Воспоминания концертного администратора
Павел Шахнарович, появившийся на свет в 1921 году, был одним из «бойцов невидимого фронта» отечественной культуры. Почти шестьдесят лет он проработал администратором в кино, театре и на эстраде. Начинал карьеру во время Великой отечественной войны, а заканчивал в «лихие девяностые». Встречался и общался со многими выдающимися деятелями искусств. В 2002-2003 годах Павел Александрович наговорил на диктофон воспоминания о самых ярких эпизодах его жизни. Тогда, по ряду причин, опубликовать их не удалось. И вот, наконец, эти уникальные записи дождались своего часа.
* * *
- В середине 60-х началась моя многолетняя дружба и совместная работа со знаменитым Валерой Ободзинским.
Все почему-то считали его евреем. Видимо, из-за его одесского происхождения. Валера сам часто шутил, что по национальности он одессит. На самом деле папа у него был поляк. Да и то с какой-то русской примесью. А мама - чистокровная украинка. И в документах Валеру записали русским. Впервые я увидел его в Норильске. Валера гастролировал там с коллективом из Костромской филармонии. Он был тогда никто и очень много пил. Во время выступления их коллектива на сцене стояла декорация какого-то дома с окном. И пьяный Валера, не удержавшись на ногах, выпал из этого окна. Тем не менее, он мне понравился. Конечно, ему еще в чем-то не хватало мастерства. Но все равно пел он очень хорошо.
И, вернувшись в Москву, я рассказал о нем в джазовом оркестре Олега Лундстрема. Некоторое время спустя его пригласили на прослушивание и взяли в оркестр солистом. Валера бросил пить и стал быстро набирать популярность у публики. Потом известный администратор Павел Леонидов увез его в Донецк. «Что ты сидишь в оркестре Лундстрема? - сказал он. - Мы тебе сделаем сольную программу». Донецкой филармонией тогда фактически руководил другой известный администратор Миша Дорн. Формально он работал там с Тамарой Миансаровой. Но директор филармонии Алексей Омельченко страшно кирял. Приходил утром с большого бодуна, подписывал необходимые документы и уезжал обедать. А к вечеру уже снова был тепленький. И Мише приходилось все держать в своих руках. Поскольку Леонидову самому было недосуг ездить с Валерой на гастроли, он порекомендовал Дорну меня. «Не хотели бы вы поработать с Ободзинским?» - спросил меня Миша. «Давайте!» - согласился я.
В тот момент я ушел с «Мосфильма» и от случая к случаю кого-то возил на гастроли. С Шульженко ездил на Западную Украину - в Мукачево, Ужгород, Львов, Луцк. Но принимали ее уже не так, как раньше. Не было прежних оваций. Из-за этого она вечно была недовольна. И чтобы не выслушивать ее претензии, я решал все вопросы через ее аккомпаниатора Додика Ашкенази. А с Ободзинским я чувствовал себя хозяином положения и мог ставить любые условия. Его концерты шли тогда на ура. У меня круглые сутки звонил телефон. «Дайте хоть какие-нибудь сроки! - умоляли меня. - Сделаем концертов, сколько хотите!». Из-за этого для многих коллег Валера был как кость в горле. Помню, я приехал по гастрольным делам во Фрунзе. Заместитель директора филармонии назначил мне встречу на летней эстраде в городском саду. Там готовились к выступлению Алла Йошпе и Стахан Рахимов. И я невольно услышал их разговор. «А кто этот человек, с которым вы встречались? - спросила Йошпе. - У него очень знакомое лицо». «Это администратор Ободзинского, - объяснил замдиректора. - Мы хотим сделать его концерты во дворце спорта». «Зачем вам Ободзинский? - пренебрежительно фыркнула Йошпе. - Это же какая-то одесская шантрапа!». В ее словах сквозила эдакая завистливая ненависть к более удачливому конкуренту.
* * *
В те времена всем артистам устанавливалась норма по количеству концертов в месяц. Превышать ее запрещалось. Но мы находили различные обходные пути. Когда Ободзинский из Донецкой филармонии перешел в Росконцерт, я договорился о его совместных гастролях с оркестром Лундстрема. Им было очень выгодно работать с Валерой. Да, у них были свои неплохие солисты - Дмитрий Ромашков и Майя Розова, жена тромбониста Алика Шабашова. Более того, в тот момент у Лундстрема пела наша будущая примадонна Алла Пугачева. Среди музыкантов о ней уже тогда ходили легенды. Говорили, что на гастролях она переспала со значительной частью оркестра. Но ни на Аллу Борисовну, ни на Ромашкова с Розовой народ так не валил, как на Валеру.
И чтобы выполнить свою норму - 17 концертов в месяц, оркестру где-то десять месяцев в году приходилось проводить в гастрольных поездках. А благодаря Ободзинскому, у них было по 2-3 концерта в день. За месяц они выполняли квартальную норму. И получали дополнительный отдых. Выгодно это было и нам. Поскольку Валера в оркестре не работал, их норма ему не засчитывалась. И дальше он мог еще гастролировать в счет своей нормы. А чтобы Валере подняли ставку за концерт, мы с директором оркестра Лундстрема Юркой Горшковым пробили ему звание Заслуженного артиста Марийской АССР.
