болеющих душой за свою Церковь и искренно желающих ее освобождения от всего, что препятствует спасительному воздействию на вверенные ей Богом человеческие души”.
“Церковь не хочет замечать свои «болячки»”. Увы, владыка мог еще раз убедиться в справедливости этих своих слов после публикации книги, которую некоторые читатели расценили как критиканство, очернительство или даже еретический соблазн. Впрочем, он был к этому готов. С юности он знал, что за верность Христу приходится платить дорогой ценою, и не искал покоя в старости. Он просто не мог молчать, когда видел, что “обряд... занимает первое место, а сущность таинства становится чем-то второстепенным”, что “произнесение («вычитывание») молитв, предусмотренных уставом, начинает казаться многим более важным, чем их осмысленное переживание”, что “апокриф… становится более популярным чтением и пользуется большим доверием и авторитетом, чем Священное Писание”, и - самое для него невыносимое - “великий, святой, спасительный, божественный облик Христа Спасителя заслоняется обличиями и заповедями человеческими”.
Преданность владыки Михаила идее христианского единства, его открытость к дружескому диалогу с христианами иных вероисповеданий была другим проявлением его всегдашней сосредоточенности на самом главном в христианстве. В центре его жизни был Христос; для него ничего не было дороже, чем крестная любовь Сына Божия к грешному человеку. Поэтому он мог найти общий язык со всяким, кто во Христа верит и Его любит. Долгие годы владыка свидетельствовал христианам Запада о глубине и богатстве православной традиции. И многие через это свидетельство стали друзьями нашей Церкви, полюбили ее. Стыдно, но необходимо сказать, что в то же время иные соотечественники и единоверцы архиепископа, не испытавшие и малой доли пережитых им страданий, не понесшие и малой толики его трудов, клеймили “друга католиков и протестантов” за мнимую измену Православию...
Конец земным скорбям настал тихо, в одночасье. Господь даровал владыке именно такую кончину, о которой мы все просим, - “безболезненну, непостыдну, мирну”.
Церковный путь архиепископа Михаила закончился там же, где начинался. Владыку отпевали в Троицком соборе Александро-Невской лавры. Собралось более 20 священников - не только петербуржцев, но и приехавших из Вологодской и Новгородской епархий. Митрополит Владимир, возглавивший отпевание (в сослужении с ректором Академии епископом Константином), прочел телеграмму Святейшего Патриарха, в которой была дана высокая оценка архипастырского служения почившего и его богословской, педагогической и общественной деятельности последних лет. Мирян на службу пришло не мало, но и не так уж много, собор не был полон. А вот лица у людей, прощавшихся с владыкой, были замечательные, особые: такие красивые, осмысленные, одухотворенные, без всякой омрачающей тени суетливости и ханжества. Думалось, что владыка должен быть доволен.
Похоронили его на Никольском кладбище, неподалеку от могилы митрополита Никодима и от памятного креста святителя Вениамина.
Хотелось бы закончить словами из уже цитированной книги высокопреосвященного Михаила: “Следует воздать хвалу многим тысячам глубоко верующих, в сане и вне сана, вдохновленных своей верой, своей церковной принадлежностью, которые в тягчайших условиях, вопреки господствующим в обществе взглядам, преодолевая отчуждение, презрение и давление, не только сохранили свою веру, но изо дня в день поддерживали Церковь Христову... выражая в ней и через нее свою любовь к Богу, во Святой Троице славимому, и стараясь питать свои души ее духовным богатством”.
Провожая уходящий жестокий век русской истории и пытаясь мысленно представить себе этот сонм свидетелей Христовых, знавшие Владыку отчетливо видят, какое яркое, светлое место занимает в нем личность почившего архипастыря.
Вечная ему память.
Он был очень необычный иерарх Русской Церкви.
Ниже - строки, написанные к сороковому дню тогда, в 2000 году, человеком, его знавшим.
