новости о переводе
Между тем я закончил черновик перевода книги Франсин Хирш о Нюрнбергском процессе, принимаюсь за вычитку. И хочу поделиться отрывками из предисловия. По ним можно судить о главной идее книги. Ну и о том, насколько она хороша.
В этой книге я представляю новую историю Нюрнбергского процесса, восстанавливая её центральное недостающее звено: роль Советского Союза. Тем самым я предлагаю новое понимание истоков и развития послевоенного движения за права человека.
Почему роль СССР в Нюрнберге была так важна? И почему его участие в МВТ [Международном военном трибунале] по большей части забыто? Причины последнего не должны особенно удивлять. МВТ был не только последним салютом военного сотрудничества стран-союзниц. Он был и ранним фронтом Холодной войны, поскольку проходил в тот переломный момент, когда послевоенные отношения между Соединёнными Штатами и Советским Союзом ещё по большей части не оформились - до того, как эти страны стали сверхдержавами. Ещё до окончания процесса политика Холодной войны создала миф о «Нюрнбергском моменте» - миф, где роль Советского Союза в осуществлении суда сводилась к нулю. Десятилетиями советское участие в Нюрнберге либо вообще не обсуждали в США, либо описывали как нечто досадное, но неизбежное - что-то вроде фаустовской сделки, которую пришлось заключить американским и британским лидерам, чтобы закончить войну и привлечь к суду нацистов.
Согласно мифу о Нюрнбергском моменте, американцы играли ведущую роль. Они умерили свою жажду мести и подвергли нацистов справедливому суду по закону, чем открыли новую эру международных прав человека. Фильм Стэнли Крамера «Приговор в Нюрнберге» 1961 года и документальная драма 2000 года «Нюрнберг» следуют этому сюжету. В фильме «Нюрнберг» главный обвинитель от США Роберт Х. Джексон с квадратной челюстью (сыгранный Алеком Болдуином) предстаёт как герой, требующий беспристрастного суда даже для самых монструозных нацистских вождей. Британцы и французы играют положительные, но второстепенные роли. Советские же представители появляются лишь в эпизодах и выглядят неотёсанными, зверообразными и мстительными - не как равные партнёры, а как помехи в благородном деле поиска справедливости. В некоторых сценах немцы изображены с большей симпатией, чем советские люди.
(...)
Нарратив о «Нюрнбергском моменте» не оставляет места неоднозначности. Но рассказать историю МВТ без полного учёта роли СССР значит ухватить деталь и упустить главное. Сталинский Советский Союз фундаментально повлиял на МВТ и стал ключом к его успеху, приведя в движение то, что стало затем широко признано революцией в международном праве - криминализацию завоевательных войн и стремление защитить индивида от репрессивного государства. То, что эту роль сыграла страна, известная показательными процессами и ярко выраженным презрением к человеческой жизни, способно удивить и, возможно, даже огорчить. Полная история Нюрнберга сталкивает нас с двумя неудобными истинами: нелиберальные авторитарные государства иногда позитивно влияли на международное право, а международное правосудие есть процесс по своей сути политический.
(...)
Возможно, Нюрнбергского процесса вообще не было бы, если бы советская позиция не возобладала.
Но советские представители получили совершенно не тот трибунал, которого требовали. Они не имели понятия, во что они ввяжутся в Нюрнберге. Преступления нацистов были столь чудовищны, свидетельства массовых зверств столь обильны, что Сталин и Молотов считали сценарий суда предрешённым. (...) Они не ожидали, что подсудимым позволят оспаривать официальные отчёты о военных преступлениях, призывать в свидетели военачальников и эсэсовцев, и настойчиво выдвигать встречные обвинения. Не ожидали они и того, что другие союзники будут иметь совершенно другие мнения о том, как должен идти процесс - и что американцы настолько успешно будут выставлять и продвигать свою собственную повестку.
Сталин и Молотов также считали, что им будет легко контролировать советских обвинителей и судей, и тем самым издалека управлять ходом процесса. (...) Но Сталину и другим советским руководителям было очень далеко до возможности такого контроля. Лишь когда процессы начались, они поняли, до какой степени просчитались. По иронии обстоятельств именно сверхцентрализованная командная структура СССР оказалась главной помехой в Нюрнберге и не позволила советской группе юристов достичь некоторых целей, более всего желанных Москве. Сталин возложил на Вышинского ответственность за все аспекты работы советских представителей, в том числе проверку и отбор показаний и свидетелей. Вышинский в свою очередь требовал, чтобы советские обвинители и судьи консультировались с ним по всем, даже мельчайшим вопросам, касающимся МВТ. Это влекло за собой обмены секретными сообщениями для сверки действий, зачастую по обходным каналам и обычно в условиях крайнего дефицита времени. Ситуацию ещё больше осложняло то, что даже Вышинскому недоставало авторитета для выдачи директив по большинству вопросов в его же области ответственности. Многие решения требовали полного круга консультаций с советскими руководителями - вплоть до самого Сталина. Из-за этого советская делегация не могла быстро реагировать на непредвиденные ситуации.
