СОБАЧЬЯ ЛИРА. Статья Б.А. Куркина о Маяковском. К 130-летию со дня рождения. 2 часть

[k_fon_shwahgeim]

Ныне покойный профессор Борис Александрович Куркин три года назад опубликовал в 4 номере журнала «Наш современник» за 2020 год замечательную статью о Маяковском, которую я и выкладываю здесь полностью, ибо ныне центральное ТВ вновь, как и в не к ночи поминаемую советскую эпоху, лепит из личности Маяковского чуть ли не эталонный образец «русского гения».

Вдумчивому же читателю стоит помнить, что происходит с не лишённым таланта человеком в случае продажи бессмертной души в обмен на призрачную славу суетного мира.

Далее - текст статьи:

1 часть здесь.

2 часть.

Большевистская власть не любила футуризм и зажимала нос, когда ей чудился модернистский запашок. Уже в 1921-1922 годах она продемонстрировала, что дальнейшие выкрутасы нежелательны и следует заняться делом пропаганды. Маяковский так и не стал для большевиков своим. “Революционный индивидуализм Маяковского восторженно влился в пролетарскую революцию, но не слился с ней”, - скажет Троцкий22. “С нами, а не наш”, - если пользоваться известной ленинской формулой. Он был “попутчиком”, за которым тянулся шлейф буржуазной поэтики и эстетики, и власть зафиксировала у Маяковского тяжёлый анамнез. Даже благоволивший к нему пошлейший незадавшийся литератор А. В. Луначарский - и тот не считал его подлинно “пролетарским” поэтом. За образец “подлинно нашего” им выдавался человек с говорящей фамилией А. Безыменский - человек, по словам Троцкого, “духовно родившийся в коммунизме” (в отличие от Маяковского)23. И пусть в глазах нашего современника то был очередной Иван Бездомный или Рюхин. Что с того? “Воспитанный на Некрасове” Ленин говорил, что не понимает таких поэтов, как Маяковский. 6 мая 1921 года вождь посылает Луначарскому следующую записку: “Как не стыдно голосовать за издание “150 000 000” Маяковского в 5000 экз.? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. по-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм. Ленин”24. Футуризмом всерьёз заинтересовался незадавшийся литературный критик Троцкий, написавший в 1923 году после консультаций с самим Маяковским пространное и не лишённое здравого смысла эссе “Футуризм”. В нём были, между прочим, и такие строки: “Русский футуризм родился в обществе, которое готовилось к демократическому февралю”25. Бедою же футуризма становилось, по Троцкому, то, что “он не чувствует себя в революционной традиции. Мы вошли в революцию, а он обрушился в неё”26. Как видим, и здесь не обошлось без марксистской прокладки. И угодить было невозможно не только товарищу Ленину, а позже товарищу Сталину, но и товарищу Троцкому: “Футуристы стали коммунистами. Тем самым они вступили на почву более глубоких вопросов и отношений, далеко выходящих за пределы старого их мирка и органически не проработанных их психикой. Оттого футуристы, в том числе и Маяковский, художественно слабее всего в тех своих произведениях, где они законченнее всего как коммунисты”27. Лёд тронулся лишь после публичного прочтения в Большом театре поэмы Маяковского о Ленине. Всеми забытый ныне критик утверждал, что она является “черновой работой поэта над изучением марксизма: в ней он стремится уйти от неуместной уже истеричности, от фетишизма вещей, от пережитков богемского индивидуализма, подойти к быту рабочих масс”. В конце заметки, опубликованной в журнале “Октябрь”, автор её А. Осенев (С. А. Родов) предрекал, что “отрывки из “Похорон Ильича” несомненно, войдут в литературу”28.