28 февраля на 88-м году жизни скончался заслуженный профессор Санкт-Петербургской духовной академии архиепископ Михаил. Русская Церковь потеряла своего старейшего архиерея, прошедшего с нею весь мученический и славный путь ее послереволюционной истории. Ушел один из немногих последних свидетелей эпохи великих исповедников веры. Он хорошо помнил священномученика митрополита Вениамина Петроградского, который незадолго до мученической кончины (†1922) посвятил его в стихарь. В его памяти сохранялся приезд в Петроград святого патриарха Тихона в июне 1918 года. Он и сам прошел свой путь исповедничества веры и претерпел немало страданий, включая тюремные узы за имя Христово.
Михаил Мудьюгин родился в Санкт-Петербурге 12 мая 1912 года. Отец его, чиновник Экспедиции заготовления государственных бумаг (в домовом храме этого ведомства настоятельствовал замечательный петербургский протоиерей Философ Орнатский, расстрелянный большевиками в 1918 году), ко времени революции дослужился до чина статского советника. В молодости Николай Мудьюгин был религиозен, но позже отошел от Церкви и вновь обратился к вере лишь за два года до кончины (†1938). А вот мать владыки всегда была ревностной православной христианкой, и после революции, в годину искушений и гонений ее вера, кажется, вспыхнула еще ярче. Вера Мудьюгина была членом Александро-Невского братства при петроградской Лавре, священноархимандритом которой был владыка Вениамин. После ареста митрополита и многих других духовных лиц Вера Николаевна и ее подруги распространяли среди православных сведения о репрессированных, старались оказывать помощь семьям пострадавших.
В Александро-Невской Лавре маленький Михаил и получил свое первоначальное религиозное образование: в возрасте 9-10 лет он учился здесь в церковной школе. С Лаврой было связано множество детских воспоминаний владыки. Позднее он не раз делился ими с провожавшими его после лекций студентами Духовной академии; казалось, о каждом здании, о каждом дереве в лаврском саду у него найдется какая-нибудь памятная история...
В 1922 году власти закрыли лаврскую школу. Миша продолжал прислуживать в алтаре, читать и петь на клиросе в петроградских храмах - в церкви Божией Матери “Скоропослушницы”, святителя Николая на Песках, в Свято-Андреевском Староафонском подворье.
Вера Николаевна хорошо позаботилась и об общем образовании мальчика. До 12 лет он учился дома - родители хотели как можно дольше не отдавать его в советскую школьную среду. К тому времени, когда Миша поступил все-таки в шестой класс, он самостоятельно изучал латынь, прекрасно музицировал (одновременно со школой он закончил музыкальный техникум). Игра на фортепьяно была любимым увлечением владыки Михаила в течение всей его жизни. А скрипку он принялся осваивать, когда ему было уже за семьдесят - и добился вполне убедительных успехов. Окончив в 1933 году Высшие государственные курсы иностранных языков, он получил диплом преподавателя немецкого, которым владел в совершенстве (владыка, кроме того, прекрасно знал латынь и французский, несколько более ограниченным было его владение английским, польским, а также финским и древнегреческим языками).
Вскоре после окончания школы семнадцатилетний Михаил был арестован за руководство религиозным кружком. К этому времени советская власть уже запретила преподавание религии несовершеннолетним. Михаил и его друзья собирали малышей и учили их Священному Писанию. Интересно, что дети эти были из разных семей - не только православных, но также протестантских и католических. Тогда это не называлось экуменизмом, но несомненно, что уже в те юношеские годы Михаил Мудьюгин был приверженцем единения христиан, которое представлялось таким естественным перед лицом общей для всех угрозы в лице “воинствующего атеизма”.
