Грязь в золоте и золото в грязи, или 200 лет Ивану Аксакову
П.Ф. Соколов. Портрет Ивана Аксакова. 1840-е
Жил да был на свете вот этот изящный, хрупкий на вид и франтоватый молодой дворянин. С тщательно отполированными ногтями, элегантной тросточкой в руке, «по моде лондонской одет», если точнее, по моде английских денди и парижских мюскаденов. В Париже золотая молодёжь, бывало, прошибала своими тяжёлыми тросточками насквозь черепа встреченным санкюлотам, но в дикой Московии местные Онегины в тот момент о подобных ужасах даже не помышляли, и идеи мюскаденов если принимали и разделяли, то платонически, в облегчённом, гламурно-засахаренном виде.
Однако кто бы мог подумать, что со временем этот франт обратится в сурового вождя славянофилов с окладистой бородой, который будет настойчиво проповедовать родную старину, хвалить до небес простого мужика и клеймить на чём свет стоит русского царя Петра за то, что он подписывался нерусским именем Piter? Но всякое бывает... Сегодня, 8 октября, Ивану Аксакову как раз исполняется 200 лет.
Илья Репин. Портрет Ивана Аксакова. 1878
Про старшего брата нашего героя, Константина Аксакова я уже как-то рассказывал в этом сообществе. Но старший брат сравнительно рано ушёл из жизни, и младшему выпала нелёгкая доля продолжать его дело в одиночестве. И он прилежно тянул эту лямку ещё четверть века, до конца жизни, в меру своих сил и дарований.
У Ивана Аксакова я не встречал столь зажигательных текстов, как у Константина, одно из произведений которого я здесь как-то приводил, и которое в сжатом виде - квинтэссенция славянофильства, так что позволю его себе снова процитировать. Называется «Опыт синонимов: публика и народ». Отрывок:
«Разница между публикой и народом у нас очевидна (мы говорим вообще, исключения сюда нейдут). Публика подражает и не имеет самостоятельности: всё, что она принимает чужое, принимает она наружно, становясь всякий раз сама чужою. Народ не подражает и совершенно самостоятелен; а если что примет чужое, то сделает его своим, усвоит. У публики свое превращается в чужое. У народа чужое обращается в свое. Часто, когда публика едет на бал, народ идет ко всенощной; когда публика танцует, народ молится. [...] Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки; народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ - в русском. У публики - парижские моды. У народа - свои русские обычаи. Публика (большею частью, по крайней мере) ест скоромное; народ ест доступное. Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большей частью ногами по паркету) - народ спит или уже встаёт опять работать. Публика презирает народ - народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтёшь. Публика преходяща - народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь; но в публике грязь в золоте, в народе - золото в грязи. У публики - свет (monde, балы и проч.), у народа - мир (сходка). Публика и народ имеют эпитеты: публика у нас почтеннейшая, народ православный. «Публика, вперёд! Народ - назад!» - так многозначительно воскликнул один хожалый».
Вот такие-то идеи и развивал, идя по стопам брата, Иван Сергеевич. Бесстрашно воевал с цензурой, когда его издания закрывали одно за другим, и даже на старости лет отправлялся в ссылку, но от своих взглядов не отрекался.
Отрывки из его сочинений:
«А между тем, по общему единогласному свидетельству иностранцев, русский простой народ умнее и даровитее простого народа всех стран Европы; русский мужик стоит по своему природному уму несравненно выше французского, немецкого, итальянского мужика. Никто за эти слова не вправе упрекнуть нас в пристрастии; повторяем, этот отзыв о русском народе принадлежит не нам, а самим иностранцам. Да, наша природная умственная почва несравненно здоровее, доброкачественнее и восприимчивее природной же почвы других образованных европейских народов; умственный и душевный кругозор нашего народа при известной степени его развития шире кругозора других народов при той же степени развития».
«Сколько накопили мы лжи в течение нашего полуторастолетнего разрыва с народом!.. Это не значит, чтобы до разрыва не было у нас ни зла, ни мерзостей: их было много, но то были пороки, порождения грубости и невежества. Только после разрыва заводится у нас ложь: жизнь теряет цельность, её органическая сила убегает внутрь, в глубокий подземный слой народа, и вся поверхность земли населяется призраками и живёт призрачною жизнию!»
А вот простой и безыскусный рассказ Ивана Аксакова о том, как русских мужиков подарили королю прусскому. Эта история, как видно, поразила его до глубины души:
«Приехал в Москву Его Величество король прусский. Делали ему парады; манёвры делали. Понравились ему песельники. Вот Его Величество, покойный император Александр Павлович, и говорит ему: «Вот так и так, не хотите ли, ваше королевское величество, я вам снаряжу хор песельников?» - «Как же так?» - «Да так же». - Вот после парада-то и скомандовали: «Песельники, вперёд!» - от каждого полка значит. Вышли мы, выстроились. Тут подошло начальство, выбрали - кто был получше да был холостой. Женатых отослали. Выбрали нас человек 30. Ну, и говорят: «Жалуют вас Его Величеству королю прусскому...»