Эту оду Ильичу можно считать для Маяковского переломной: из футуриста он окончательно переквалифицировался в коммуниста и, “наступив на горло собственной песне”, пустился в сочинение рекламных слоганов, типа “нигде кроме, как в Моссельпроме”. Сам же он предпочитал мануфактуру заграничного пошива, хотя и писал, что “по совести”, кроме свежевымытой сорочки, ему ничего не надо. Реклама от Маяковского Из восьми последних лет жизни более двух лет он провёл за границей, куда его охотно выпускала власть. Отпустить человека за границу означало для советской власти высшую форму доверия. И в этом смысле он был уникальный экземпляр на советской литературной фабрике. Впрочем, за пределами СССР он не только отдыхал, но и работал, выполняя функцию агитатора-пропагандиста советского образа жизни. Он не был алкоголиком, был идейно выдержанным, политически грамотным. Однажды он даже публично грозился сорвать спектакль “Дни Турбиных”, навербовав ради такого дела комсомольцев-хулиганов - советских предшественников китайских хунвэйбинов. Угрозы, впрочем, так и остались угрозами. Он умел держать себя в руках, а потому лучшей кандидатуры для выполнению функций разъездного поэтического главаря в распоряжении советской власти, пожалуй, и не было. Правда, агитировал он не бомонд, а пролетариев. Но какой бомонд стал бы выслушивать за свои деньги его большевистские агитки? Информация относительно выступлений Маяковского перед европролетариями крайне скупа. И это понятно: с трудом представляется, что французские рабочие выучивали язык, на котором говорил Ленин, с тем чтобы адекватно, а не через толмача, воспринимать стихи Маяковского в оригинале (французский язык Маяковский так и не выучил). Скорее всего, дело ограничивалось лекциями на всякие-разные темы, главным образом, об СССР. А на такие цели партия народных денег не жалела. Из письма Маяковского к Л. Ю. Брик от 20 октября 1928 года: “Дорогой, милый, изумительный и родной Кис. К сожалению, я в Париже, который мне надоел до бесчувствия, тошноты и отвращения. Сегодня еду на пару дней в Ниццу (навернулись знакомицы) и выберу, где отдыхать. Или обоснуюсь на 4 недели в Ницце, или вернусь в Германию. Без отдыха работать не могу совершенно! Разумеется, ни дня больше двух месяцев я в этих дохлых для меня местах не останусь”29. Думается, не следует обманываться пламенной и всепожирающей любовью Маяковского к Революции, Ленину, Дзержинскому, ГПУ, Моссельпрому. Всё чаще в его виршах советской поры звучит плохо скрываемая издёвка. А ещё он открывал для себя Америку. Ну, как тут не пожалеть человека, привозящего автомобили последних марок! Он чётко улавливал импульсы, источаемые властью, и всегда оказывался в первых рядах “строителей коммунизма”. 31 октября 1926 года, в самый разгар кампании “украинизации”, в газете “Известия ВЦИК” было опубликовано стихотворение В. Маяковского “Долг Украине”, переведённое, разумеется, на мову. Нынче этот стих считают своим долгом цитировать в бывшей “радяньской неньке” представители всех политических течений и умозрений. Вот несколько строк из него:

...товарищ москаль, на Украину шуток не скаль. Разучите эту мову на знаменах - лексиконах алых, - эта мова величава и проста.

Маяковского потрясла до глубины души энергия слова “чуять”. Он думал, что оно украинское. Как видим, в словарь В. И. Даля он не заглядывал. На встрече с “диячами мистецтва” радянськой Украины, состоявшейся в начале 1929 года, он заверил собравшихся, что займётся переводами своих товарищей по цеху с мовы на русский (обещания своего он выполнить не успел). Но несмотря на это, он вскоре был обвинён в “великодержавном шовинизме” и желании “унизить украинцев” и их “соловьиную мову”. Поводом для столь неожиданных обвинений стало то, что на читках своей “Бани” Маяковский читал реплики Оптимистенко с “украинским акцентом”. Такие обвинения его шокировали. Но... приходилось терпеть: к 1929 году пришла пора напомнить, что никакие заслуги перед партией и революцией не могут быть “окончательной, фактической броней” от отравленных стрел недругов и злопыхательства (“дабы ни едина плоть не хвалилась перед ЦК, Политбюро и швондерами”). В 1928 году к годовщине злодейского убиения Царской Семьи Маяковского потянуло на место преступления. В Свердловске он пишет стихотворение “Император”:

Помню - то ли пасха, то ли - рождество: вымыто и насухо расчищено торжество... И вижу - катится ландо, и в этой вот ланде сидит военный молодой в холёной бороде. Перед ним, как чурки, четыре дочурки. И на спинах булыжных, как на наших горбах, свита за ним в орлах и в гербах. И раззвонившие колокола Расплылись в дамском писке: - Уррра! царь-государь Николай, император и самодержец всероссийский!