А большинство ситуаций оказались непредвиденными - по крайней мере с советской точки зрения. Трения между союзниками влияли на происходившее в нюрнбергском зале суда не меньше, чем интересы правосудия. Ни одна из стран-обвинительниц не хотела, чтобы её собственная внешняя политика и действия в ходе войны подвергались разбору на международной арене, поэтому Нюрнбергский Устав ограничивал юрисдикцию трибунала действиями европейских стран Оси. Но в ответ на громкие заявления о «суде победителей» со стороны защиты, и реагируя на периодические утверждения [советского судьи] Никитченко о несомненной виновности обвиняемых, западные судьи с удвоенным усердием старались создать впечатление беспристрастного суда.
Военный альянс разваливался; разгоралась Холодная война. Чем дальше, тем больше западные судьи склонялись на сторону подсудимых, позволяя им почти свободно обвинять СССР в нарушениях международного права в открытом слушании. Советские зверства времён войны и преступления против мира - в том числе секретные протоколы к германо-советскому Пакту о ненападении от августа 1939 г., когда советские и нацистские руководители сговорились о захвате и разделе большей части Восточной Европы - стали вначале секретом полишинеля, а затем вообще не секретом. Советские руководители хотели использовать международный трибунал для выработки нарратива о советском героизме и немецком предательстве, о советских страданиях и немецкой вине. Но сюжет очень скоро выскользнул из их рук. В конце концов они обнаружили, что их изображают соучастниками сговора с нацистским режимом - отказывая им и в достоинстве победителей, и в правоте жертв.
* * *
Полная история Нюрнбергского процесса требует широкого угла зрения. Необходимо осветить отношения между четырьмя странами-обвинительницами, как они реализовались в повседневной жизни американской оккупационной зоны Германии. Нужно показать и то, что происходило за сценой. В Нюрнберге кристаллизовались высокие идеалы правосудия и прав человека - и в то же время он был «кипящим, бурлящим интернационалом» (по словам Кармена), многоязычным сообществом с попойками до поздней ночи, сделками и интригами. Телеграммы, отчёты разведки, стенограммы секретных совещаний из постсоветских архивов, частные письма и неопубликованные дневники из США, Великобритании и России ясно показывают, что происходившее за кулисами, в барах и на частных вечеринках, влекло почти столь же важные последствия, что и творившееся в зале суда. Там обвинители торговали друг с другом секретами, заключали альянсы и блоки и сливали в прессу сверхсекретную информацию. Там журналисты из всех стран мира делились сплетнями о подсудимых и даже организовали тотализатор с денежными ставками на вердикты.
Эта книга рассказывает не только о международном праве и политике, но и о человеческих драмах. (...) Сотни иностранных корреспондентов и членов американской, британской, французской и советской делегаций вдали от дома чувствовали себя отрезанными от мира в Нюрнберге. В зале Дворца юстиции им приходилось выслушивать показания о невообразимых зверствах, и вечерами они стремились по-человечески пообщаться и получить все доступные им удовольствия. Они держались благодаря шумным ужинам, дешёвому виски в баре пресс-лагеря и не всегда целомудренным развлечениям в городском «Гранд-отеле». Советских корреспондентов и юристов предостерегали в Москве против сближения с западными людьми, за ними следили агенты их собственных спецслужб, и ночная жизнь Нюрнберга предлагала им уникальные возможности и опасности. Под воздействием алкоголя советские представители иногда забывались.
(...)