За это он целый месяц выступал в этой республике чуть ли не в коровниках и пристанционных уборных. Подобные ухищрения широко практиковались среди тогдашних эстрадных деятелей. Закончилось это тем, что в конце 70-х годов против сотрудников Росконцерта было возбуждено уголовное дело. За хищения и взятки посадили замначальника отдела художественных коллективов Иваненко и еще несколько человек. По этому же делу проходил и Марк Рудинштейн. Сейчас он говорит, что пострадал ни за что. На самом деле он подделывал счета за телефонные переговоры. Допустим, счет был на 8 рублей. А он ставил 28 рублей. И получал в кассе лишние деньги. Причем, его подделки были настолько топорными, что первый же ревизор обратил на них внимание. Рудинштейну дали 6 лет. Но отсидел он всего 10 месяцев. Потом его адвокат добился, чтобы наказание ограничили фактически отбытым сроком.
Следователи из Республиканской прокуратуры и меня очень хотели зацепить. Допрашивали по 6-7 часов. Но у них не было никаких фактов. И от меня отстали. В качестве одного из свидетелей по делу Росконцерта на допрос вызывали популярного в те годы Вадима Мулермана. Я не хочу давать оценку его поведению. Каждый поступает так, как считает нужным. Но Мулерман дал правдивые показания. Он честно рассказал следователям, кому платил и почему это делал. Естественно, на него ополчились те, кто отказывались давать показания. Они считали, что Мулерман всех предал. И к нему резко изменилось отношение. Его перестали занимать в концертах. Не стали делать ему гастроли. В конце концов, его вынудили уйти из Росконцерта и уехать из страны.
* * *
В разгар карьеры у Ободзинского начались раздоры с первой женой Нелли Кучкильдиной. Поначалу он был сильно в нее влюблен. Они познакомились в Иркутске. Нелли приехала туда из своего родного Свердловска учиться в институте. А еще никому неизвестный Валера выступал там с концертом от Костромской филармонии. Какое-то время они переписывались и перезванивались. А когда я стал администратором Валеры, Нелли начала сопровождать его на гастролях. Из-за этого у меня в каждом городе возникала куча проблем. По тогдашним правилам, жить в гостинице в одном номере без штампа о регистрации брака им было нельзя. Приходилось снимать Нелли отдельный номер.
А ночами она тайно пробиралась к Валере. «Да распишитесь вы, наконец!» - говорил им я. А тогда за 2-3 месяца нужно было дать объявление в газету о намерении вступить в брак да еще 2-3 месяца ждать, пока его напечатают. В конце концов, во время гастролей в Красноярске я договорился с сотрудниками крайкома партии, и они помогли расписать их в обход правил. Первое время Валера и Нелли жили в Москве у меня в коммуналке. Именно туда они привезли из роддома старшую дочь Анжелу. Помню, я вернулся с гастролей, а ее как раз купали в тазике. Потом у Валеры появилась своя квартира на Переяславской улице. Вроде бы все шло хорошо. Но к тому времени Валера остыл к Нелли как к женщине. Нет, он хорошо к ней относился, заботился о ней, покупал ей дорогие подарки.
Нелли никогда не работала. Она числилась у него в коллективе костюмершей, что позволяло ей за казенный счет ездить с ним на гастроли. Но реально как костюмерша она ничего не делала. Максимум - гладила Валере рубашки. Потом Нелли начала пить. У нее это потомственное. На гастролях к Валере в гостиницу постоянно приходили гости - из филармонии, из обкома партии. Сам он тогда не пил, находился в «завязке». Сидел за столом минут пятнадцать и говорил: «Извините, я устал. У меня завтра концерт. Я пойду спать». А мы оставались с гостями до трех ночи, а то и до утра. Я-то еще как-то старался не перебирать лишнего. У меня все-таки с утра были дела. А у Нелли-то никаких дел не было. И она пила - будь здоров! То же самое происходило и в Москве.
Каждый день она собирала гостей, и начиналась пьянка. Потом Нелли спуталась с каким-то официантом с парохода, который был очень похож на Валеру. Из-за этого Валера долго не признавал младшую дочь Леру. Он считал, что это не его ребенок, а этого официанта. Мне даже пришлось вместо него забирать Леру из роддома. На этой почве у Нелли произошло помутнение рассудка. Она пыталась отравиться и попала в психиатрическую больницу. В довершение всего кто-то сообщил Валере, что Нелли переспала с Иосифом Кобзоном и Львом Лещенко. «Ты, наверное, знал об этом? - выпытывал он у меня. - Почему ты мне ничего не сказал?». «Боже упаси, откуда я мог знать? - разводил руками я. - Ты думаешь, что она мне про такое рассказывала?». После этого Валера не выдержал и ушел от Нелли к своей землячке-одесситке Лоле Кравцовой - дочери заслуженного человека, капитана круизного теплохода «Азербайджан».
* * *
К сожалению, из-за семейных проблем Ободзинского снова потянуло к бутылке. Нелли создала в доме такую атмосферу, даже человек, который никогда капли в рот не брал, и то бы запил. Сначала Валера год сидел на «колесах». Потом сам бросил. Какое-то время держался. А однажды на новый год все-таки сорвался и начал безобразно пить. Не остановила его даже женитьба на Лоле. Правда, она тоже не пользовалась безупречной репутацией. Злые языки связывали ее с тем же Кобзоном. И не только ее, но и ее мать. Однако Лола, по крайней мере, искренне беспокоилась о муже и пыталась ему помочь. Помню, как мы с ней и запойным администратором Костей Михеевым из Москонцерта втроем клали Валеру в областную психиатричку на улице 8 марта. Он был как мешок и совершенно ничего не соображал. Это было что-то ужасное. В итоге Лола Ободзинского выставила.