Девять месяцев провел он в тюремной камере, в которой было размещено еще двадцать заключенных. Спать приходилось то на полу, то на столе. Приговор несовершеннолетнему преподавателю Закона Божия оказался сравнительно мягким: три года концлагеря условно. По своей скромности владыка мало рассказывал об этом времени своей жизни. Помню только одно его воспоминание, которым он делился неоднократно. Долгое время ни у кого из обитателей камеры не было Евангелия, и Михаил истосковался по слову Божию. Наконец, долгожданную книгу как-то удалось получить с воли; предвкушая радость любимого чтения, юноша улегся с нею на тюремные нары. Но прежде, чем Михаил успел углубиться в глаголы вечной жизни, он услышал голос соседа по камере - пожилого католического священника: “Молодой человек! Эту книгу надо читать, стоя на коленях…”
Трепетное, благоговейное отношение к Священному Писанию архиепископ Михаил пронес через всю свою долгую жизнь. У него было редкостное знание Библии. Слово Божие жило в его памяти и в его сердце. По самым разным поводам мне, как и многим другим собеседникам владыки, доводилось слышать из его уст тот или иной библейский текст -обыкновенно с точным указанием главы и стиха, - который звучал как последний решительный аргумент, отводящий все сомнения. Он был удивительный человек - всегда мог указать богословское основание для решения, которое он принимает.
В 20 лет Михаил женился на русской немке Дагмаре Шрейбер, лютеранке по вероисповеданию и участнице того же круга христианской молодежи, за принадлежность к которому ее избранник поплатился арестом. Годы спустя она приняла Православие и в таинстве миропомазания получила имя Марии. Глубокое знакомство с евангелическо-лютеранской традицией, приобретенное архиепископом Михаилом в ранней молодости, не только обогатило его опытом открытости к духовной жизни и богословию христиан Запада, но и оказалось впоследствии полезным для развития богословского диалога Русской Православной Церкви с протестантским миром: с 1967 по 1992 год архиепископ Михаил принимал самое деятельное участие в 24 официальных собеседованиях с делегациями теологов Евангелической Церкви в Западной Германии, Союза Евангелических Церквей Восточной Германии, Евангелическо-Лютеранской Церкви Финляндии и с реформатскими богословами.
Однако свой трудовой путь будущий магистр богословия, профессор Ленинградской духовной академии, доктор богословия honoris causa (Университет г. Турку, Финляндия) начинал в далеких от теологической мысли областях: рабочим Кировского завода, лаборантом Дизельного института... В 1933 году он был выслан из Ленинграда и полтора года учительствовал в школе уральского городка Тубаха. Попытка самовольно вернуться в родной город привела к новой высылке, и в 1935-1937 годах Михаил работал на заводе “Красный фарфорист” в Чудове. Потом удалось перебраться в Пушкино, ближе к Ленинграду, и устроиться конструктором на станкостроительном заводе, который в начале войны был эвакуирован. Так М.Мудьюгин снова оказался на Урале, а затем и в Новосибирске, где он, уже окончивший заочно Институт металлопромышленности, стал начальником цеха на заводе по производству гидравлических прессов.
После войны появилась возможность вернуться в Ленинград. Работая в Котлотурбинном институте, защитил в 1953 году диссертацию на степень кандидата технических наук и был избран доцентом Ленинградского горного института, где в течение четырех лет преподавал теплотехнику.
Однако не научная карьера, а предстояние престолу Божию было еще с детских лет заветной мечтой Михаила Николаевича. В 1955 году митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), который в 1930 году одновременно с Михаилом содержался в Доме предварительного заключения на Шпалерной улице, благословил его готовиться к принятию духовного сана, и Михаил Мудьюгин стал самостоятельно осваивать курс духовной семинарии по дореволюционным учебникам. Руководителем его в этом деле был протоиерей Михаил Гундяев (†1974), отец нынешнего митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла. Вскоре митрополит Григорий умер, а его преемник опасался посвящать в сан чересчур заметного человека. Осуществить призвание Михаилу помог митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич), рекомендовавший его епископу Вологодскому Гавриилу (Огородникову).
В июле 1958 года доцент Мудьюгин уволился из Горного института, а 28 сентября был рукоположен в сан священника в вологодском кафедральном соборе Рождества Богородицы, где и служил в течение двух последующих лет. Потом тяжелая болезнь жены, страдавшей туберкулезом, заставила его перебраться в Устюжну - красивый городок на западе Вологодской области с более сухим, чем в Вологде, климатом. Здесь, на кладбище близ Казанской церкви, он в августе 1963 года похоронил Дагмару-Марию.