Ангелоподобные Царевны были для Маяковского “чурками”. Но кем же тогда были для художника Маяковского их убийцы и дети убийц? Заканчивается словоиспускание Маяковского так:

- Прельщают многих короны лучи. Пожалте, дворяне и шляхта, корону можно у нас получить, но только вместе с шахтой.

Напомним, что дворянином (шляхтичем) был и сам Маяковский. Особую пикантность имеет то обстоятельство, что редактор вычеркнул из кощунственного стихотворения следующие строки:

Спросите, руку твою протяни: казнить или нет человечьи дни. Не встать мне на повороте. Живые - так можно в зверинец их, промежду гиеной и волком. И как ни крошечен толк от живых - от мёртвого меньше толку. Мы повернули истории бег. Старье навсегда провожайте. Коммунист и человек не может быть кровожаден.

Отметим также, что в черновике кощунственной “лесенки” есть ещё и такие строки (в первом варианте):

Я вскину две моих пятерни, Что я голосую против...

Во втором:

Я сразу вскину две пятерни: Я голосую против...

“Коммунист и человек”, по Маяковскому, “не может быть кровожаден”. А вот бросить людей, включая детей, “в клетку между гиеной и волком” человек и Маяковский - может. Ну, разве кто заставлял его писать ТАКОЕ? И невольно возникает вопрос: “Людоед с ножом и вилкой - это прогресс?” Впрочем, ещё задолго до этого юный бузотёр писал: “Я люблю смотреть, как умирают дети”. Надо сказать, что советское литературоведение обходило - скорее всего, из деликатности - эту тему стихосложенца стороной. Едва ли не единственным, кто всерьёз вознамерился поразмышлять над сказанным, стал Ю. А. Карабчиевский, печатавшийся исключительно в зарубежных изданиях. Впрочем, вдаваться в пространные размышления на сей счёт он благоразумно не стал. Тем не менее, - а куда деваться-то! - литературознавец отметил, что от кощунственности этих строк “горбатится бумага, со строчки, которую никакой человек на земле не мог бы написать ни при каких условиях, ни юродствуя, ни шутя, ни играя, - разве только это была бы игра с дьяволом”30. Тем не менее, “смягчающие вину” автора обстоятельства были критиком приисканы. Он предлагал перечитать жуткие строки, чтобы осмыслить их “через боль и жалобу”. Не правда ли, задавался вопросом Карабчиевский, в этом свете строки выглядят “немного иначе?”31 В результате выходило, как гласит модный слоган, что “здесь не всё так однозначно”. В отличие от Карабчиевского, Г. В. Свиридов был категоричен: “Человек, который написал: “Я люблю смотреть, как умирают дети”, - не может быть назван человеком. Это выродок”32. В позднесоветское время стал усиленно насаждаться культ Маяковского, выражением чего стал каменный идол работы А. Кибальникова. По рассказам скульптора, он пообещал своим конкурентам, что непременно выиграет конкурс, на котором его проект поначалу зарезали. И он выиграл его. Но поздравлять художника с этой победой было бы опрометчиво. Причины развернувшейся в 1929 году вроде бы ни с того ни с сего травли Маяковского загадочны. Власть не третировала его: внешне партия была вполне равнодушна к исправному исполнителю её воли. Едва ли “борьба с бюрократизмом”, присущая поделкам Маяковского поздней поры, могла стать причиной начальственного неудовольствия. А тем более, гнева. Хотя да: съездить в очередной раз в Париж, по которому уже гуляли члены его почти “шведской семьи” - Лиля и Ося, - ему не позволили, что стало для Маяковского неожиданным и тяжёлым ударом. Формально язвило Маяковского не государство, а “гражданское общество” в лице “политико-литературной общественности” - “тамо гади их же несть числа”. 