Как она сама мне говорила, устала от его пьянства. По той же причине, и я вскоре перестал с ним работать. Он уже не прислушивался к моему мнению. Выходил на сцену пьяный. Начал срывать концерты. Нелли все это время никакого интереса к отцу своих дочерей не проявляла. У нее тогда была своя бурная жизнь. Она одного за другим меняла мужиков. Сначала ее любовником стал мальчик Ядик, который был вдвое младше ее. Потом выяснилось, что он вор. Не помню, то ли его арестовали, то ли он ударился в бега. Его сменил армянин Эмиль. Кстати, неплохой мужик. Нельку очень любил. Правда, он вскоре умер. После этого с ней жил какой-то грузин и кто-то еще - всех не упомнить. В квартире на Переяславской у нее был настоящий бардак. В унитазе лежало несмытое говно. На полу валялись нестиранные трусики в месячных. А сама Нелли доходила до того, что на глазах у дочек в голом виде спала посреди комнаты с очередным мужиком.
Анжела и Лера с детства впитывали эту атмосферу. И пошли по стопам мамы. Пить и трахаться - вот в чем они видели смысл жизни. Между тем, уйдя от Лолы, Валера пришел ко мне и сказал: «Я не буду больше пить. Уговорите Нелли, чтобы она со мной снова сошлась». Это был шаг отчаяния. Ему просто некуда было деться. Нелли не хотела принимать его обратно. Я провел с ней большую работу. Часами увещевал ее, что у них все-таки две дочки, что все-таки отец будет с ними. И кое-как уговорил. Они второй раз расписались. Но прожили вместе недолго. Валера продолжал пить. Однажды он возвращался с гастролей и позвонил домой, чтобы сообщить о своем приезде. «Ты можешь не приезжать, - ответила ему Нелли. - Тебе тут места нет».
Мне пришлось на первое время приютить его у себя. Потом Валера в пьяном виде все-таки заявился на Переяславскую. Кричал: «Я здесь хозяин! Здесь все мое!». Действительно, он все оставил Нелли - и квартиру, и картины, и хрусталь, и дорогие сервизы, и золото с бриллиантами. Но поляк Анджей Янчак, который стал ее новым мужем, не стал с ним церемониться и вышвырнул его за дверь.
* * *
Когда распался Советский Союз, я уже официально вышел на пенсию. Но изредка продолжал работать как частное лицо. У меня остались хорошие связи в Череповце. Меня даже хотели представить к званию почетного гражданина этого города. На протяжении двадцати пяти лет я возил туда артистов. Проводил большие концерты во дворце спорта на 25 тысяч зрителей. Весь город меня знал. И мне готовы были сделать все, что угодно. Ни в чем мне не отказывали. Я мог прийти и сказать: «Гостиницу с 8-го числа закрываем. 9-го приезжают мои артисты». И ее закрывали. А когда мне нужен был транспорт, снимали с рейса первый попавшийся автобус и, высадив из него пассажиров, отправляли ко мне.
Дворец спорта на протяжении нескольких лет не мог достать себе шторы, которые производились на местной фабрике. И только я с легкостью решил эту проблему. Получил 80 комплектов штор для дворца и еще 40 комплектов для работников. Особенно теплые отношения у меня сложились с руководством Череповецкого металлургического комбината. Именно мне в 1995 году доверили проводить во дворце металлургов большие праздничные концерты в честь юбилея их предприятия. На это мне выделили 40 миллионов рублей. Предоставили для проживания коттеджи в загородном доме отдыха. И я привез им Муслима Магомаева, Эдиту Пьеху, Машу Распутину и многих других артистов.
Пьеха до этого уже бывала в Череповце. И, когда я ей позвонил по поводу выступления на юбилее, сразу потребовала, чтобы ей подарили какой-то дорогой подарок. «Дита, самый лучший подарок - кусок легированной стали, - подколол ее я. - Эта сталь стоит безумных денег». «Хватит шутить, Павел Александрович! - обиделась она. - Если вы не выполните мои условия, я никуда не поеду». «Я вам покажу «не поеду»! - пригрозил ей я. - Чтобы были, как штык! Я вас буду ждать». Но Пьеха не успокоилась и все-таки добилась своего. Пошла в Череповецкий горсовет и выпросила у них два унитаза. «Почему два?» - спрашивали потом у меня. «Видимо, она столько, извините, кое-чего делает, что одного ей мало», - шутил в ответ я.
Самое смешное, что отправить эти унитазы к ней домой в Ленинград грузовым транспортом, по каким-то причинам, не удалось. И ей пришлось грузить их в пассажирский поезд и ехать с ними в купе. Надо отдать Пьехе должное: у нас нет более элегантной певицы. Я десятки раз видел ее в разных концертах, и ни разу она не надевала одно и то же платье. Но вела себя Эдита Станиславовна всегда ужасно нахально. А в молодые годы ко всему прочему была до неприличия слаба на передок. Ох, любила это дело! Помню, как при мне она получала по морде от своего первого мужа Александра Броневицкого. Мы жили в одной гостинице в Ялте. Вдруг среди ночи поднялся страшный шум. Оказалось, приехал Магомаев, и Броневицкий застукал Пьеху в его номере. Он выволок ее в коридор и так отлупил, что на ней живого места не было, и ей пришлось отменить все концерты. Я отнюдь не ханжа. Сам был грешен. И все же позволять себе такое в присутствии мужа - это, на мой взгляд, уже слишком.