Тихого молитвенника владыку Гавриила на Вологодской кафедре сменил преосвященный Мстислав - человек с тяжелым нравом, по воспоминаниям близко его знавших. О. Михаила он, похоже, невзлюбил с первого знакомства, и в мае 1964 года недавно овдовевший протоиерей, благочинный западного округа Вологодской епархии был уволен за штат. Впрочем, впоследствии владыка Мстислав объяснил свой поступок принуждением со стороны “органов”. Напомним, что шли последние, самые тяжкие годы хрущевского гонения, начало которого совпало с рукоположением отца Михаила.
Пережить этот новый удар судьбы было нелегко, но и он оказался промыслительным в жизни будущего архиепископа Вологодского. Вернувшись в Ленинград, о. Михаил сдавал экзамены в Духовной академии, на заочном отделении которой он учился одновременно со службой в Устюжне, принялся писать свою кандидатскую диссертацию “Состояние римско-католической экклезиологии к началу II Ватиканского Собора”. В это время на глубоко образованного и талантливого священника обратил внимание митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим. Узнав, что о. Михаил остался без прихода, владыка употребил все свое влияние, чтобы добиться от властей разрешения оставить его при Академии - для начала в малозаметной должности преподавателя латинского языка. Студенты тех лет вспоминали о непривычно высокой требовательности нового латиниста. Вскоре он стал преподавать историю западных исповеданий, получил звание доцента и был назначен деканом факультета африканской христианской молодежи, учреждение которого помогло владыке Никодиму спасти Академию от угрожавшего ей закрытия.
Всего через год после защиты о. Михаилом кандидатской диссертации митрополит стал настойчиво предлагать ему должность ректора Академии при условии монашеского пострига и хиротонии во епископский сан. О. Михаил, у которого росли две дочери, не ощущал призвания к монашеству и в течение нескольких месяцев не давал согласия. Однако в конце концов митрополит Никодим, к которому владыка до конца своих дней относился с глубочайшим уважением, сказал ему: “Отец Михаил, уклоняясь от монашества и тем самым от ректорства, вы совершаете предательство по отношению к Церкви”. После этого, вспоминал владыка, я понял, что не могу противиться воле Божией.
Хиротония во епископа Тихвинского, викария Ленинградской епархии, состоялась 6 ноября 1966 года. Новому ректору удалось в очень трудное для Церкви время вдохнуть в Академию новую жизнь. Однако во главе духовной школы он стоял менее двух учебных лет. Летом 1968 года епископ Михаил был указом Священного Синода назначен на Астраханскую кафедру. Решение это было неожиданным и довольно болезненным для владыки, отдававшего Академии все свои силы. Называли разные причины: одни говорили, что перевод был продиктован властями, другие считали, что властному по натуре митрополиту Никодиму (таким же, впрочем, был и его ставленник-ректор) представлялась чрезмерной самостоятельность епископа Михаила в управлении академическими делами.
В 1977 году владыка Михаил был возведен в архиепископское достоинство, а в самом конце 1979‑го переведен управлять Вологодской епархией, где два десятилетия назад начиналось его служение Церкви в священном сане. Вологодская епархия (как и Астраханская) была одной из самых маленьких - всего 17 приходов. Зато отсюда владыке было легче ездить в Ленинградскую академию, чтобы читать там лекции. Этого занятия он не оставлял все годы своего епархиального служения, подготовив за это время несколько учебных пособий (отпечатанные на пишущей машинке руководства по совершению богослужений и таинств исповеди и крещения), защитив в 1972 году магистерскую диссертацию об основах православной сотериологии и заняв с 1976 года кафедру профессора основного богословия (так “для отвода глаз” чиновников из Совета по делам религий назывался предмет, представлявший соединение курсов философии и христианской апологетики).
Лекции владыки Михаила наряду с безупречной логической последовательностью в изложении материала изобиловали увлекательными экскурсами. Он старался воспитать из своих студентов людей творческих, знатоков не только церковной, но и светской культуры, способных во всеоружии отстаивать Христову веру от нападок атеистического окружения. На экзаменах он был строг, но требовал не формальной зубрежки, а оригинальности мышления. Особенно он радовался, если студент сообщал ему какой-нибудь новый для него факт: тут же извлекал из кармана подрясника потрепанную записную книжку и старательно заносил туда это сообщение.
