ГУЛ №27: Андрей Ильенков
У поэта Андрея Ильенкова ангел - вполне зримый. Зовут её Надежда Колтышева. Очень странно видеть слегка нескладного и вечно небритого Андрея, прогуливающегося по вечернему городу с собственным ангелом под руку, абсолютно прозрачным, трепещущим от малейшего движения воздуха. И крайне радостно.
Что касается его брутальной и жёсткой поэтики, то я до сих пор помню визг тормозов обыденности в своей ещё почти подростковой голове, когда открыл тоненькую "Книжечку". Чужая мне поэтика, но цепляющая, увлекающая, провоцирующая на ответ.
Машенька
Листопад, листопад!
Клёны выстроились в ряд,
Жёлтый, красный, золотистый
Карусельщик-куролес,
И вороны, как фашисты,
Громко каркают с небес,
Вниз говёшками кидая
По затылкам, хохоча
И ширяя - Дар Валдая,
Звон трамвая-лихача!
Шел я к ляду, шел я к богу,
Вдруг навстречу мне она
В сапогах на босу ногу
И, похоже, тоже на...
Осень свищет, как злодейка,
Нам и стрёмно, и смешно,
Мы купили за копейку
Развесёлое вино.
То-то славно завертелось
Без закуски, натощак!
Как бы нам с тобой хотелось
Брык со стула прямо щас,
На листве, на плитах серых,
На всегда-всегда-всегда!
Нас вороны не обсерут,
А обсерут - не беда!
Потому что ты смешная,
Ну а я того смешней,
Мы пойдем, листву пиная,
Пировать в подъезд ко мне:
На обед - бычки в помаде,
На десерт - курносый нос,
Перепутанные пряди
Жирных пепельных волос,
Ангел Мэри, пей помои,
Лей до края в решето!
Солнце, ветер, осень, двое
Христа ради ни за что.
Боком собака ко мне
За рекой ледяной синих вен Беломор,
В ранний час начинали облаву,
За рекой, где больной, как Чапай, от шальной,
Я подумал и выбрал поплавать.
Мне киты и пираньи отгрызли, увы,
Отстрелили последнее пузо,
Обкормились пиявки внутри головы,
Но я выполз на берег медузой.
Да, я выполз, как лётчик из лесу худой,
Но ошибся от скорости шибкой:
Не привратник седой, а фашист молодой
Задаёт мне вопрос на засыпку.
И я вижу: собака, что спущена им,
Звонко лает и хочет кусаться.
Оглянись, оглядись, как прекрасен наш Рим,
Если боком его не касаться!
Вижу! Розовый берег, покинутый мной,
На восходе планеты отрадной.
Близок рай за спиной, как за крепкой стеной.
Жаль, что пешки не ходят обратно.
А вообще-то не жаль, потому что не раз
Блудный ферзь, поминутно кидаясь
Бумерангом в окно, убеждался, что Аз
Есмь Адам, исключенье из Рая.
Печкин Почтальон
- Ты помнишь зиму, Колотун-бабай?
С тобой лежали мы в сторожке жаркой,
И зной печной мурлыкал баю-бай,
И жаркий звон в желудке с каждой чаркой.
Ты помнишь, как огонь в печи потух,
Нас марево морило и варило,
И как зашёл погреться тот пастух -
Ты помнишь, Колотуша, как всё было?
- Моя не помнит что какой пастух,
Твоя не говорила про пастуха.
Мы были два, ещё проснулся муха,
Мух кушал колбаса, и свет потух.
- Да-да, но знаешь, Колотун-бабай,
Сейчас я вспомнил: алый лёд заката,
Стук деревяшки, пса визжащий лай.
Один его рукав был пуст и скатан.
Он странно брякнул дверью и вошёл,
Холодный воздух по ногам метнулся,
И я подумал: «Ах, как хорошо!»
Но мне казалось, ты потом проснулся?
- Ай-ай, какой пастух, какой рука?
Не говорил, не врал, а лучше думал!
Была зима, мороза и пурга.
Мы были два и спали наобума.
- Ага, Бабайка, спали, как кули.
Ещё ты встал, закрыл печную вьюшку
И снова лёг, достав себе подушку,
И нас потом метели замели.
Но вникни, Колотушечка Бабай,
Сейчас я вспомнил: красный зев заката,
Стук костяной портянки, «наливай»,
Пустой рукав шинели туго скатан.
Сквозь сон я слышал блеянье овец,
И то, как он сказал: «Спокойной ночи.