* * *
Из всех артистов, которые приехали поздравлять с юбилеем Череповецкий металлургический комбинат, больше всего проблем мне доставила Маша Распутина. На самом деле я ее туда не приглашал. Ее пригласил сам директор комбината. А меня попросил только организовать ее приезд и встречу. Я позвонил по этому поводу ее мужу Владимиру Ермакову. И вдруг он заявил: «Мы не поедем в Череповец. Нам в другом месте обещают автомобиль. Мы поедем туда». А со мной за эти юбилейные концерты должны были расплатиться автомобилем. И чтобы спасти положение, мне пришлось от него отказаться и отдать его Распутиной и Ермакову. Они его забрали и приехали на нем в Череповец. А уже на месте потребовали переписать документы на Ермакова. В процессе общения он произвел на меня впечатление просто фантастического идиота.
По интеллекту его превосходила даже дверная ручка. «Когда начинается концерт?» - спрашивал Ермаков. «В семь вечера», - отвечал я. Через минуту он забывал об этом и задавал тот же вопрос снова. Я терпеливо повторял ответ. И так повторялось несколько раз. Это страшно выводило меня из себя. Отличилась и сама Распутина. В рамках юбилейных торжеств проводилась выставка народных умельцев. Там были представлены очень красивые вещи. Распутину заинтересовал ларчик, сплетенный из ивовых веток. «Можно мне посмотреть?» - попросила она. Смотрительница вынула его из витрины и дала ей в руки. «Ой, как он мне нравится! - воскликнула Маша. - Я возьму его себе». Сунула под мышку и ушла. Все просто обалдели. «Меня жена убьет, если я не верну эту вещь домой, - пожаловался мне автор ларчика. - Не могли бы вы мне помочь?».
«А что я могу сделать? - развел руками я. - Попробуйте сами поговорить с Распутиной! Или заявите на нее в милицию!». Но потом мне стало жаль человека, и я все-таки пошел к Маше. «Верни ларчик! - сказал я ей. - Это же экспонат на выставке. Ты бы еще пришла в музей и оттуда что-то забрала». «Подумаешь, какая музейная ценность! - усмехнулась она. - Мне и более дорогие вещи дарили». «Безусловно, дарить тебе могли все, что угодно, - попытался объяснить я. - Но это делали люди, которым эти вещи принадлежали. А ты сейчас взяла чужую вещь без спроса». «Даже слушать вас не хочу! - отмахнулась Распутина. - Не портьте мне настроение! Все равно я ничего отдавать не буду!». Думаете, ей было стыдно? Нисколько! Но я хорошо отыгрался на ней и за ларчик, и за автомобиль, и за все остальное. Поскольку Машу невозможно было убрать со сцены, пока она не выдаст весь свой репертуар, я поставил ее в самый конец программы.
В принципе, выступать последним всегда считалось престижным. Но из-за большого количества артистов концерт получился очень длинный. И к выходу Распутиной зрители были настолько уставшими, что уже толком не аплодировали и думали только о том, как бы все это поскорее закончилось. После первого концерта ко мне в гостиницу пришел недовольный Ермаков и стал талдычить: «Машу надо переставить». «Нет, я не буду этого делать», - отказался я. И во все остальные дни Распутина уходила со сцены под три жидких хлопка.
* * *
Вообще, современные артисты бесят меня безответственным отношением к своему делу. Многие позволяют себе выступать в джинсах и майках да еще рваных. В прежние времена их в таком виде даже близко к сцене не подпустили бы. Помню, мы с Ободзинским поехали на гастроли во Владивосток. А своих костюмов для музыкантов у нас еще не было. И я взял им костюмы напрокат в оркестре Леонида Утесова. Они были такого мышиного цвета. Так меня в антракте вызвал начальник политуправления флота и возмутился: «Почему у вас музыканты одеты, как зэки?». И мне пришлось долго перед ним оправдываться. А если у нас концерт задерживался хоть на несколько минут, это было настоящее ЧП. У Ободзинского некоторое время работал один конферансье - полный дурак, дерьмо собачье. Когда делали программу, его взяли из жалости. На Байкале нас попросили дать дневной концерт в санатории. А этот конферансье пошел с какой-то девкой в ресторан и к началу концерта не явился. Пока я его искал, прошел целый час. После этого мы с ним больше не работали.
А сейчас часовая задержка концерта уже никого не удивляет. Наоборот, стало чуть ли не хорошим тоном заставлять зрителей ждать. Я уже молчу о пении нынешних кумиров. Раньше наибольшим успехом у публики пользовались теноры. Они считались самыми элитными певцами. Конечно, имели своих поклонниц и баритоны, и басы. Но больше всего их было у теноров - Лемешева, Козловского, Хромченко. Один из моих братьев был женат на солистке Большого театра, народной артистке Елене Кругликовой. Она рассказывала, как поклонницы ели снег, по которому проходил Лемешев. А сейчас никто не разбирается - тенор у певца или баритон. Поклонников это вообще не волнует. Лишь бы как-то хрипел, и хорошо. Ну, разве что к Киркорову нет вопросов. Хотя бы понятно, что он поет баритоном. А вот какими голосами поют, если, конечно, это можно назвать пением, Газманов, Буйнов или любезный моему сердцу Агутин? Просто невозможно понять.
http://filimonka.ru/viewpub.php?num=993
* * *
- В середине 60-х началась моя многолетняя дружба и совместная работа со знаменитым Валерой Ободзинским.