1929 год недаром называют “годом великого перелома” - ломалось, трещало и скрежетало буквально всё: перспектива катастрофы для режима и страны в целом становилась более чем реальной, пути выхода из сложившейся ситуации виделись всем по-разному, а посему оппозиции плодились одна за другой. Маяковский умел нравиться начальникам - в том числе и тем, что были вхожи в высочайшие кабинеты. Это хорошо в мирные времена, но когда хватаются за ножи, друг всем становится врагом всех. Думается всё же, что Маяковский просто всем надоел, и “инвалюту” на него решено было больше не тратить. Это было воспринято им как знак высочайшей немилости, что вполне понятно: человека лишили возможности иметь отдушину и обеспечивать себе комфорт. Для фигуры, привыкшей быть “выездной”, это было равносильно катастрофе, ибо больно било не просто по самолюбию, но и по социально-политическому статусу, по “положению в свете”. К тому же он явно исписался, а реклама Моссельпрома в условиях вновь возникшего дефицита всего и вся становилась никому не нужной. Что оставалось Маяковскому? Воспевать трудовые будни. Но для умного циника, каким он был, это давно опостылело и утомляло. Навсегда ушло то время, когда можно было плевать в лицо публике, получая в ответ её бурные аплодисменты. Власть Советов - это вам не проклятый царизм! Смерть поэта стала шоком не только для начальников РАПП. Их наспех сочинённое письмо в Политбюро с самооправданием типа “это не мы!” свидетельствовало о том, что эти “пролетарские вожачки” в литературе, действовавшие по привычной программе, и впрямь были ни при чём или же были разыграны втёмную33. Но кого они только не третировали? Булгакова в том же 1929 году они чуть не свели в могилу! Доставалось от РАПП и вполне своим: есть друг друга поедом давно уже стало для “пролетарских писателей и поэтов” образом жизни. Это было способ их существования, смысл их жизни. Сам же литературный процесс, как и куда более важные процессы управления страной, на тот момент ещё не был под полным контролем, если об этом стоило говорить вообще. Так что невольно возникающие вопросы “кто?” и “за что?” в их историкополитическом плане, скорее всего, совсем останутся без ответа. Через два года начальники РАПП крупно подставятся, воздав хвалу очередной оппозиции. И тогда им припомнят их прежние грехи, а саму контору разгонят. Чуковский в своём дневнике назовёт литературно-политическую ситуацию 1932 года “либерализмом”34. Кончится же новая “литературная вольница” тотчас же после убийства Кирова. В Страстной понедельник 14 апреля 1930 года - в день смерти Маяковского - “Литературная газета” поместила объявление, в котором говорилось, что 19 апреля, на которое приходилась Великая суббота, то есть в канун православной Пасхи, “в Красном уголке РЖСК35 им. Л. Красина (проезд Художественного театра, д. 2) состоится антипасхальный вечер. Выступят И. Батрак, М. Голодный, А. Иркутов, В. Маяковский, М. Светлов, Д. Хайт”36. Что собирался читать в тот вечер Маяковский? Не исключено, что вот этот богоборческий и богохульный вирш, состряпанный наспех ещё в 1923 году и тоже накануне православной Пасхи - в Страстную (Великую) субботу. Назывался он “Наше воскресенье”. В нём были и такие строки:

