(no subject)
Помню, что лежу солдатиком. Как кочан капусты, бережно спеленатый одной хэбэшной и одной байковой, я пленник материнской заботы, я сумасшедший в смирительных распашонках. Мне сухо и тепло, я в коконе комфорта и безопасности, меня даже не беспокоит жгущий уголек заживающего пупка. Но на периферии сознании уже начал пульсировать маячок тревоги. Я знаю, я жду нового приступа, в моей крови почти не осталось эндорфинов, достающихся с грудным молоком. И вот, началось. Кишечник опорожняется одним сокращением гладких мышц, пустой желудок начинает сокращаться, и каждое соприкосновение его стенок вонзает в меня вилы чудовищной боли. Я раскрываю глаза и кричу. Одновременно с голодом на меня наваливается внешний мир, из-за недостатка материнских гормонов моя нервная система обнажена. Свет ослепляет и заставляет глаза слезиться, пеленки превращаются в наждачную бумагу. Мои рецепторы сходят с ума, неокрепшие нервы превращается в путаницу противоречивых импульсов, которые выкручивают регулятор центра боли до упора. Я кричу, я зову на помощь Маму. Я зову ее: "Мама, кушать!", но мои губы, язык, моя гортань не в состоянии вымолвить ни одной согласной и я сотрясаю пространство идиотским "а-аа у-аа". Я ненавижу свои рецепторы, заставляющие меня корчиться от звуков включенного телевизора, свое неразвитое тело, терзающее меня внезапными муками голода, я ненавижу советскую систему кормления по часам. Наконец-то я вижу склонившийся надо мной встревоженный лик Мамы, я еще не умею фокусировать глаза, мало того, они залиты слезами. Но я вижу светлый овал в обрамлении темных волос, темные пятна глаз и рта, я еще не знаю черт ее лица, но уже чувствую, представляю, предугадываю, что это самый прекрасный человек на земле. Она протягивает ко мне руки, руки, которым суждено полторы тысячи раз запеленать и распеленать меня, руки, которые этими магическими пассами навеки свяжут наши сердца невидимой связью. Я раскидываю руки и ноги, я без страха распахиваюсь перед Мамой. Она бережно вытирает меня, перекладывает на чистую пеленку и прижимает к себе. Боль резко идет на спад, меня охватывает эйфория. Я еще достаточно четко помню тепло и нежность околоплодных вод, и совсем не прочь вернуться назад, в убаюкивающую невесомость материнского лона. Это желание с тихой тоской я пронесу через всю свою жизнь. А пока, еще всхлипывая, я безошибочно нахожу полную щедрую грудь и как наркоман, как вампир я впиваюсь беззубым ртом в коричневый сосок . Я захлебываюсь теплым молоком и заполняю им желудок, растворенные в ней гормоны утихомиривают меня, я захлебываюсь от любви. Мама сидит на стуле с закрытыми глазами и умиротворенно чуть покачивается. Я растворяюсь в ее объятиях, пять килограмм хлипкой плоти, умеющей только лишь есть, спать, кричать от боли и любить.