Все почему-то считали его евреем. Видимо, из-за его одесского происхождения. Валера сам часто шутил, что по национальности он одессит. На самом деле папа у него был поляк. Да и то с какой-то русской примесью. А мама - чистокровная украинка. И в документах Валеру записали русским. Впервые я увидел его в Норильске. Валера гастролировал там с коллективом из Костромской филармонии. Он был тогда никто и очень много пил. Во время выступления их коллектива на сцене стояла декорация какого-то дома с окном. И пьяный Валера, не удержавшись на ногах, выпал из этого окна. Тем не менее, он мне понравился. Конечно, ему еще в чем-то не хватало мастерства. Но все равно пел он очень хорошо.
И, вернувшись в Москву, я рассказал о нем в джазовом оркестре Олега Лундстрема. Некоторое время спустя его пригласили на прослушивание и взяли в оркестр солистом. Валера бросил пить и стал быстро набирать популярность у публики. Потом известный администратор Павел Леонидов увез его в Донецк. «Что ты сидишь в оркестре Лундстрема? - сказал он. - Мы тебе сделаем сольную программу». Донецкой филармонией тогда фактически руководил другой известный администратор Миша Дорн. Формально он работал там с Тамарой Миансаровой. Но директор филармонии Алексей Омельченко страшно кирял. Приходил утром с большого бодуна, подписывал необходимые документы и уезжал обедать. А к вечеру уже снова был тепленький. И Мише приходилось все держать в своих руках. Поскольку Леонидову самому было недосуг ездить с Валерой на гастроли, он порекомендовал Дорну меня. «Не хотели бы вы поработать с Ободзинским?» - спросил меня Миша. «Давайте!» - согласился я.
В тот момент я ушел с «Мосфильма» и от случая к случаю кого-то возил на гастроли. С Шульженко ездил на Западную Украину - в Мукачево, Ужгород, Львов, Луцк. Но принимали ее уже не так, как раньше. Не было прежних оваций. Из-за этого она вечно была недовольна. И чтобы не выслушивать ее претензии, я решал все вопросы через ее аккомпаниатора Додика Ашкенази. А с Ободзинским я чувствовал себя хозяином положения и мог ставить любые условия. Его концерты шли тогда на ура. У меня круглые сутки звонил телефон. «Дайте хоть какие-нибудь сроки! - умоляли меня. - Сделаем концертов, сколько хотите!». Из-за этого для многих коллег Валера был как кость в горле. Помню, я приехал по гастрольным делам во Фрунзе. Заместитель директора филармонии назначил мне встречу на летней эстраде в городском саду. Там готовились к выступлению Алла Йошпе и Стахан Рахимов. И я невольно услышал их разговор. «А кто этот человек, с которым вы встречались? - спросила Йошпе. - У него очень знакомое лицо». «Это администратор Ободзинского, - объяснил замдиректора. - Мы хотим сделать его концерты во дворце спорта». «Зачем вам Ободзинский? - пренебрежительно фыркнула Йошпе. - Это же какая-то одесская шантрапа!». В ее словах сквозила эдакая завистливая ненависть к более удачливому конкуренту.
* * *
В те времена всем артистам устанавливалась норма по количеству концертов в месяц. Превышать ее запрещалось. Но мы находили различные обходные пути. Когда Ободзинский из Донецкой филармонии перешел в Росконцерт, я договорился о его совместных гастролях с оркестром Лундстрема. Им было очень выгодно работать с Валерой. Да, у них были свои неплохие солисты - Дмитрий Ромашков и Майя Розова, жена тромбониста Алика Шабашова. Более того, в тот момент у Лундстрема пела наша будущая примадонна Алла Пугачева. Среди музыкантов о ней уже тогда ходили легенды. Говорили, что на гастролях она переспала со значительной частью оркестра. Но ни на Аллу Борисовну, ни на Ромашкова с Розовой народ так не валил, как на Валеру.
И чтобы выполнить свою норму - 17 концертов в месяц, оркестру где-то десять месяцев в году приходилось проводить в гастрольных поездках. А благодаря Ободзинскому, у них было по 2-3 концерта в день. За месяц они выполняли квартальную норму. И получали дополнительный отдых. Выгодно это было и нам. Поскольку Валера в оркестре не работал, их норма ему не засчитывалась. И дальше он мог еще гастролировать в счет своей нормы. А чтобы Валере подняли ставку за концерт, мы с директором оркестра Лундстрема Юркой Горшковым пробили ему звание Заслуженного артиста Марийской АССР.
