День в истории. Как Брежнев хотел реабилитировать Сталина и Троцкого
Брежневский памятник Сталину в 2019 году, во время акции «Две гвоздики товарищу Сталину»
25 июня 1970 года был установлен первый в СССР после 1961 года новый памятник Сталину - бюст на его могиле на Красной площади. Это событие стало вершиной брежневского «восстановления доброго имени Сталина».
Тут надо напомнить, что в 1961 году в СССР произошёл первый, выражаясь на современный лад, «статуепад» или «сталиноповал». Вынос тела Сталина из Мавзолея был одобрен XXII съездом партии, а самым эмоциональным выступлением на съезде по этому поводу стала речь старой большевички Доры Лазуркиной, лично знавшей Ленина и проведшей после 1937 года около 17 лет в лагерях и ссылках. Она заявила:
- Вчера я советовалась с Ильичём, будто бы он передо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бед принёс партии.
Зал встретил её слова, согласно стенограмме съезда, «бурными, продолжительными аплодисментами» и проголосовал за соответствующее решение. («Просто, по-моему, ведьма какая-то, - возмущался этим выступлением опальный Вячеслав Молотов. - Во сне видит, как Ленин ругает Сталина»).
Образ Сталина исчез отовсюду. Его тело вынесли из Мавзолея, памятники разрушили, изображения на зданиях и в метро - стёрли. Государственный гимн превратился в «песню без слов», потому что в нём тоже упоминалось запретное имя. Оно исчезло с карты страны, из названий улиц, только в некоторых городах Грузии сохранились «улицы Джугашвили». Всю эту кампанию язвительно высмеял тогдашний анекдот, согласно которому на надгробной плите Сталина выбили надпись: «Иосиф Джугашвили, участник Тифлисской демонстрации».
После 1964 года многие ожидали «воскрешения» Сталина. В народе ходили разговоры о том, что Сталин лежит в могиле в целости и сохранности, потому что гроб был загерметизирован. Теперь его тело достанут и снова положат в Мавзолей.
И новый Первый секретарь ЦК сделал несколько шагов навстречу этим ожиданиям. Впервые Брежнев упомянул Сталина в торжественном докладе по случаю 20-летия Победы. Историк С. Семанов вспоминал: «Что началось в зале! Неистовый шквал аплодисментов, казалось, сотрясёт стены Кремлёвского дворца, так много повидавшего. Кто-то стал уже вставать, прозвучали первые приветственные клики...» Кажется, рядом с оратором, совсем как тень датского короля, появился призрак самого Сталина. Брежнев стал быстро читать следующие фразы, и взбудораженный зал невольно затих. «Привидение» неохотно удалилось. Следующее упоминание Брежнев сделал в ноябре 1966 года, на родине Сталина - в Грузии. Он перечислил семь грузинских революционеров, Иосиф Сталин был назван в общем ряду, по алфавиту. Но только его имя слушатели встретили аплодисментами...
Однако это встретило и противодействие. 14 февраля 1966 года появилось известное «письмо 25» крупных деятелей советской науки, литературы и искусства против реабилитации Сталина. Среди подписавших его были семь академиков, в том числе два Нобелевских лауреата: академики Пётр Капица, Игорь Тамм (бывший меньшевик), Иван Майский (бывший меньшевик), Михаил Леонтович (бывший меньшевик), Андрей Сахаров (будущий лидер диссидентов), писатели Константин Паустовский, Корней Чуковский, Валентин Катаев, Виктор Некрасов, а также Майя Плисецкая, Олег Ефремов, Павел Корин, Михаил Ромм и другие столь же знаменитые деятели. А автором его был, говорят, журналист Эрнст Генри (1904-1990), старый коминтерновец. В общем, ситуативную оппозицию составил сложный союз бывших меньшевиков, будущих диссидентов и старых интеллигентов. Текст письма может служить образцом умелой политической борьбы при социализме, он постоянно апеллирует к единству общества (выделение моё):
«Мы считаем, что любая попытка обелить Сталина таит в себе опасность серьёзных расхождений внутри советского общества. На Сталине лежит ответственность не только за гибель бесчисленных невинных людей, за нашу неподготовленность к войне, за отход от ленинских норм в партийной и государственной жизни. Своими преступлениями и неправыми делами он так извратил идею коммунизма, что народ это никогда не простит. Наш народ не поймёт и не примет отхода - хотя бы и частичного - от решений о культе личности. Вычеркнуть эти решения из его сознания и памяти не может никто.