Вырывай у бога вожжи! Что морочить мир чидесами! Человечьи законы - не божьи! - на земле установим сами31.

Ну да, “сам человек и правит”, - как говорил известный булгаковский персонаж. Конец советского футуриста - и как человека, и как стихотворца - был одновременно и банален, и страшен, и закономерен. Похороны Маяковского, ставшие своего рода “перформансом”, как это именуют в наше время, были исполнены мрачной - мрачнее некуда! - символики, злой иронии и даже издёвки. Гроб бывшего русского дворянина и офицера (сей факт биографии нераскаянного футуриста звучит поистине издевательски!) везли на обитом железом грузовике, символизировавшем броневик. То была придумка В. Татлина, Д. Штернберга и Дж. Левина. На “броневике” везли того, кто ездил на новейших иномарках и одевался во всё заграничное. Разумеется, на траурном митинге выступил Луначарский. “Маяковский, - говорил он, - был “куском напряжённой, горящей жизни”, а после того, как он сделал себя “рупором величайшего общественного движения”, стал таким ещё в большей степени. “Прислушайтесь к звуку его песен, - взывал бывший богостроитель, бывший нарком и действительный академик, - вы нигде не найдёте ни малейшей фальши, ни малейшего сомнения, ни малейшего колебания”38. Сказал своё надгробное слово и “пролетарский критик”, а заодно главарь РАПП Л. Авербах - родственник Горького. Цинизм товарища Леопольда удивлять никого не должен. “С чувством горечи, тяжести и неимоверной боли, - говорил он, - мы, пролетарские писатели Советского Союза, прощаемся с Маяковским. Ещё недавно, когда мы принимали его в свою организацию, мы с радостью и гордостью видели, как Маяковский всё больше и больше героически вырастает в подлинно-пролетарского поэта во всём великом значении этого слова, ко-торого ещё мало кто заслуживает. Маяковский показал нам пример того, как надо перестраиваться человеку, сознательно, искренно и последовательно ведущему себя по пути внутреннего очищения от прошлого, от влияний своего класса, к подлинной свободе. Маяковский показал пример того, как надо перестраиваться и как трудно перестроиться. В своём последнем письме Маяковский обратился к РАППовцам с призывом не осуждать его. Но мы осуждаем его поступок, - говорит Л Авербах, - ибо для нас понять Маяковского - ещё не значит его оправдать. Мы осуждаем Маяковского, но преклоняемся перед гигантским творческим путём, который он прошёл”39. Давка на похоронах была страшная. Чтобы разогнать мешавшую процессии толпу, милиции пришлось даже стрелять в воздух. Останки нераскаянного поэта были преданы революционному огню и пламени Донского крематория. Кое-кто спустился вниз по лестнице, чтобы посмотреть в глазок, как они превращаются в пепел. Воспевал ли кремацию в своих рекламных лесенках Маяковский - неизвестно. Примечателен был и траурный венок поэту, составленный его единомышленниками. “Железному поэту - железный венок”, - гласила надпись под ним. Четыре металлические пластины создавали подобие циркуля и наугольника. “Натюрморт” из металла обрамлял выполненный в форме пентаграммы моток проволоки толщиной в палец - не то венок, не то венец терновый или и то, и другое одновременно. От него веяло жутью: то был совершенно неприкрытый конструктивистский вариант изображения масонского Бафомета, сидящего с оттопыренными лапами на земном шаре (шестерёнке). Силуэт его просматривается весьма отчётливо. Символ нечисти был изображён старательно и небесталанно. Инсталляция сия была, разумеется, посланием посвящённым. Это расстарался художник-авангардист А. Лавинский - муж художницы Е. Лавинской, родившей от Маяковского сына. Ничего скандального в том для причастных ко всякого рода мистериям-буфф не было: все они были одной большой “семьёй”. Свои провожали своего. P.S.: Слово Маяковского и поныне стучится в иные сердца, память о нём соблазняет “малых сих”. Вот что говорится в заметке “Маяк из будущего”, помещённой в народном издании “Красноярская газета” от 6.12.2019. №77-78 (2656) на странице 6: “Уже много лет с нами нет В. В. Маяковского - “агитатора, горлана, главаря”, но его поэзия живёт в сердцах потомков и так же будит в них романтические чувства и ведёт за собой на борьбу со злом, косностью, рутиной. Она сегодня - чистый глоток свежего воздуха. И действительно, стих Маяковского, “трудом громаду лет прорвав, явился нам весомо, грубо, зримо”: на днях в Литературном театре Литературного музея им. В. П. Астафьева (художественный руководитель, член правления КРО “Русский Лад” В. Н. Наговицын) прошёл спектакль “Маяк из будущего”. Артисты Наталья Сафронова, Римма Чучилина, Валерия Шпагина, Михаил Титов, Елена Минина, Лариса Гайтанова прекрасно читали стихи поэта. Звучали до боли знакомые и любимые ещё со школьных лет “Стихи о советском паспорте”, “Товарищу Нетте, пароходу и человеку”, “Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским...”, “Сергею Есенину”. Шквалом аплодисментов награждали зрители чтецов этих стихов”40. А мы будем помнить о том, что поэт, обратившийся к нам: “Слушайте, //товарищи потомки, // агитатора, // горлана-главаря...”, жизнью своей демонстрировал откровенный цинизм, двуличие и презрение по отношению к тем, кого агитировал. И верить в то, что Господь воздаст каждому по делам его.

