День в истории. Товарищ Тимирязев
3 июня - день рождения Климента Аркадьевича Тимирязева (1843-1920). В чём уникальность К.А. Тимирязева как общественного деятеля?
Её предельно ясно обрисовал Николай Бухарин, сказавший: «Мы отлично знаем и прямо говорим, что в первое время Октябрьской революции к нам пошла худшая часть интеллигенции или самая квалифицированная вроде Тимирязева, который размахом своей мысли являлся белой вороной. Таких белых ворон было раз-два, и обчёлся. Большинство честной интеллигенции было против нас».
Ещё одна цитата Бухарина о Тимирязеве:
«От нас ушёл навсегда великий мудрый старик. Другой такой фигуры не было у нас. Один из крупнейших учёных, чьё имя произносилось в академиях и университетах всего мира с благоговением, - и в то же время коммунист, рабочий депутат, член московского совета; глубокий старец, всеми своими корнями вросший в девятнадцатый век, - и в то же время молодой ум и молодое сердце... человек, вышедший из почтенной буржуазной среды, перед которым были открыты все двери старого мира, - и при этом честный революционер, который на пороге своей смерти бросил открытый вызов этому миру и стал под знамя коммунистической революции.
Ещё в середине прошлого века Маркс писал, что перед пролетарской революцией от господствующей буржуазии будут отходить самые благородные фигуры, которые станут в ряды борющегося пролетариата. Такой благороднейшей фигурой был Климентий Аркадьевич... Пожалуй, не было в истории более яркого символа братства пролетариата и науки, чем воплощение этого братства в лице товарища Тимирязева. На закате своих дней этот старый профессор, крупнейший ученик Дарвина и вождь русских дарвинистов, в пролетарских баррикадах Октября увидел ворота в новую историю человечества. Там, где ограниченные своим буржуазным кругозором, но в высокой степени хвастливые университетские профессора видели проделки немецкого генерального штаба... Тимирязев разглядел громаднейшие исторические сдвиги, равных которым ещё не было в истории. И своим потухающим взором, с великой любовью к человеку, благородный учёный уже различал контуры коммунистического будущего».
Тимирязев и Чарлз Дарвин. Тимирязев не только был лично знаком с Дарвином, но и являлся последовательным защитником и пропагандистом его учения
В.И. Ленин писал Тимирязеву в 1920 году: «Я был прямо в восторге, читая Ваши замечания против буржуазии и за советскую власть. Крепко, крепко жму Вашу руку...».
А это Климент Тимирязев о Ленине и большевиках: «Большевики, проводящие ленинизм, - я верю и убеждён, - работают для счастья народа и приведут его к счастью. Я всегда был ваш и с вами... Передайте Владимиру Ильичу моё восхищение его гениальным разрешением мировых вопросов в теории и на деле. Я считаю за счастье быть его современником и свидетелем его славной деятельности. Я преклоняюсь перед ним и хочу, чтобы об этом все знали...»
В советском кинематографе образ Тимирязева был популяризирован в фильме «Депутат Балтики» (1936), где он стал очевидным прототипом главного героя, профессора Полежаева. Фильм открывается словами: «Посвящаем великому русскому учёному. К.А. Тимирязеву. Борцу и мыслителю».
Афиша фильма «Депутат Балтики» (1936)
Отличный парадоксальный диалог из фильма, профессор беседует со своим контрреволюционно настроенным учеником. Профессор говорит:
- Господа, а вы обратили внимание, какие глубокие глаза у этого матроса?
- Ну вот, «глубокие глаза»... Этот матрос сейчас на моих глазах убил человека.
- Убил человека? Какого человека?
- Ну, я не знаю, кто-то там грабил вагон с хлебом.
- Ведь я же говорил, что у него глубокие глаза... Мы вот здесь сидим в кожаных креслах, а он сражается с врагами, с мазуриками под дождём, и я ещё на него накричал. Надо же было извиниться!
Click to viewА это из брошюры Климента Аркадьевича «Красное знамя», напечатанной в 1918 году:
«Остановлюсь мельком на истории знамен, и преимущественно красного, ограничиваясь периодом, примерно, одной человеческой жизни, своей собственной; тем, что произошло за это время, о чём я знаю только понаслышке, и что привелось видеть и самому. История сохранила нам один выдающийся эпизод, когда народ, свергнувший своих властителей, остановился перед выбором своего знамени. Это было в Париже в феврале 1848 года. Порешившему уже в третий раз со своими королями французскому народу предстоял выбор между новым красным и прежним трёхцветным знаменем. Случайно вынесенный революционной волной в первые ряды временного правительства слащавый, сентиментальный поэт Ламартин испугался красного - ему чудилось, что это цвет крови, и вот какой пошлой, трескучей фразой сорвал он это решение французской демократии: «Ваше красное знамя обошло только вокруг Марсова поля, а наше славное трёхцветное победно обошло всю Европу!». (Ламартин здесь, конечно, имел в виду избиение парижского народа (в «злосчастный» день 17/4 июля 1791 года); это была самая первая победа «порядка» над «революцией», венцом чего явилась империя с её победным «триколором»). Этой риторики для прирожденных милитаристов, какими были всегда французы, было достаточно, чтобы поднять в их глазах их национальный триколор. Но, спрашивается, под которым из двух знамён было пролито более французской крови и не привела ли слава Иены и Аустерлица к Бородину, Лейпцигу, Ватерлоо и, наконец, к Седану?