Я почтальон, принёс журнал «Мертвец»,
И там про вас заметка, между прочим.
Уже трубит пастушеский рожок,
Грызёт каменья чалая скотинка,
Бабай-бодун, я дам тебе мешок!
Мешок из снега много крепче цинка».
Он врал, Бабайка, слышишь, я не спал!
Он говорил, что нам пришла сметана,
И глаз его оттаял и упал,
А он твердил, что нам пришла сметана.
«Зимой скотинке очень хорошо» -
Заверил он, поднял свой глаз и вышел.
Бабай, ты помнишь, как трубил рожок,
И как нас замело до самой крыши...
Взошла луна, окончилась глава,
Всё хорошо, и жить уже не надо.
Ещё в печи сияла синева,
Когда мы без труда догнали стадо.
Вокзал
Вокзал, изрыгающий ящер
Разлук моих, встреч, и печёт
Гудящий, как мусорный ящик,
Затылок, по сиськам течёт,
Дымится и плавится платье,
И грязь раскисает в туфлях.
...Газеты, узбечки, оладьи,
Солдатские зайчики блях,
На небе могучие тучки,
В обед начинает парить,
И просится сердце на ручки.
Эй, Жучка, найди мне курить.
Торговцам коричневой меди
Жестка на чужбине кровать.
Меня, белокурую леди,
Всегда не ленились нарвать.
Черны от асфальта цветочки,
Но это такие цветы!
Бывают послушные дочки,
Голодные нежные рты!
Неверные неприхотливы,
Красивы, смелы и просты,
Их груди прозрачны, как сливы,
Как лён, кучерявы кусты.
Не надо хитрить и бояться,
Полей меня славным вином,
Мы можем идти и смеяться,
И думать с тобой об одном.
Хрустит под ногами капуста,
Гуляет казах молодой,
Подол задувает и густо,
И весело пахнет пиздой.
В мечети Бориса и Глеба
Поехала крыша такси.
И зонтиком кружится небо
На палке весёлой оси.
На небе могучие кучки,
Позёмка свистит в голове,
И просится сердце на ручки,
Жучки копошатся в траве.
Ах, здравствуй, я, видно, уснула,
Меня потоптала весна,
В поля увела Мариула,
Мотыга в утык привезла,
Но я пробудилась навстречу,
Полей меня красным вином,
Скажи недостойные речи
О даче и сердце больном,
Мой странный медлительный дачник
С портфелем, с лопатой, в трико,
Ты выглядишь, как неудачник,
Как девственник - так далеко
От всех, предвкушая печеньем
И приторный - трах-тарарах, -
В глазах с напряжённым мученьем
Усиленный линзами страх
Меня от волос по запястьям
До ног, что июль опылил,
Ощупывал с медленным счастьем
И счастье на части делил.
Делил, размечая помадой,
Мой бедный, Худая Куда,
Полей меня красным... не надо
Хитрить... и ходить никуда -
Прости, мне теперь не до игр!
И кончить трудней, чем начать,
Мой милый, мой фюрер, мой тигр...
И я начинаю кричать.
Пляж. Пятница
Пираты - зарыты, на ферме - порядок,
Под шляпой - темно и пивное блаженство.
Оттиснут песок миллионами пяток,
Особенно женских, особенно женских!
И всё-то, Создатель, добро! Всё-то благо!
И каждая пара, особенно эта,
Что прямо по курсу, с облупленным лаком,
С глубоким загаром кирпичного цвета,
Развратной походкой ступая на гравий,
Блевотин цветы огибая игриво,
Небрежные ножки прибрежных окраин
Вступают в салун "Разливанное пиво".
Столешница движется выше и выше...
...Спасибо, о Зодчий, за икры, за роскошь
Ночного сосуда, за то, что я слышу
Серебряный зов угостить папироской!
Воистину, всё Ты объемлешь, Спаситель:
На цепочке крестик, свихнувшись, меж голых
И липких лежал, хохоча, и сквозь ситец
Темнели соски, как косые монголы.
За дюжиной пива под шляпой блаженство,
И голая ножка под стойкой пинает
Морские ботфорты. За славные жесты
Спасибо, Чудесный Светильник Синая!
Она отдувает небесную прядку,
Язык, заплетаясь, лепечет о тайнах
Реки Ориноко: навозные грядки,
Туземцы, пираты туземных окраин,
И в кольцах рука её узкая плачет,
И грязью расписаны локти от пива,
В очах её синих, бездонных, собачьих
Всё чаще и чаще стреляет огниво.