За это он целый месяц выступал в этой республике чуть ли не в коровниках и пристанционных уборных. Подобные ухищрения широко практиковались среди тогдашних эстрадных деятелей. Закончилось это тем, что в конце 70-х годов против сотрудников Росконцерта было возбуждено уголовное дело. За хищения и взятки посадили замначальника отдела художественных коллективов Иваненко и еще несколько человек. По этому же делу проходил и Марк Рудинштейн. Сейчас он говорит, что пострадал ни за что. На самом деле он подделывал счета за телефонные переговоры. Допустим, счет был на 8 рублей. А он ставил 28 рублей. И получал в кассе лишние деньги. Причем, его подделки были настолько топорными, что первый же ревизор обратил на них внимание. Рудинштейну дали 6 лет. Но отсидел он всего 10 месяцев. Потом его адвокат добился, чтобы наказание ограничили фактически отбытым сроком.
Следователи из Республиканской прокуратуры и меня очень хотели зацепить. Допрашивали по 6-7 часов. Но у них не было никаких фактов. И от меня отстали. В качестве одного из свидетелей по делу Росконцерта на допрос вызывали популярного в те годы Вадима Мулермана. Я не хочу давать оценку его поведению. Каждый поступает так, как считает нужным. Но Мулерман дал правдивые показания. Он честно рассказал следователям, кому платил и почему это делал. Естественно, на него ополчились те, кто отказывались давать показания. Они считали, что Мулерман всех предал. И к нему резко изменилось отношение. Его перестали занимать в концертах. Не стали делать ему гастроли. В конце концов, его вынудили уйти из Росконцерта и уехать из страны.
* * *
В разгар карьеры у Ободзинского начались раздоры с первой женой Нелли Кучкильдиной. Поначалу он был сильно в нее влюблен. Они познакомились в Иркутске. Нелли приехала туда из своего родного Свердловска учиться в институте. А еще никому неизвестный Валера выступал там с концертом от Костромской филармонии. Какое-то время они переписывались и перезванивались. А когда я стал администратором Валеры, Нелли начала сопровождать его на гастролях. Из-за этого у меня в каждом городе возникала куча проблем. По тогдашним правилам, жить в гостинице в одном номере без штампа о регистрации брака им было нельзя. Приходилось снимать Нелли отдельный номер.
А ночами она тайно пробиралась к Валере. «Да распишитесь вы, наконец!» - говорил им я. А тогда за 2-3 месяца нужно было дать объявление в газету о намерении вступить в брак да еще 2-3 месяца ждать, пока его напечатают. В конце концов, во время гастролей в Красноярске я договорился с сотрудниками крайкома партии, и они помогли расписать их в обход правил. Первое время Валера и Нелли жили в Москве у меня в коммуналке. Именно туда они привезли из роддома старшую дочь Анжелу. Помню, я вернулся с гастролей, а ее как раз купали в тазике. Потом у Валеры появилась своя квартира на Переяславской улице. Вроде бы все шло хорошо. Но к тому времени Валера остыл к Нелли как к женщине. Нет, он хорошо к ней относился, заботился о ней, покупал ей дорогие подарки.
Нелли никогда не работала. Она числилась у него в коллективе костюмершей, что позволяло ей за казенный счет ездить с ним на гастроли. Но реально как костюмерша она ничего не делала. Максимум - гладила Валере рубашки. Потом Нелли начала пить. У нее это потомственное. На гастролях к Валере в гостиницу постоянно приходили гости - из филармонии, из обкома партии. Сам он тогда не пил, находился в «завязке». Сидел за столом минут пятнадцать и говорил: «Извините, я устал. У меня завтра концерт. Я пойду спать». А мы оставались с гостями до трех ночи, а то и до утра. Я-то еще как-то старался не перебирать лишнего. У меня все-таки с утра были дела. А у Нелли-то никаких дел не было. И она пила - будь здоров! То же самое происходило и в Москве.
Каждый день она собирала гостей, и начиналась пьянка. Потом Нелли спуталась с каким-то официантом с парохода, который был очень похож на Валеру. Из-за этого Валера долго не признавал младшую дочь Леру. Он считал, что это не его ребенок, а этого официанта. Мне даже пришлось вместо него забирать Леру из роддома. На этой почве у Нелли произошло помутнение рассудка. Она пыталась отравиться и попала в психиатрическую больницу. В довершение всего кто-то сообщил Валере, что Нелли переспала с Иосифом Кобзоном и Львом Лещенко. «Ты, наверное, знал об этом? - выпытывал он у меня. - Почему ты мне ничего не сказал?». «Боже упаси, откуда я мог знать? - разводил руками я. - Ты думаешь, что она мне про такое рассказывала?». После этого Валера не выдержал и ушел от Нелли к своей землячке-одесситке Лоле Кравцовой - дочери заслуженного человека, капитана круизного теплохода «Азербайджан».
* * *
К сожалению, из-за семейных проблем Ободзинского снова потянуло к бутылке. Нелли создала в доме такую атмосферу, даже человек, который никогда капли в рот не брал, и то бы запил. Сначала Валера год сидел на «колесах». Потом сам бросил. Какое-то время держался. А однажды на новый год все-таки сорвался и начал безобразно пить. Не остановила его даже женитьба на Лоле. Правда, она тоже не пользовалась безупречной репутацией. Злые языки связывали ее с тем же Кобзоном. И не только ее, но и ее мать. Однако Лола, по крайней мере, искренне беспокоилась о муже и пыталась ему помочь. Помню, как мы с ней и запойным администратором Костей Михеевым из Москонцерта втроем клали Валеру в областную психиатричку на улице 8 марта. Он был как мешок и совершенно ничего не соображал. Это было что-то ужасное. В итоге Лола Ободзинского выставила.