В конечном счёте в Нюрнберге соединились правосудие и политика, смешались принципы, своекорыстные интересы и компромиссы. Полная история гораздо хаотичнее мифа - но не менее героична. Все обвинители и судьи, журналисты и переводчики, юристы и дипломаты - американские, французские, британские и советские - долгие часы работали, курсируя между своими переполненными кабинетами и залом суда с его отделкой из деревянных панелей и «зеленоватым мертвенным» освещением день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем - почти целый год. Представители четырёх разных государств с совершенно разными правовыми системами, они упорно стремились разоблачить нацистские преступления, которые, по словам американского главного обвинителя Роберта Х. Джексона, были «столь расчётливыми, столь злостными и столь разрушительными, что цивилизация не может терпеть пренебрежение ими, потому что не переживёт их повторения». Это была эмоционально гнетущая работа. Выслушивая показания о дыме и смраде лагерей смерти, изучая фотографии массовых могил и расчленённых тел, читая в уголовных делах бесчисленные доклады о зверствах, члены всех четырёх делегаций безнадёжно тосковали по дому, хотя всё это не давало им забыть, чтó стоит на кону.
(...)
Это был коллективный труд - но не все партнёры были равны. Американцы, в чьей юрисдикции находились нацисты-обвиняемые и свидетели, заключённые в тюрьму при Дворце юстиции, делали всё возможное, чтобы заткнуть рот советским представителям. Джексон не доверял советским, едва выносил французов, и с самого начала был настроен захватить как можно больше контроля над ходом процесса. Американцы и британцы неплохо ладили между собой, но тоже соперничали за внимание публики.
В чём Нюрнбергский миф правдив, так это в изображении инициативности и энергии американцев. После того как процесс начался, американские обвинители и судьи делали всё для продвижения своей повестки. Советские представители, так много сделавшие для запуска процесса, постоянно оказывались на шаг позади. Они также оказались в изоляции, которая всё время усиливалась, особенно когда дело дошло до опровержения встречных обвинений со стороны защиты. По ходу процесса зал суда в Нюрнберге превратился в площадку, где не только судили бывших нацистов, но и оценивали Советский Союз. Западные державы послали ясный сигнал Москве: зал международного суда не будет свободен от политики послевоенного соперничества. Советские представители, со своей стороны, расценили отказ западных судей пресечь нападки защиты на СССР как расчётливую политическую тактику, против которой им недоставало ресурсов бороться. Плохо понимая свободу прессы, они воспринимали публикацию показаний о советских военных преступлениях в американских и британских газетах как доказательство того, что западные журналисты (пусть и дружелюбные после пары совместно распитых рюмок в баре пресс-лагеря) сговорились со своими правительствами и проводят антисоветскую политику.
Советский Союз выиграл войну; в Нюрнберге он проиграл победу.
В этой книге я представляю новую историю Нюрнбергского процесса, восстанавливая её центральное недостающее звено: роль Советского Союза. Тем самым я предлагаю новое понимание истоков и развития послевоенного движения за права человека.
Почему роль СССР в Нюрнберге была так важна? И почему его участие в МВТ [Международном военном трибунале] по большей части забыто? Причины последнего не должны особенно удивлять. МВТ был не только последним салютом военного сотрудничества стран-союзниц. Он был и ранним фронтом Холодной войны, поскольку проходил в тот переломный момент, когда послевоенные отношения между Соединёнными Штатами и Советским Союзом ещё по большей части не оформились - до того, как эти страны стали сверхдержавами. Ещё до окончания процесса политика Холодной войны создала миф о «Нюрнбергском моменте» - миф, где роль Советского Союза в осуществлении суда сводилась к нулю. Десятилетиями советское участие в Нюрнберге либо вообще не обсуждали в США, либо описывали как нечто досадное, но неизбежное - что-то вроде фаустовской сделки, которую пришлось заключить американским и британским лидерам, чтобы закончить войну и привлечь к суду нацистов.
Согласно мифу о Нюрнбергском моменте, американцы играли ведущую роль. Они умерили свою жажду мести и подвергли нацистов справедливому суду по закону, чем открыли новую эру международных прав человека. Фильм Стэнли Крамера «Приговор в Нюрнберге» 1961 года и документальная драма 2000 года «Нюрнберг» следуют этому сюжету. В фильме «Нюрнберг» главный обвинитель от США Роберт Х. Джексон с квадратной челюстью (сыгранный Алеком Болдуином) предстаёт как герой, требующий беспристрастного суда даже для самых монструозных нацистских вождей. Британцы и французы играют положительные, но второстепенные роли. Советские же представители появляются лишь в эпизодах и выглядят неотёсанными, зверообразными и мстительными - не как равные партнёры, а как помехи в благородном деле поиска справедливости. В некоторых сценах немцы изображены с большей симпатией, чем советские люди.
(...)