Некоему студенту пришлось сдавать ему экзамен наедине, досрочно. Владыка задал вопрос, предупредил: “У вас 15 минут на подготовку”, - после чего закрыл глаза и погрузился в дремоту. Через минуту он приоткрыл один глаз, строго вымолвил: “Не вздумайте говорить банальности!”, - и тихо засопел. Ровно через 14 минут профессор бодро встрепенулся и приготовился слушать.
Довольно взыскателен был владыка и к подведомственному духовенству в своей епархии. Однако и здесь проявлялись те же его качества: он высоко ценил и поощрял творческую инициативу, старался, насколько мог, защитить деятельных священников от гонений и неприятностей. И никогда не унижал личного достоинства зависимых от него людей.
У архиепископа Михаила была еще одна особенность, отличавшая его от многих собратьев. Он категорически отказывался принимать деньги или ценные подарки от духовенства. Ни копейки сверх установленного архиерейского жалованья не тратил на себя. К старости архиерей-бессребренник не скопил ничего: ни дачи, ни квартиры, ни машины, ни денег на банковском счету. Лишь комнатка в петербургской квартире его дочери.
Не совсем обычным было и совершаемое им богослужение. Следуя примеру митрополита Никодима, он благословлял чтение Евангелия, Апостола и паремий на русском языке по Синодальному переводу. Заменял некоторые наиболее непонятные выражения в богослужебных текстах. Громко произносил вслух евхаристические молитвы. Владыка стремился донести каждое слово, каждую мысль церковной службы до ума и сердца всякого человека, стоящего в храме. И всегда с глубокой верой, с особой убежденностью и осмысленностью произносил слова молитв.
Владыка Михаил был ярким проповедником Евангелия. Он неизменно говорил о главном: о Христе и о спасении. И всякий раз его проповедь - очень разная по стилю в зависимости от аудитории - была благовестием радости. Радости верить, радости знать Бога и любить Его, радости быть любимым Им. Конечно, владыка говорил прекрасным русским языком (хотя и несколько суховатым, он не любил красивости и елейности), конечно, его проповедь была безукоризненно выстроена. Но сила воздействия была не в этом. Он говорил от своего опыта, говорил о том, что действительно составляло весь смысл и всю радость его жизни.
Последние годы управления Вологодской епархией были для владыки и радостными, и грустными. С одной стороны, появились новые, немыслимые прежде возможности. Церковь обрела свободу. Был упразднен институт уполномоченных Совета по делам религий, ушла в прошлое тягостная зависимость от безбожной власти, которая всячески стремилась вмешиваться в церковную жизнь. Никто больше не пытался диктовать архиепископу, кого можно, а кого нельзя рукополагать в священный сан. Количество приходов за несколько лет увеличилось втрое, восстанавливались заброшенные храмы и строились новые. При храмах устраивались воскресные школы. Возобновилась монашеская жизнь в Спасо-Прилуцком монастыре. Открылось епархиальное духовное училище. Появилась возможность издавать церковную газету, печататься в светских изданиях, вести регулярную передачу по областному телевидению, распространять духовную литературу. Владыка читал лекции в педагогическом институте, возглавлял грандиозные крестные ходы через весь город, посещал новые и старые приходы.
Одно из последних своих богослужений, пасхальную вечерню в 1993 году, он совершил в Софийском соборе, где, кстати, никогда не бывал прежде за 13 лет жизни в Вологде - он считал неприличным для достоинства Церкви посетить этот храм в качестве туриста. “Для них это музей, ну, а для меня - мой кафедральный собор; я войду туда только вместе с верующими, чтобы торжественно совершить службу”, - говорил он еще в советские годы, когда такая возможность представлялась, мягко говоря, маловероятной.