- Но неужели, - спросил я старого песельника - вас не спрашивали - желаете ли вы? - Да оно, пожалуй, и спрашивали. Государь велел - по доброй воле. Ну, да тут начальство, - что ответишь? Солдат, сами изволите знать, ваше высокоблагородие, рассуждать не может, коли начальство спрашивает. Известно: «ради стараться». Ну, вот отобрали нас, осмотрели, ну и скомандовали: марш! И погнали в Пруссию. Король обязался царю нас содержать хорошо, и церковь выстроить, и дома, и земли дать. Вот и дал, и построил...
Старик помолчал и потом прибавил: «Ничего, при старом короле, Его Величестве Фридрихе-Вильгельме, дай Бог ему царствие небесное, нам было хорошо, он нас любил и жаловал. Бывало, как здесь в Потсдаме живёт, то как откушает, призовёт нас и велит петь, и очень нами утешался. Ну, а при новом короле, - продолжал он, понизив голос, - пошло уж другое. Он до песен не охотник, и не призывал нас, - так себе живём... Совсем уж другое пошло»... И он вздохнул».
Есть у Ивана Сергеевича и такие высказывания, которые и сейчас легко способны довести до белого каления любого современного либерала, вот типичный пример:
«Если поднимается свист и гам по поводу властолюбия и завоевательной похоти России, знайте, что какая-либо западноевропейская держава готовит бессовестнейший захват чьей-либо чужой земли».
«Будет ли когда исправлена ошибка, сделанная Петром? Будет ли когда средоточие правительственной деятельности перенесено с Ингерманландских болот в страны более плодородные, например, Киев?». Вот вопросы чрезвычайной важности...»
Однако при этом со своими современниками-западниками, вроде Герцена, Иван Сергеевич хотя и расходился идейно, но дружил лично. Прослышав, что, оказавшись на Западе, его старый друг-оппонент Герцен вроде бы разочаровался увиденным, Иван Сергеевич отправился к нему, чтобы в этом убедиться. Из мемуаров Н.А. Тучковой-Огарёвой: «Приезжали и люди вполне порядочные, развитые, сочувствовавшие Герцену. Между ними один только в эту эпоху меня глубоко поразил своей благородной, немного гордой наружностью, цельностью, откровением своей натуры. Это был Иван Сергеевич Аксаков. Он знал Герцена ещё в Москве. Тогда они стояли на противоположных берегах. Читая во многих заграничных изданиях Герцена о разочаровании его относительно Запада, Аксаков, вероятно, захотел проверить лично, ближе ли стали их взгляды, и убедился, что они ― деятели, идущие по двум параллельным линиям, которые никогда не могут сойтись…»
А.И. Герцен и А.И. Герцен. 1865. Дагерротип Сергея Левицкого с двойным изображением одного человека, как бы спорящего с самим собой. Колоризация Ольги Ширниной В то время этот нехитрый «фотофокус» производил фурор. А к изображению подходят слова А.И. о славянофилах: «Мы, как Янус или как двуглавый орёл, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».
Хотя марксисты всегда вели свою идейную родословную в России от западников ― Герцена, Белинского ― но они с пониманием высказывались и о некоторых идеях славянофилов. Георгий Плеханов писал: «Прав был И.С. Аксаков и тогда, когда утверждал, что «сходство некоторых учений, занесённых с Запада, с бытовыми воззрениями русского народа» ― он имел в виду русскую общину, с одной стороны, и «коммуну» и «фаланстер».
Борис Лебедев. В.Г. Белинский и славянофилы. 1948
Отрывок из советского фильма 1951 года ― спор западника Белинского со славянофилами:
Click to viewТут любопытно, что даже в наиболее «русофильский», как считается, период советской истории, СССР вёл родословную от западников, а славянофилов продолжал высмеивать, и довольно остро.
А вот это уж, пожалуй, высшая похвала, какая может быть только от идейного врага: ругая славянофилов, критик сравнивает их с ещё более ненавидимыми им... большевиками.
Марк Алданов писал в 1919 году:
«Пожалуй, достаточно напомнить одно только знаменитое определение того же Константина Аксакова: «в публике ― грязь в золоте; в народе ― золото в грязи». Одним словом, славянофилы были демократы. Какая цена была в жизни их демократизму, другой вопрос. Л.Н. Толстой со своей холодной усмешкой рассказывал, что цену эту он постиг однажды из следующего небольшого эпизода: он шёл по Арбату в обычном крестьянском платье; ему встретился проезжавший на лихаче вождь славянофилов И.С. Аксаков. Толстой поклонился, Аксаков бегло оглянул его и не счёл нужным ответить: в старом мужике он не узнал графа Толстого. Грязь в золоте не удостоила поклона золота в грязи. ― Славянофилы были такие же демократы, как большевики».
Такие дела!.. :)