И всё: догорает золою из трубки
Заря, и на шхуне гремит канонада,
Настало понюхать, чем пахнет под юбкой,
И, верую, Господи, пахнет чем надо!
(с) Андрей Ильенков
Что касается его брутальной и жёсткой поэтики, то я до сих пор помню визг тормозов обыденности в своей ещё почти подростковой голове, когда открыл тоненькую "Книжечку". Чужая мне поэтика, но цепляющая, увлекающая, провоцирующая на ответ.
Машенька
Листопад, листопад!
Клёны выстроились в ряд,
Жёлтый, красный, золотистый
Карусельщик-куролес,
И вороны, как фашисты,
Громко каркают с небес,
Вниз говёшками кидая
По затылкам, хохоча
И ширяя - Дар Валдая,
Звон трамвая-лихача!
Шел я к ляду, шел я к богу,
Вдруг навстречу мне она
В сапогах на босу ногу
И, похоже, тоже на...
Осень свищет, как злодейка,
Нам и стрёмно, и смешно,
Мы купили за копейку
Развесёлое вино.
То-то славно завертелось
Без закуски, натощак!
Как бы нам с тобой хотелось
Брык со стула прямо щас,
На листве, на плитах серых,
На всегда-всегда-всегда!
Нас вороны не обсерут,
А обсерут - не беда!
Потому что ты смешная,
Ну а я того смешней,
Мы пойдем, листву пиная,
Пировать в подъезд ко мне:
На обед - бычки в помаде,
На десерт - курносый нос,
Перепутанные пряди
Жирных пепельных волос,
Ангел Мэри, пей помои,
Лей до края в решето!
Солнце, ветер, осень, двое
Христа ради ни за что.
Боком собака ко мне
За рекой ледяной синих вен Беломор,
В ранний час начинали облаву,
За рекой, где больной, как Чапай, от шальной,
Я подумал и выбрал поплавать.
Мне киты и пираньи отгрызли, увы,
Отстрелили последнее пузо,
Обкормились пиявки внутри головы,
Но я выполз на берег медузой.
Да, я выполз, как лётчик из лесу худой,
Но ошибся от скорости шибкой:
Не привратник седой, а фашист молодой
Задаёт мне вопрос на засыпку.
И я вижу: собака, что спущена им,
Звонко лает и хочет кусаться.
Оглянись, оглядись, как прекрасен наш Рим,
Если боком его не касаться!
Вижу! Розовый берег, покинутый мной,
На восходе планеты отрадной.
Близок рай за спиной, как за крепкой стеной.
Жаль, что пешки не ходят обратно.
А вообще-то не жаль, потому что не раз
Блудный ферзь, поминутно кидаясь
Бумерангом в окно, убеждался, что Аз
Есмь Адам, исключенье из Рая.
Печкин Почтальон
- Ты помнишь зиму, Колотун-бабай?
С тобой лежали мы в сторожке жаркой,
И зной печной мурлыкал баю-бай,
И жаркий звон в желудке с каждой чаркой.
Ты помнишь, как огонь в печи потух,
Нас марево морило и варило,
И как зашёл погреться тот пастух -
Ты помнишь, Колотуша, как всё было?
- Моя не помнит что какой пастух,
Твоя не говорила про пастуха.
Мы были два, ещё проснулся муха,
Мух кушал колбаса, и свет потух.
- Да-да, но знаешь, Колотун-бабай,
Сейчас я вспомнил: алый лёд заката,
Стук деревяшки, пса визжащий лай.
Один его рукав был пуст и скатан.
Он странно брякнул дверью и вошёл,
Холодный воздух по ногам метнулся,
И я подумал: «Ах, как хорошо!»
Но мне казалось, ты потом проснулся?
- Ай-ай, какой пастух, какой рука?
Не говорил, не врал, а лучше думал!
Была зима, мороза и пурга.
Мы были два и спали наобума.
- Ага, Бабайка, спали, как кули.
Ещё ты встал, закрыл печную вьюшку
И снова лёг, достав себе подушку,
И нас потом метели замели.
Но вникни, Колотушечка Бабай,
Сейчас я вспомнил: красный зев заката,
Стук костяной портянки, «наливай»,
Пустой рукав шинели туго скатан.
Сквозь сон я слышал блеянье овец,
И то, как он сказал: «Спокойной ночи.
Я почтальон, принёс журнал «Мертвец»,
И там про вас заметка, между прочим.
Уже трубит пастушеский рожок,
Грызёт каменья чалая скотинка,
Бабай-бодун, я дам тебе мешок!