Как она сама мне говорила, устала от его пьянства. По той же причине, и я вскоре перестал с ним работать. Он уже не прислушивался к моему мнению. Выходил на сцену пьяный. Начал срывать концерты. Нелли все это время никакого интереса к отцу своих дочерей не проявляла. У нее тогда была своя бурная жизнь. Она одного за другим меняла мужиков. Сначала ее любовником стал мальчик Ядик, который был вдвое младше ее. Потом выяснилось, что он вор. Не помню, то ли его арестовали, то ли он ударился в бега. Его сменил армянин Эмиль. Кстати, неплохой мужик. Нельку очень любил. Правда, он вскоре умер. После этого с ней жил какой-то грузин и кто-то еще - всех не упомнить. В квартире на Переяславской у нее был настоящий бардак. В унитазе лежало несмытое говно. На полу валялись нестиранные трусики в месячных. А сама Нелли доходила до того, что на глазах у дочек в голом виде спала посреди комнаты с очередным мужиком.
Анжела и Лера с детства впитывали эту атмосферу. И пошли по стопам мамы. Пить и трахаться - вот в чем они видели смысл жизни. Между тем, уйдя от Лолы, Валера пришел ко мне и сказал: «Я не буду больше пить. Уговорите Нелли, чтобы она со мной снова сошлась». Это был шаг отчаяния. Ему просто некуда было деться. Нелли не хотела принимать его обратно. Я провел с ней большую работу. Часами увещевал ее, что у них все-таки две дочки, что все-таки отец будет с ними. И кое-как уговорил. Они второй раз расписались. Но прожили вместе недолго. Валера продолжал пить. Однажды он возвращался с гастролей и позвонил домой, чтобы сообщить о своем приезде. «Ты можешь не приезжать, - ответила ему Нелли. - Тебе тут места нет».
Мне пришлось на первое время приютить его у себя. Потом Валера в пьяном виде все-таки заявился на Переяславскую. Кричал: «Я здесь хозяин! Здесь все мое!». Действительно, он все оставил Нелли - и квартиру, и картины, и хрусталь, и дорогие сервизы, и золото с бриллиантами. Но поляк Анджей Янчак, который стал ее новым мужем, не стал с ним церемониться и вышвырнул его за дверь.
* * *
Когда распался Советский Союз, я уже официально вышел на пенсию. Но изредка продолжал работать как частное лицо. У меня остались хорошие связи в Череповце. Меня даже хотели представить к званию почетного гражданина этого города. На протяжении двадцати пяти лет я возил туда артистов. Проводил большие концерты во дворце спорта на 25 тысяч зрителей. Весь город меня знал. И мне готовы были сделать все, что угодно. Ни в чем мне не отказывали. Я мог прийти и сказать: «Гостиницу с 8-го числа закрываем. 9-го приезжают мои артисты». И ее закрывали. А когда мне нужен был транспорт, снимали с рейса первый попавшийся автобус и, высадив из него пассажиров, отправляли ко мне.
Дворец спорта на протяжении нескольких лет не мог достать себе шторы, которые производились на местной фабрике. И только я с легкостью решил эту проблему. Получил 80 комплектов штор для дворца и еще 40 комплектов для работников. Особенно теплые отношения у меня сложились с руководством Череповецкого металлургического комбината. Именно мне в 1995 году доверили проводить во дворце металлургов большие праздничные концерты в честь юбилея их предприятия. На это мне выделили 40 миллионов рублей. Предоставили для проживания коттеджи в загородном доме отдыха. И я привез им Муслима Магомаева, Эдиту Пьеху, Машу Распутину и многих других артистов.
Пьеха до этого уже бывала в Череповце. И, когда я ей позвонил по поводу выступления на юбилее, сразу потребовала, чтобы ей подарили какой-то дорогой подарок. «Дита, самый лучший подарок - кусок легированной стали, - подколол ее я. - Эта сталь стоит безумных денег». «Хватит шутить, Павел Александрович! - обиделась она. - Если вы не выполните мои условия, я никуда не поеду». «Я вам покажу «не поеду»! - пригрозил ей я. - Чтобы были, как штык! Я вас буду ждать». Но Пьеха не успокоилась и все-таки добилась своего. Пошла в Череповецкий горсовет и выпросила у них два унитаза. «Почему два?» - спрашивали потом у меня. «Видимо, она столько, извините, кое-чего делает, что одного ей мало», - шутил в ответ я.
Самое смешное, что отправить эти унитазы к ней домой в Ленинград грузовым транспортом, по каким-то причинам, не удалось. И ей пришлось грузить их в пассажирский поезд и ехать с ними в купе. Надо отдать Пьехе должное: у нас нет более элегантной певицы. Я десятки раз видел ее в разных концертах, и ни разу она не надевала одно и то же платье. Но вела себя Эдита Станиславовна всегда ужасно нахально. А в молодые годы ко всему прочему была до неприличия слаба на передок. Ох, любила это дело! Помню, как при мне она получала по морде от своего первого мужа Александра Броневицкого. Мы жили в одной гостинице в Ялте. Вдруг среди ночи поднялся страшный шум. Оказалось, приехал Магомаев, и Броневицкий застукал Пьеху в его номере. Он выволок ее в коридор и так отлупил, что на ней живого места не было, и ей пришлось отменить все концерты. Я отнюдь не ханжа. Сам был грешен. И все же позволять себе такое в присутствии мужа - это, на мой взгляд, уже слишком.