ПРИМЕЧАНИЯ 1. Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). Париж, 1930. №11. Май. С. 39. 2. Бухарин Н. Этюды. М.: Книга, 1988. Репринтное воспроизведение издания 1932 года. Москва-Ленинград: Технико-теоретическое издательство, 1932. С. 192, 195. 3. Бухарин Н. И. Цит. изд. С. 198. 4. Троцкий Л. Д. Литература и революция. Печатается по изд. 1923 года. М.: Политиздат, 1991. С. 118. 5. Троцкий Л. Д. Цит. изд. С. 119. 6. Троцкий Л. Д. Цит. изд. С. 120. 7. Бурлюк Д. На смерть Владимира Владимировича Маяковского. В кн.: В. Маяковский: pro et contra, антология. Т. 2. СПб: РХГА, 2013. С. 462. 8. Кольцов М. Что случилось? Там же. С. 474. 9. Кольцов М. Что случилось? Там же. 10. Агранов Я., Асеев Н., Беспалов И. и др. Памяти друга. Там же. С. 459. 11. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б)-ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917-1953 годы. С. 272. 12. Владимир Маяковский. // “Правда” №344 (6580) от 5 декабря 1935.- С. 4. В том же номере газеты сообщалось и о решении Моссовета переименовать Гендриков переулок, в котором жил пропагандист-горлопан, в переулок Маяковского. Таково его название, увы, и днесь. 13. Власть и художественная интеллигенция. Цит. изд. С. 421. 14. Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). Цит. изд. С. 40. 15. Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). Там же. 16. См.: Троцкий Л. Д. Портреты революционеров. М.: Московский рабочий, 1991; Иоффе Н. А. Время назад: Моя жизнь, моя судьба, моя эпоха. М.: ТОО “Биологические науки”, 1992. С. 76. 17. Бунин И. А. Окаянные дни. // Полное собрание сочинений в XIII томах. Том 6. М.: Воскресенье, 2006. С. 323. 18. Свиридов Г. В. Музыка как судьба. М.: Молодая гвардия, 2002. С. 184. 19. Агранов Я., Асеев Н., Беспалов И. и др. Цит. изд. С.458. 20. Полонский В. Дневник 1931 года. Там же. С. 584. 21. Чуковский К. Ахматова и Маяковский. //Чуковский К. И. Собрание сочинений: В 15 т. Т. 8. М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2004. С. 527. 22. Троцкий Л. Д. Литература и революция. Цит. изд. С. 119. 23. Троцкий Л. Д. Там же. С. 117. 24. Ленин о Маяковском. В кн.: Литературное наследство. Том шестьдесят пятый. М.: Издательство Академии наук СССР, 1958. С. 210. 25. Троцкий Л. Д. Литература и революция. Цит. изд. С. 105. 26. Троцкий Л. Д. Литература и революция. Цит. изд. С. 107. 27. Троцкий Л. Д. Литература и революция. Цит. изд.. С. 117. 28. Осенев А. (С. А. Родов). Маяковский. - Владимир Ильич Ленин. В кн.: В. В. Маяковский: pro et contra, антология. Цит. изд. С. 133. 29. Маяковский В. В. Полное собрание сочинений. Том тринадцатый. Письма и другие материалы. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. С. 145. 30. Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. Мюнхен: Издательство “Страна и мир” [Verlag Strana i Mir (Das Land und die Welt a. V.), Munchen], 1985. С. 11. 31. Карабчиевский Ю. Там же. С. 12. 32. Свиридов Г. В. Музыка как судьба. Цит. изд. С. 292. 33. В ЦК ВКП(б) тов. Сталину и Молотову. (Письмо) Копия тов. Стеценко. // Правда. № 204 (25556 ). 22.07.1988. С. 4. 34. Чуковский К. И. Дневник 1922-1935. Цит. изд. С. 550. 35. РЖСК(Т) - Рабочее жилищно-строительное кооперативное товарищество (РЖСКТ) “Крестьянская газета” имени Л. Б. Красина (холодного убийцы, террориста и циника. - Б. К.). После заселения получил название “Дом писателей” или “Дом писательского кооператива”. 36. Литературная газета № 15 (52). 14 апреля 1930. С. 4. 37. Известия №77 (1814) от 7.04.1923. С. 1. 38. Литературная газета №16 (53). 21 апреля 1930. С. 2. 39. Там же. 40. Маяк из будущего // Красноярская газета №77-78 (2656) 6.12.2019.

Источник