Нарратив о «Нюрнбергском моменте» не оставляет места неоднозначности. Но рассказать историю МВТ без полного учёта роли СССР значит ухватить деталь и упустить главное. Сталинский Советский Союз фундаментально повлиял на МВТ и стал ключом к его успеху, приведя в движение то, что стало затем широко признано революцией в международном праве - криминализацию завоевательных войн и стремление защитить индивида от репрессивного государства. То, что эту роль сыграла страна, известная показательными процессами и ярко выраженным презрением к человеческой жизни, способно удивить и, возможно, даже огорчить. Полная история Нюрнберга сталкивает нас с двумя неудобными истинами: нелиберальные авторитарные государства иногда позитивно влияли на международное право, а международное правосудие есть процесс по своей сути политический.
(...)
Возможно, Нюрнбергского процесса вообще не было бы, если бы советская позиция не возобладала.
Но советские представители получили совершенно не тот трибунал, которого требовали. Они не имели понятия, во что они ввяжутся в Нюрнберге. Преступления нацистов были столь чудовищны, свидетельства массовых зверств столь обильны, что Сталин и Молотов считали сценарий суда предрешённым. (...) Они не ожидали, что подсудимым позволят оспаривать официальные отчёты о военных преступлениях, призывать в свидетели военачальников и эсэсовцев, и настойчиво выдвигать встречные обвинения. Не ожидали они и того, что другие союзники будут иметь совершенно другие мнения о том, как должен идти процесс - и что американцы настолько успешно будут выставлять и продвигать свою собственную повестку.
Сталин и Молотов также считали, что им будет легко контролировать советских обвинителей и судей, и тем самым издалека управлять ходом процесса. (...) Но Сталину и другим советским руководителям было очень далеко до возможности такого контроля. Лишь когда процессы начались, они поняли, до какой степени просчитались. По иронии обстоятельств именно сверхцентрализованная командная структура СССР оказалась главной помехой в Нюрнберге и не позволила советской группе юристов достичь некоторых целей, более всего желанных Москве. Сталин возложил на Вышинского ответственность за все аспекты работы советских представителей, в том числе проверку и отбор показаний и свидетелей. Вышинский в свою очередь требовал, чтобы советские обвинители и судьи консультировались с ним по всем, даже мельчайшим вопросам, касающимся МВТ. Это влекло за собой обмены секретными сообщениями для сверки действий, зачастую по обходным каналам и обычно в условиях крайнего дефицита времени. Ситуацию ещё больше осложняло то, что даже Вышинскому недоставало авторитета для выдачи директив по большинству вопросов в его же области ответственности. Многие решения требовали полного круга консультаций с советскими руководителями - вплоть до самого Сталина. Из-за этого советская делегация не могла быстро реагировать на непредвиденные ситуации.
А большинство ситуаций оказались непредвиденными - по крайней мере с советской точки зрения. Трения между союзниками влияли на происходившее в нюрнбергском зале суда не меньше, чем интересы правосудия. Ни одна из стран-обвинительниц не хотела, чтобы её собственная внешняя политика и действия в ходе войны подвергались разбору на международной арене, поэтому Нюрнбергский Устав ограничивал юрисдикцию трибунала действиями европейских стран Оси. Но в ответ на громкие заявления о «суде победителей» со стороны защиты, и реагируя на периодические утверждения [советского судьи] Никитченко о несомненной виновности обвиняемых, западные судьи с удвоенным усердием старались создать впечатление беспристрастного суда.
Военный альянс разваливался; разгоралась Холодная война. Чем дальше, тем больше западные судьи склонялись на сторону подсудимых, позволяя им почти свободно обвинять СССР в нарушениях международного права в открытом слушании. Советские зверства времён войны и преступления против мира - в том числе секретные протоколы к германо-советскому Пакту о ненападении от августа 1939 г., когда советские и нацистские руководители сговорились о захвате и разделе большей части Восточной Европы - стали вначале секретом полишинеля, а затем вообще не секретом. Советские руководители хотели использовать международный трибунал для выработки нарратива о советском героизме и немецком предательстве, о советских страданиях и немецкой вине. Но сюжет очень скоро выскользнул из их рук. В конце концов они обнаружили, что их изображают соучастниками сговора с нацистским режимом - отказывая им и в достоинстве победителей, и в правоте жертв.