Любая попытка сделать это поведёт только к замешательству, к разброду в самых широких кругах. Мы убеждены, например, что реабилитация Сталина вызвала бы большое волнение среди интеллигенции и серьёзно осложнила бы настроения в среде нашей молодёжи. Как и вся советская общественность, мы обеспокоены за молодёжь. Никакие разъяснения или статьи не заставят людей вновь поверить в Сталина; наоборот, они только создадут сумятицу и раздражение».
Соглашаться с этим текстом или нет, но, по-моему, нельзя не восхищаться отличным умением его автора (или авторов) вести политическую борьбу и выигрывать при этом! Видимой реакции от Кремля на письмо не последовало, если не считать того, что на XXIII съезде КПСС (собравшемся через месяц после «письма 25», в марте 1966 года) первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев заявил: «В последнее время стало модным… выискивать в политической жизни страны какие-то элементы так называемого „сталинизма“, как жупелом, пугать им общественность, особенно интеллигенцию. Мы говорим им: „Не выйдет, господа!“». Однако никакого пересмотра предыдущих решений о Сталине, чего опасались авторы письма, съезд не принял.
Эрнст Генри, автор и инициатор «письма 25-ти» 1966 года
В те годы Леонид Ильич, видимо, довольно часто размышлял над тем, как далеко можно и нужно заходить в реабилитации Сталина. Кремлёвский врач-стоматолог Алексей Дойников рассказывал: «Леонид Ильич часто заходил ко мне просто побеседовать. Причём иногда наш разговор был довольно острым. Однажды он спросил: «Как вы считаете, надо реабилитировать Сталина или нет?». Я ответил, что реабилитировать, конечно, надо, но не так, как все думают. Надо сказать, что было положительного и что отрицательного. И не говорить плохо о покойнике».
Любопытно, что Брежнева интересовало мнение врача-стоматолога, то есть представителя «простых людей», но считаться ему приходилось больше, конечно, с мнением людей не простых, а влиятельных. А каким было собственное отношение Брежнева? По словам Александра Бовина, «он относился к Сталину с уважением... Он симпатизировал Сталину и внутренне не мог принять его развенчание». Леонид Ильич объяснял свою позицию: «Сталин очень много сделал и, в конце концов, под его руководством страна выиграла войну - ему ещё воздадут должное». «Как ни удивительно, - вспоминала племянница генсека Любовь Брежнева, - дядя предугадал, что после смерти его будут так позорить. Он, я помню, сказал: «У народа нет памяти». И привёл пример Сталина». «Он (народ) быстро меня забудет, - заметил Леонид Ильич, - и даст себя обмануть, как будто в первый раз. За Сталина шли на смерть, а потом топтали его могилу ногами».
Фотографический автопортрет (выражаясь по-современному - селфи), сделанный Леонидом Брежневым в военные годы. Трубка в руках явно намекает на облик Верховного главнокомандующего тех лет и, возможно, содержит намёк, что «каждый красноармеец носит в своём ранце маршальский жезл».
В итоге были просто смягчены крайности прежнего развенчания. Сталин вернулся в исторические фильмы, романы, книги. Когда он появлялся на экране, в кинозале среди зрителей нередко вспыхивали аплодисменты. Некоторые водители стали прикреплять портреты Сталина к ветровому стеклу своих автомобилей... И вот вершиной этой осторожной полу-реабилитации стало появление памятника Сталину на его могиле. Первый памятник Сталину после 1961 года! Да к тому же в столь священном месте - на Красной площади, у Кремлёвской стены! Изваял его скульптор Николай Томский. Установка бюста произошла вскоре после 90-летия Сталина.