Мишле подсчитал, что одно Бородино потребовало от французов более человеческих жертв, чем вся революция».
«Никогда озверение человека не доходило до таких пределов, как в эти дни торжества «порядка» и «сильной власти» [в 1871 году, после подавления Парижской Коммуны]. Когда по улицам Версаля гнали толпы обезоруженных, связанных коммунаров, чувствительные и, конечно, религиозно воспитанные буржуазки и аристократки своими изящными весенними зонтиками выкалывали глаза этим несчастным. Ужас этих дней был превзойдён разве только в ту отдалённую эпоху, когда благочестивые византийские автократоры и их клевреты выкалывали глаза разом целым тысячам болгарских пленных».
«Свидетелем второго, маленького, почти исключительно газетного, эпизода по вопросу о знамени привелось мне быть самому. Это было в 1877 году, когда известный «epйe sans couleur» [бесцветный] (Мак Магон) из трёхцветного чуть не превратился в одноцветного - белого. В свободной печати свободной республики свободно возвещалось о возвращении «законного короля французов Генриха V». Уже сообщалось о заготовленной для его въезда «в его верный город Париж» золотой колымаге и восьмерке выписанных, кажется, из Испании чистокровных белых коней. И все эти махинации разбились перед вопросом о цвете знамени, перед упрямством и своеобразной честностью самого «законного обладателя» Франции, перед его откровенным заявлением, что он ни за что не примирится с этим прославленным «триколором» и не вступит в Париж иначе, как под сенью священного «белого стяга». Сам престарелый поэт-республиканец Гюго, вероятно, вспомнив легитимистские привязанности своих юношеских лет, был тронут этим маниакальным прямодушием последнего Бурбона и воспел его в торжественной оде, заканчивавшейся словами: «Ты прав! не может Лилия быть иной, как белой!».
Как ботаник, я, может быть, и нашёл бы кое-что возразить против этого положения, но по существу нельзя не признать, что прямолинейность последнего Бурбона выгодно отличается от предательства последнего Орлеана (графа Парижского). Известно, что орлеанские принцы поспешили признать республику, и она была настолько великодушна, что не только позволила им вернуться, но и вернула им их колоссальные состояния. Они отплатили ей буланжизмом, а граф Парижский бесстыдно похвалялся в печати тем, что Буланже был у него на содержании, что вызвало гневную отповедь Гладстона, заявившего, что ему неизвестно в истории более цинического документа.
Триколор восторжествовал над одноцветным белым, как и над одноцветным красным знаменем, только первое погибло при взрывах смеха, между тем как для победы над вторым потребовались потоки крови».
«На днях газеты передали телеграмму такого содержания: «Русские ценности повысились благодаря слухам о возобновлении русского наступления, которое обеспечило бы финансовую помощь Америки» (ПТА).
...Как биолог, я могу только изумляться, с каким совершенством работает этот капиталистически-государственный международный организм. Физиологи не могли бы привести лучшего примера превращения живой силы (крови) в потенциальную энергию (золото). И как во всяком организме, где совершается круговой процесс, не знаешь, где начало, где конец, что следствие, что причина. В начале войны казалось, будто золото родило кровь, а теперь оказывается, что и кровь может родить золото. Вот какая отдаленная аналогия скрывается в нескольких словах этой телеграммы, которая, конечно, наполнила чувством «народной гордости» сердца всех истинных «патриотов своего отечества».
Пётр Карягин (1875 - после 1928). Дошли! Атака русской пехоты на германские окопы. 1918
«В моей памяти всплыла не так давно прочтенная, ликующая передовица «Times» по поводу одной речи генерала Робертсона (начальника главного штаба британской армии), в которой он говорит, что Англию можно спасти лишь под условием, чтобы вся английская нация отказалась от того, что до сих пор англичане ценили всего выше, - «от своей воли, от своей свободы»...
Перед человечеством стоит всё тот же выбор: свободные народы или послушные бичу стада. Развернёт ли человечество своё славное красное знамя, или исступлённым и трусливым врагам «красной тряпки» удастся ещё раз волочить его в лужах пролитой ими крови? Раздастся ли победный гимн свободе и миру всего мира, или он потонет в диком вопле поклонников войны: «Кровушки! кровушки! кровушки! Крови посвежей!».
Вот в чём вопрос».