Не голодная рысит волчиха,
Не бродягу поглотил туман,
Господи, не ясно и не тихо
Средь Твоих оголодавших стран.
Над морозными и льдистыми реками
Реки ветра шумные гудят.
Иль мерещится мне только между нами
Вестников иных тревожный ряд?
Долгий путь ведёт нас всех к покою,
(Где уж там, на родине, покой?)
Лучше по звериному завою,
И раздастся отовсюду вой.
Посмотрите, - разметала вьюга
Космы дикие свои в простор.
В сердце нет ни боли, ни испуга,
И приюта нет средь изб и нор.
Нашей правды будем мы достойны,
Правду в смерть мы пронесём, как щит.
Господи… неясно, неспокойно
Солнце над землёй Твоей горит.
Париж, 1937г.
Нет, Господь, я дорогу не мерю, -
Что положено, то и пройду.
Вот услышу опять про потерю,
Вот увижу борьбу и вражду.
Я с открытыми миру глазами,
Я с открытою ветру душой;
Знаю, слышу - Ты здесь, между нами,
Мерой меришь весь путь наш большой.
Что-же? Меряй. Мой подвиг убогий
И такой неискупленный грех,
Может исчислением строгий, -
И найдёшь непростительней всех.
И смотреть я не буду на чашу,
Где грехи мои в бездну летят,
И ничем пред Тобой не украшу
Мой разорванный, нищий наряд.
Но скажу я, какою тоскою
Ты всю землю свою напоил,
Как закрыты дороги к покою,
Сколько в прошлом путей и могил.
Как в закатную серую пору
Раздаётся нездешний набат
И видны истомлённому взору
Вихри крыльев и отблески лат.
И тогда, нагибаясь средь праха,
Прячась в пыльном, земном бурьяне,
Я не знаю сомненья и страха,
Неповинна в свершенной вине.
Что-ж? Суди! Я тоскою закатной
Этим плеском немеркнувших крыл
Оправдаюсь в пути безвозвратном,
В том, что день мой не подвигом был.
Париж, 1941г.