* * *
Из всех артистов, которые приехали поздравлять с юбилеем Череповецкий металлургический комбинат, больше всего проблем мне доставила Маша Распутина. На самом деле я ее туда не приглашал. Ее пригласил сам директор комбината. А меня попросил только организовать ее приезд и встречу. Я позвонил по этому поводу ее мужу Владимиру Ермакову. И вдруг он заявил: «Мы не поедем в Череповец. Нам в другом месте обещают автомобиль. Мы поедем туда». А со мной за эти юбилейные концерты должны были расплатиться автомобилем. И чтобы спасти положение, мне пришлось от него отказаться и отдать его Распутиной и Ермакову. Они его забрали и приехали на нем в Череповец. А уже на месте потребовали переписать документы на Ермакова. В процессе общения он произвел на меня впечатление просто фантастического идиота.
По интеллекту его превосходила даже дверная ручка. «Когда начинается концерт?» - спрашивал Ермаков. «В семь вечера», - отвечал я. Через минуту он забывал об этом и задавал тот же вопрос снова. Я терпеливо повторял ответ. И так повторялось несколько раз. Это страшно выводило меня из себя. Отличилась и сама Распутина. В рамках юбилейных торжеств проводилась выставка народных умельцев. Там были представлены очень красивые вещи. Распутину заинтересовал ларчик, сплетенный из ивовых веток. «Можно мне посмотреть?» - попросила она. Смотрительница вынула его из витрины и дала ей в руки. «Ой, как он мне нравится! - воскликнула Маша. - Я возьму его себе». Сунула под мышку и ушла. Все просто обалдели. «Меня жена убьет, если я не верну эту вещь домой, - пожаловался мне автор ларчика. - Не могли бы вы мне помочь?».
«А что я могу сделать? - развел руками я. - Попробуйте сами поговорить с Распутиной! Или заявите на нее в милицию!». Но потом мне стало жаль человека, и я все-таки пошел к Маше. «Верни ларчик! - сказал я ей. - Это же экспонат на выставке. Ты бы еще пришла в музей и оттуда что-то забрала». «Подумаешь, какая музейная ценность! - усмехнулась она. - Мне и более дорогие вещи дарили». «Безусловно, дарить тебе могли все, что угодно, - попытался объяснить я. - Но это делали люди, которым эти вещи принадлежали. А ты сейчас взяла чужую вещь без спроса». «Даже слушать вас не хочу! - отмахнулась Распутина. - Не портьте мне настроение! Все равно я ничего отдавать не буду!». Думаете, ей было стыдно? Нисколько! Но я хорошо отыгрался на ней и за ларчик, и за автомобиль, и за все остальное. Поскольку Машу невозможно было убрать со сцены, пока она не выдаст весь свой репертуар, я поставил ее в самый конец программы.
В принципе, выступать последним всегда считалось престижным. Но из-за большого количества артистов концерт получился очень длинный. И к выходу Распутиной зрители были настолько уставшими, что уже толком не аплодировали и думали только о том, как бы все это поскорее закончилось. После первого концерта ко мне в гостиницу пришел недовольный Ермаков и стал талдычить: «Машу надо переставить». «Нет, я не буду этого делать», - отказался я. И во все остальные дни Распутина уходила со сцены под три жидких хлопка.
* * *
Вообще, современные артисты бесят меня безответственным отношением к своему делу. Многие позволяют себе выступать в джинсах и майках да еще рваных. В прежние времена их в таком виде даже близко к сцене не подпустили бы. Помню, мы с Ободзинским поехали на гастроли во Владивосток. А своих костюмов для музыкантов у нас еще не было. И я взял им костюмы напрокат в оркестре Леонида Утесова. Они были такого мышиного цвета. Так меня в антракте вызвал начальник политуправления флота и возмутился: «Почему у вас музыканты одеты, как зэки?». И мне пришлось долго перед ним оправдываться. А если у нас концерт задерживался хоть на несколько минут, это было настоящее ЧП. У Ободзинского некоторое время работал один конферансье - полный дурак, дерьмо собачье. Когда делали программу, его взяли из жалости. На Байкале нас попросили дать дневной концерт в санатории. А этот конферансье пошел с какой-то девкой в ресторан и к началу концерта не явился. Пока я его искал, прошел целый час. После этого мы с ним больше не работали.
А сейчас часовая задержка концерта уже никого не удивляет. Наоборот, стало чуть ли не хорошим тоном заставлять зрителей ждать. Я уже молчу о пении нынешних кумиров. Раньше наибольшим успехом у публики пользовались теноры. Они считались самыми элитными певцами. Конечно, имели своих поклонниц и баритоны, и басы. Но больше всего их было у теноров - Лемешева, Козловского, Хромченко. Один из моих братьев был женат на солистке Большого театра, народной артистке Елене Кругликовой. Она рассказывала, как поклонницы ели снег, по которому проходил Лемешев. А сейчас никто не разбирается - тенор у певца или баритон. Поклонников это вообще не волнует. Лишь бы как-то хрипел, и хорошо. Ну, разве что к Киркорову нет вопросов. Хотя бы понятно, что он поет баритоном. А вот какими голосами поют, если, конечно, это можно назвать пением, Газманов, Буйнов или любезный моему сердцу Агутин? Просто невозможно понять.
http://filimonka.ru/viewpub.php?num=993