Мешок из снега много крепче цинка».
Он врал, Бабайка, слышишь, я не спал!
Он говорил, что нам пришла сметана,
И глаз его оттаял и упал,
А он твердил, что нам пришла сметана.
«Зимой скотинке очень хорошо» -
Заверил он, поднял свой глаз и вышел.
Бабай, ты помнишь, как трубил рожок,
И как нас замело до самой крыши...
Взошла луна, окончилась глава,
Всё хорошо, и жить уже не надо.
Ещё в печи сияла синева,
Когда мы без труда догнали стадо.
Вокзал
Вокзал, изрыгающий ящер
Разлук моих, встреч, и печёт
Гудящий, как мусорный ящик,
Затылок, по сиськам течёт,
Дымится и плавится платье,
И грязь раскисает в туфлях.
...Газеты, узбечки, оладьи,
Солдатские зайчики блях,
На небе могучие тучки,
В обед начинает парить,
И просится сердце на ручки.
Эй, Жучка, найди мне курить.
Торговцам коричневой меди
Жестка на чужбине кровать.
Меня, белокурую леди,
Всегда не ленились нарвать.
Черны от асфальта цветочки,
Но это такие цветы!
Бывают послушные дочки,
Голодные нежные рты!
Неверные неприхотливы,
Красивы, смелы и просты,
Их груди прозрачны, как сливы,
Как лён, кучерявы кусты.
Не надо хитрить и бояться,
Полей меня славным вином,
Мы можем идти и смеяться,
И думать с тобой об одном.
Хрустит под ногами капуста,
Гуляет казах молодой,
Подол задувает и густо,
И весело пахнет пиздой.
В мечети Бориса и Глеба
Поехала крыша такси.
И зонтиком кружится небо
На палке весёлой оси.
На небе могучие кучки,
Позёмка свистит в голове,
И просится сердце на ручки,
Жучки копошатся в траве.
Ах, здравствуй, я, видно, уснула,
Меня потоптала весна,
В поля увела Мариула,
Мотыга в утык привезла,
Но я пробудилась навстречу,
Полей меня красным вином,
Скажи недостойные речи
О даче и сердце больном,
Мой странный медлительный дачник
С портфелем, с лопатой, в трико,
Ты выглядишь, как неудачник,
Как девственник - так далеко
От всех, предвкушая печеньем
И приторный - трах-тарарах, -
В глазах с напряжённым мученьем
Усиленный линзами страх
Меня от волос по запястьям
До ног, что июль опылил,
Ощупывал с медленным счастьем
И счастье на части делил.
Делил, размечая помадой,
Мой бедный, Худая Куда,
Полей меня красным... не надо
Хитрить... и ходить никуда -
Прости, мне теперь не до игр!
И кончить трудней, чем начать,
Мой милый, мой фюрер, мой тигр...
И я начинаю кричать.
Пляж. Пятница
Пираты - зарыты, на ферме - порядок,
Под шляпой - темно и пивное блаженство.
Оттиснут песок миллионами пяток,
Особенно женских, особенно женских!
И всё-то, Создатель, добро! Всё-то благо!
И каждая пара, особенно эта,
Что прямо по курсу, с облупленным лаком,
С глубоким загаром кирпичного цвета,
Развратной походкой ступая на гравий,
Блевотин цветы огибая игриво,
Небрежные ножки прибрежных окраин
Вступают в салун "Разливанное пиво".
Столешница движется выше и выше...
...Спасибо, о Зодчий, за икры, за роскошь
Ночного сосуда, за то, что я слышу
Серебряный зов угостить папироской!
Воистину, всё Ты объемлешь, Спаситель:
На цепочке крестик, свихнувшись, меж голых
И липких лежал, хохоча, и сквозь ситец
Темнели соски, как косые монголы.
За дюжиной пива под шляпой блаженство,
И голая ножка под стойкой пинает
Морские ботфорты. За славные жесты
Спасибо, Чудесный Светильник Синая!
Она отдувает небесную прядку,
Язык, заплетаясь, лепечет о тайнах
Реки Ориноко: навозные грядки,
Туземцы, пираты туземных окраин,
И в кольцах рука её узкая плачет,
И грязью расписаны локти от пива,
В очах её синих, бездонных, собачьих
Всё чаще и чаще стреляет огниво.
И всё: догорает золою из трубки
Заря, и на шхуне гремит канонада,
Настало понюхать, чем пахнет под юбкой,
И, верую, Господи, пахнет чем надо!
(с) Андрей Ильенков