Однажды под Днепропетровском
- Какого старика? - спросил я.
- Ну, того, которого я хотел тогда снять, а ты
мне не дал, - сказал Халип.
- А потом я его все-таки снял через окно машины.
Того старика, который тащил телегу, впрягшись в нее вместо лошади, а на телеге
у него сидели дети. Ты вообще почти ничего не написал о том, как было там, под
Днепропетровском. Помнишь, я стал снимать беженцев, а ты не дал. Вырвал у меня
аппарат и затолкал меня в машину, и орал на меня, что разве можно снимать такое
горе.
Я не помнил всех подробностей этого,
они не были у меня записаны. Но , когда Халип заговорил, сразу вспомнил, как
все это было. А было это именно так, как он говорил. И, вспомнив это, подумал,
что тогда мы были оба по-своему правы: фотокорреспондент мог запечатлеть это горе
только одним образом - только сняв его, и он был прав.
А я не мог видеть, как
стоит на обочине дороги вылезший из военной машины человек и фотографирует этот
страшный исход беженцев, фотографирует этого старика, волокущего на себе телегу
с детьми. Мне показалось тогда стыдным, безнравственным, невозможным снимать
все это, я бы не мог объяснить тогда этим людям, шедшим мимо нас, зачем мы
снимаем их страшное горе.
И я тоже по-своему был тогда прав.
Константин Симонов
- Ну, того, которого я хотел тогда снять, а ты
мне не дал, - сказал Халип.
- А потом я его все-таки снял через окно машины.
Того старика, который тащил телегу, впрягшись в нее вместо лошади, а на телеге
у него сидели дети. Ты вообще почти ничего не написал о том, как было там, под
Днепропетровском. Помнишь, я стал снимать беженцев, а ты не дал. Вырвал у меня
аппарат и затолкал меня в машину, и орал на меня, что разве можно снимать такое
горе.
Я не помнил всех подробностей этого,
они не были у меня записаны. Но , когда Халип заговорил, сразу вспомнил, как
все это было. А было это именно так, как он говорил. И, вспомнив это, подумал,
что тогда мы были оба по-своему правы: фотокорреспондент мог запечатлеть это горе
только одним образом - только сняв его, и он был прав.
А я не мог видеть, как
стоит на обочине дороги вылезший из военной машины человек и фотографирует этот
страшный исход беженцев, фотографирует этого старика, волокущего на себе телегу
с детьми. Мне показалось тогда стыдным, безнравственным, невозможным снимать
все это, я бы не мог объяснить тогда этим людям, шедшим мимо нас, зачем мы
снимаем их страшное горе.
И я тоже по-своему был тогда прав.
Константин Симонов