Но одновременно владыку настигала старость и физическая немощь, с которой он никак не хотел мириться. Особенно мучительной была быстро прогрессировавшая слепота. И еще его очень угнетала необходимость добывать для епархиальных нужд материальные средства, что стало теперь едва ли не важнейшей обязанностью как приходского священника, так и архиерея. Владыка органически не мог научиться дружить и ладить с “нужными людьми”, искать “спонсоров”, выбивать или выпрашивать деньги у областного начальства. Действительно, все это совершенно не вязалось с его обликом настоящего князя Церкви - далекого от процветания, но ничуть не умалившегося в благородстве и достоинстве.
Устав, принятый Поместным Собором 1988 года, требовал от каждого архиерея по достижении 75 лет подавать в Синод прошение об отставке. Владыке в том году было уже 76. Он исполнил, что полагалось, и получил в ответ указ Синода с просьбой продолжать полезную для Церкви архипастырскую деятельность. Но на первой седмице Великого поста 1993 года архиепископ Михаил узнал о состоявшемся решении Священного Синода об освобождении его от управления епархией. В праздник Торжества Православия он объявил об этом своей пастве в кафедральном соборе. Высылка указа из Патриаршей канцелярии по непонятным причинам замедлилась, и последовавшие несколько дней неопределенности были для старого архиерея унизительно тягостными. Наконец, на следующей неделе указ был прислан вместе с теплым и очень личным по характеру письмом Патриарха Алексия, в котором содержались выражение благодарности за труды и просьба продолжать научно-богословскую и преподавательскую деятельность в Духовной академии. Кроме того, архиепископу было предложено оставаться в Вологде до конца Великого поста и в последний раз встретить Пасху вместе со своим клиром и паствой. Все это заметно смягчило для владыки тяжесть прощания с епархией, которую он передал своему преемнику по истечении Пасхальной седмицы.
Помимо преподавания в Академии (до лета 1999 года, когда он в последний раз принимал экзамены прямо в больничной палате), владыка по возвращении в Петербург выступал с регулярными лекциями по богословию на радиостанции “Теос” и периодически участвовал в передачах русской службы BBC, давал многочисленные интервью разным изданиям, ездил с лекционными курсами в Новгород и Старую Руссу по приглашению архиепископа Льва, проводил занятия по Закону Божию для детей в петербургской “Peterschule”, читал лекции еще в нескольких учебных заведениях, включая Библейско-богословский институт в Москве, католическую и лютеранскую семинарии в Петербурге. Таким образом, он одновременно преподавал в 5-6 местах. И несмотря на это, у него оставалось чувство недостаточной востребованности и загруженности, он корил себя за безделье и терпеть не мог праздность.
В начале последнего петербургского периода своей жизни архиепископ Михаил совершал богослужения и проповедовал в храме Духовной академии. Потом был назначен почетным настоятелем одного из петербургских храмов с правом совершать в нем службы. Однако воспользоваться этим правом удавалось далеко не всегда, когда хотелось: нужна была машина, чтобы добраться до церкви, нужна была помощь иподиаконов при совершении архиерейской службы и доставке облачения, а обеспечить это не имеющему ни денег, ни власти заштатному архиепископу было непросто. Наконец, в 1998 году он окончательно лишился такой возможности, что переживал болезненно. С тех пор он уже ни разу не возглавлял богослужения, но причащался или изредка сослужил ректору в академической церкви.
Горьким было для владыки и освобождение от чтения лекций в Академии, которое последовало перед началом 1999/2000 учебного года. После этого он встречался с аудиторией только на открытых лекциях по богословию в помещении одной из петербургских гимназий.
В последние годы владыка Михаил, несмотря на утрату зрения, уделял внимание литературным трудам: подготовил к печати свой многолетний курс основного богословия, надиктовал несколько содержательных статей, а также книгу “Русская православная церковность. Вторая половина XX века” (М., 1995). Последняя представляет плод многолетних раздумий архиепископа и, по его собственному определению, “попытку правдиво обрисовать некоторые явления церковной жизни с точки зрения их соответствия основной задаче Церкви Христовой - звать, направлять и вести людей к Богу, в жизнь вечную, дарованную нам Сыном Божиим Иисусом Христом”.