Однако на этом оправдание Сталина приостановилось. Хотя многие ветераны войны требовали пойти дальше: вернуть Волгограду имя Сталина. Как вспоминал бывший руководитель столицы Виктор Гришин, в Кремль «часто шли письма от волгоградцев: верните нам славное имя Сталинград. Их даже на Политбюро показывали». На что Леонид Ильич «просто сказал: есть такие письма... но не стоит, наверное. Хотя вон в Париже есть и площадь Сталинграда, и улица». Впрочем, ветеранам всё-таки сделали небольшую уступку, в характерном духе эпохи («шаг вперёд-полшага назад»): в городе на Волге появился новый проспект - Героев Сталинграда...
Помню, кстати, как я тогда впервые услышал, точнее, прочитал имя Сталина. Это было в декабре 1979 года, я учился в младших классах школы. В коридоре первого этажа школьного здания старшеклассники вывешивали свои стенгазеты (у каждого класса, начиная где-то с 8-го, имелась своя газета; одна из стенгазет, например, романтически называлась «Бригантина»). И вот в одной из них появилась небольшая статья по случаю 100-летия со дня рождения известного революционера И. В. Сталина (Джугашвили). Она была написана вполне в духе «Иосиф Джугашвили, участник Тбилисской демонстрации», по крайней мере, я тогда даже не понял из неё, что Сталин был высшим руководителем страны. Из статьи у меня только сложилось стойкое впечатление, что что-то не так было с этим пламенным революционером. Вроде бы всё делал хорошо, занимал правильную линию, но потом говорилось, что «культ личности Сталина был осуждён ХХ съездом партии». Отошёл от стенгазеты я со смутным ощущением того, что в этом деятеле, несмотря на все его перечисленные заслуги, явно было что-то антисоветское...
Могут спросить: ну ладно, со Сталиным ясно, но при чём же тут Троцкий? Эпизод с попыткой реабилитации Троцкого при Брежневе гораздо менее известен, но он, в общих чертах, как ни покажется странным, примерно повторил тот же самый сюжет.
В ноябре 1967 года торжественно отмечалось 50-летие Октябрьской революции. Ещё летом Брежневу подготовили черновик доклада к этой годовщине. «Мы попробовали, - вспоминал Александр Бовин, - осторожненько начать реабилитацию ближайших сподвижников Ленина: Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Каменева. И вставили в доклад аккуратную фразу, что, мол, большая роль в октябрьском перевороте принадлежит следующим товарищам...»
Заметим, что «восстановление доброго имени Сталина» началось точно с того же - с положительного упоминания в официальных речах. Позднее, в перестройку ровно по той же самой схеме состоялась «реабилитация Бухарина».
Бовин: «Вызывает. Сидит хмурый, явно расстроенный. Теребит в руках бумагу:
- Читайте.
Читаем. Текст приблизительно такой: как только посмели эти негодяи даже подумать о реабилитации заклятых врагов партии и советского государства. Таких ревизионистов не только нужно немедленно гнать из ЦК, но и вообще из партии. И подписи важных официальных академиков».
- Доигрались, - невесело пошутил Леонид Ильич, - скоро вас реабилитировать придётся, а вы туда же... Троцкого...
И пояснил своё отношение: «Ребята, я вам ничего не говорю, но вы поймите, партия ещё не готова. Не поймут нас. Не пришло ещё время».
Как ни странно, но обе «осторожненькие реабилитации» встречали одинаковое сопротивление в высших слоях советского общества и в итоге вязли в этом сопротивлении, только одна продвинулась чуть дальше, а другая не дошла даже до первой стадии (упоминаний в официальных речах). Почему? Потому что Троцкий вызывал ещё большую враждебность и противодействие у «важных официальных академиков», нежели Сталин. Примерно так же имущим и образованным слоям французского общества накануне Реставрации были неприятны и Робеспьер, и Наполеон. Один («Робеспьер на коне») - чуть меньше, другой (Робеспьер без коня) - чуть больше. Симпатии тогдашней французской «элиты» располагались существенно правее и «конного», и пешего Робеспьеров...