* * *
Полная история Нюрнбергского процесса требует широкого угла зрения. Необходимо осветить отношения между четырьмя странами-обвинительницами, как они реализовались в повседневной жизни американской оккупационной зоны Германии. Нужно показать и то, что происходило за сценой. В Нюрнберге кристаллизовались высокие идеалы правосудия и прав человека - и в то же время он был «кипящим, бурлящим интернационалом» (по словам Кармена), многоязычным сообществом с попойками до поздней ночи, сделками и интригами. Телеграммы, отчёты разведки, стенограммы секретных совещаний из постсоветских архивов, частные письма и неопубликованные дневники из США, Великобритании и России ясно показывают, что происходившее за кулисами, в барах и на частных вечеринках, влекло почти столь же важные последствия, что и творившееся в зале суда. Там обвинители торговали друг с другом секретами, заключали альянсы и блоки и сливали в прессу сверхсекретную информацию. Там журналисты из всех стран мира делились сплетнями о подсудимых и даже организовали тотализатор с денежными ставками на вердикты.
Эта книга рассказывает не только о международном праве и политике, но и о человеческих драмах. (...) Сотни иностранных корреспондентов и членов американской, британской, французской и советской делегаций вдали от дома чувствовали себя отрезанными от мира в Нюрнберге. В зале Дворца юстиции им приходилось выслушивать показания о невообразимых зверствах, и вечерами они стремились по-человечески пообщаться и получить все доступные им удовольствия. Они держались благодаря шумным ужинам, дешёвому виски в баре пресс-лагеря и не всегда целомудренным развлечениям в городском «Гранд-отеле». Советских корреспондентов и юристов предостерегали в Москве против сближения с западными людьми, за ними следили агенты их собственных спецслужб, и ночная жизнь Нюрнберга предлагала им уникальные возможности и опасности. Под воздействием алкоголя советские представители иногда забывались.
(...)
В конечном счёте в Нюрнберге соединились правосудие и политика, смешались принципы, своекорыстные интересы и компромиссы. Полная история гораздо хаотичнее мифа - но не менее героична. Все обвинители и судьи, журналисты и переводчики, юристы и дипломаты - американские, французские, британские и советские - долгие часы работали, курсируя между своими переполненными кабинетами и залом суда с его отделкой из деревянных панелей и «зеленоватым мертвенным» освещением день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем - почти целый год. Представители четырёх разных государств с совершенно разными правовыми системами, они упорно стремились разоблачить нацистские преступления, которые, по словам американского главного обвинителя Роберта Х. Джексона, были «столь расчётливыми, столь злостными и столь разрушительными, что цивилизация не может терпеть пренебрежение ими, потому что не переживёт их повторения». Это была эмоционально гнетущая работа. Выслушивая показания о дыме и смраде лагерей смерти, изучая фотографии массовых могил и расчленённых тел, читая в уголовных делах бесчисленные доклады о зверствах, члены всех четырёх делегаций безнадёжно тосковали по дому, хотя всё это не давало им забыть, чтó стоит на кону.
(...)
Это был коллективный труд - но не все партнёры были равны. Американцы, в чьей юрисдикции находились нацисты-обвиняемые и свидетели, заключённые в тюрьму при Дворце юстиции, делали всё возможное, чтобы заткнуть рот советским представителям. Джексон не доверял советским, едва выносил французов, и с самого начала был настроен захватить как можно больше контроля над ходом процесса. Американцы и британцы неплохо ладили между собой, но тоже соперничали за внимание публики.
В чём Нюрнбергский миф правдив, так это в изображении инициативности и энергии американцев. После того как процесс начался, американские обвинители и судьи делали всё для продвижения своей повестки. Советские представители, так много сделавшие для запуска процесса, постоянно оказывались на шаг позади. Они также оказались в изоляции, которая всё время усиливалась, особенно когда дело дошло до опровержения встречных обвинений со стороны защиты. По ходу процесса зал суда в Нюрнберге превратился в площадку, где не только судили бывших нацистов, но и оценивали Советский Союз. Западные державы послали ясный сигнал Москве: зал международного суда не будет свободен от политики послевоенного соперничества. Советские представители, со своей стороны, расценили отказ западных судей пресечь нападки защиты на СССР как расчётливую политическую тактику, против которой им недоставало ресурсов бороться. Плохо понимая свободу прессы, они воспринимали публикацию показаний о советских военных преступлениях в американских и британских газетах как доказательство того, что западные журналисты (пусть и дружелюбные после пары совместно распитых рюмок в баре пресс-лагеря) сговорились со своими правительствами и проводят антисоветскую политику.
Советский Союз выиграл войну; в Нюрнберге он проиграл победу.