Это очень честная книга, написанная христианином, горячо любящим Церковь Божию и именно поэтому страдающим от всех недостатков в ее земном, человеческом измерении. По мнению владыки, несмотря на колоссальные изменения во внешнем положении Церкви за последние годы, “как это ни горько, приходится признать, что у тех, кто болеет душой за дело Христово, то есть за дело спасения человеческих душ, нет оснований для триумфальных настроений”.
“Не пора ли начать говорить правду?” - спрашивает автор в начале своего труда. - “Ведь именно боязнь правды налагает печать молчания на церковных людей, болеющих душой за свою Церковь и искренно желающих ее освобождения от всего, что препятствует спасительному воздействию на вверенные ей Богом человеческие души”.
“Церковь не хочет замечать свои «болячки»”. Увы, владыка мог еще раз убедиться в справедливости этих своих слов после публикации книги, которую некоторые читатели расценили как критиканство, очернительство или даже еретический соблазн. Впрочем, он был к этому готов. С юности он знал, что за верность Христу приходится платить дорогой ценою, и не искал покоя в старости. Он просто не мог молчать, когда видел, что “обряд... занимает первое место, а сущность таинства становится чем-то второстепенным”, что “произнесение («вычитывание») молитв, предусмотренных уставом, начинает казаться многим более важным, чем их осмысленное переживание”, что “апокриф… становится более популярным чтением и пользуется большим доверием и авторитетом, чем Священное Писание”, и - самое для него невыносимое - “великий, святой, спасительный, божественный облик Христа Спасителя заслоняется обличиями и заповедями человеческими”.
Преданность владыки Михаила идее христианского единства, его открытость к дружескому диалогу с христианами иных вероисповеданий была другим проявлением его всегдашней сосредоточенности на самом главном в христианстве. В центре его жизни был Христос; для него ничего не было дороже, чем крестная любовь Сына Божия к грешному человеку. Поэтому он мог найти общий язык со всяким, кто во Христа верит и Его любит. Долгие годы владыка свидетельствовал христианам Запада о глубине и богатстве православной традиции. И многие через это свидетельство стали друзьями нашей Церкви, полюбили ее. Стыдно, но необходимо сказать, что в то же время иные соотечественники и единоверцы архиепископа, не испытавшие и малой доли пережитых им страданий, не понесшие и малой толики его трудов, клеймили “друга католиков и протестантов” за мнимую измену Православию...
Конец земным скорбям настал тихо, в одночасье. Господь даровал владыке именно такую кончину, о которой мы все просим, - “безболезненну, непостыдну, мирну”.
Церковный путь архиепископа Михаила закончился там же, где начинался. Владыку отпевали в Троицком соборе Александро-Невской лавры. Собралось более 20 священников - не только петербуржцев, но и приехавших из Вологодской и Новгородской епархий. Митрополит Владимир, возглавивший отпевание (в сослужении с ректором Академии епископом Константином), прочел телеграмму Святейшего Патриарха, в которой была дана высокая оценка архипастырского служения почившего и его богословской, педагогической и общественной деятельности последних лет. Мирян на службу пришло не мало, но и не так уж много, собор не был полон. А вот лица у людей, прощавшихся с владыкой, были замечательные, особые: такие красивые, осмысленные, одухотворенные, без всякой омрачающей тени суетливости и ханжества. Думалось, что владыка должен быть доволен.
Похоронили его на Никольском кладбище, неподалеку от могилы митрополита Никодима и от памятного креста святителя Вениамина.
Хотелось бы закончить словами из уже цитированной книги высокопреосвященного Михаила: “Следует воздать хвалу многим тысячам глубоко верующих, в сане и вне сана, вдохновленных своей верой, своей церковной принадлежностью, которые в тягчайших условиях, вопреки господствующим в обществе взглядам, преодолевая отчуждение, презрение и давление, не только сохранили свою веру, но изо дня в день поддерживали Церковь Христову... выражая в ней и через нее свою любовь к Богу, во Святой Троице славимому, и стараясь питать свои души ее духовным богатством”.
Провожая уходящий жестокий век русской истории и пытаясь мысленно представить себе этот сонм свидетелей Христовых, знавшие Владыку отчетливо видят, какое яркое, светлое место занимает в нем личность почившего архипастыря.