Наша история: с времени Петра 1 полноту так и не имеет
История истории: Василий Татищев
Предисловие
В начале XIX века Николай Карамзин - самый модный писатель своего времени и издатель влиятельного журнала «Вестник Европы» - «постригся в историки, как в монахи». Это меткое определение принадлежит знаменитому остроумцу той эпохи князю Петру Вяземскому. Значительную часть «Истории государства Российского» Карамзин написал, сидя в добровольном заточении в Остафьеве, подмосковной усадьбе Вяземских. Действительно, было похоже на монастырское уединение. Ныне там стоит памятник - бронзовые восемь объемистых томов (еще четыре Карамзин написал позже).
Однако цели, которые ставил перед собой Карамзин, отдаваясь этому монашескому служению, были очень даже светскими. В его время изучение русской истории, коллекционирование предметов отечественной старины и разбор древних рукописей были довольно специфической субкультурой - уделом немногих энтузиастов, преимущественно дилетантов. По-современному выражаясь, гиков. Карамзин, сам до известной степени будучи гиком, решил это положение изменить: популяризовать русскую историю, сделать ее такой же интересной, как история Древнего Рима или Франции (ту и другую образованные дворяне читали много и охотно). Русская история должна была стать предметом обсуждения в светских салонах и клубах. Ею должны были увлечься дамы. Короче говоря, русская история должна была стать модной.
[Spoiler (click to open)]Карамзин был прекрасно образован, начитан, философски подкован. Он был превосходным мастером слова, одним из тех, кто создал русский литературный язык. Он был популярным писателем, создателем «первого русского бестселлера» - «Бедной Лизы», лидером важнейшего литературного течения рубежа XVIII-XIX веков - сентиментализма. Наконец, путешествуя в молодости по Европе, он своими глазами видел Французскую революцию - и знал, каково это - переживать исторические события. Короче говоря, взяв на себя миссию популяризовать русскую историю, он был более чем готов ее исполнить.
Карамзин заранее (еще в «Письмах русского путешественника» 1790 года) сформулировал три критерия «хорошей истории»: она должна быть написана «с философским умом, с критикою, с благородным красноречием». То есть от историка требуется, во-первых, не просто пересказывать, а осмыслять события; во-вторых, ничего не принимать на веру; в-третьих, писать увлекательно и с чувством.
В 1818 году (спустя пятнадцать лет после «пострижения в историки») Карамзин представил читающей публике плоды своих изысканий: в продажу поступили первые восемь томов «Истории государства Российского». Они произвели фурор. Их все читали, о них всех говорили. По мотивам карамзинской «Истории» стали сочинять стихи, писать картины, ваять памятники. Пушкинский «Борис Годунов», «Думы» Рылеева, первая русская опера «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») Глинки - ничего этого не было бы без карамзинского труда; все эти произведения прямо-таки пронизаны карамзинским духом, а часто - и прямыми цитатами (более поздняя картина Репина, известная в народе как «Иван Грозный убивает своего сына», - фактически иллюстрация к Карамзину).
С тех пор русской истории уже не приходилось быть в унизительном положении гиковской субкультуры.
...Нынче историей увлекаются все кому не лень: от интернет-троллей до министра культуры. Карамзин сетовал в начале XIX века, что «пока мы еще не имеем красноречивых историков, которые могли бы поднять из гроба знаменитых предков наших и явить тени их в лучезарном венце славы». Теперь же, двести лет спустя, от историков, красноречивых и не очень, отбоя нет; знаменитых предков тягают из гробов почем зря, а лучезарные венцы славы срывают с одних теней и напяливают на другие при малейшей перемене общественно-политической погоды. Высшая школа ежегодно выпускает тысячи людей с дипломами историков. Про историю снимают кино, про нее говорят по телевизору и с митинговых трибун, пишут в газетах и в блогах. Она - и популярное увлечение, и предмет государственной политики. В этом шуме часто теряются не только «философский ум, критика, благородное красноречие», но и здравый смысл.
Первое, о чем напоминает нам здравый смысл: историю пишут люди. А у людей бывают личные мнения, личные интересы, политические, коммерческие и прочие соображения. Бывает неполнота знаний. Бывают, наконец, невольные ошибки, добросовестные заблуждения, намеренные умолчания или даже искажения. И все это относится не только к тем авторам, которые пишут то, что вам не нравится. С этим трудно смириться, но в истории не бывает никакого «на самом деле» - бывают только сообщения. Эти сообщения оставлены людьми, которые откуда-то черпали свои сведения (из личного опыта или с чужих слов) и руководствовались какими-то своими, не всегда очевидными соображениями, фиксируя эти сведения. К этим людям все сказанное относится в полной мере, будь то летописец Нестор, французский наемник на русской службе Жак Маржерет, царь Петр I, Карамзин или академик Фоменко.
[Spoiler (click to open)]Профанация чего угодно, и истории в том числе, начинается с того, что мы забываем задать вопрос: «Откуда мы это знаем?» С чего мы взяли, что Александр Невский спас Русь от порабощения «псами-рыцарями»? Что царь Иван IV был Грозным, а царь Алексей Михайлович - Тишайшим? Что царь Дмитрий Иванович, недолго правивший Россией в начале XVII века, был на самом деле самозванцем, беглым монахом Григорием Отрепьевым, а настоящего Дмитрия Ивановича еще в детстве зарезали по приказу Бориса Годунова? Все это нам поведал кто-то - монах-летописец, историк-исследователь, поэт, - у кого были какие-то свои источники, свои соображения и свои жизненные обстоятельства. Книга, написанная в XX веке и посвященная Ивану Грозному, говорит о своем авторе и о XX веке едва ли не больше, чем о Грозном и о XVI веке.
О некоторых людях, которым мы обязаны нашими представлениями о прошлом России, мы и расскажем в цикле «История истории». Будет десять героев - историков, почему-либо представляющих для нас особый интерес. Вместе с тем, у цикла в целом есть свой главный герой - русская историография, идея целостного осмысления русской истории, прошедшая сложный путь от дилетантских упражнений Василия Татищева до блистательных в своей краткости, точности и глубокомысленности афоризмов Василия Ключевского - и дальше, от теории к теории, от одного переосмысления к другому.
При всем уважении к Карамзину, современный человек не может претендовать на знание истории, не читав ничего, кроме Карамзина. Но и тот, кто Карамзина не читал, претендовать на него не может.
Глава 1. Взлёты и падения Василия Татищева
Все началось в эпоху Петра I, когда у России еще не было своей истории.
Были летописи, разрозненные и часто противоречивые. Все попытки систематического изложения русской истории сводились к более или менее полному пересказу этих летописей, иногда с привлечением греческих, польских и других хроник, иногда с добавлением позднейших книжных легенд. Такова была «Степенная книга», составленная в середине XVI века духовником Ивана Грозного протопопом Андреем (будущим главой Русской церкви митрополитом Афанасием). Такова была «История» дьяка Федора Грибоедова, задуманная как аналог «Степенной книги» для новой царской династии Романовых и написанная в середине XVII века, в правление Алексея Михайловича. В качестве школьного учебника использовался «Синопсис», написанный, предположительно, архимандритом Киево-Печерской лавры Иннокентием Гизелем и впервые изданный в 1674 году.
Все это было, по сути, дремучее средневековье.
Европа же к началу XVIII века уже читала Жана Бодена, Джона Локка, Томаса Гоббса, Гуго Гроция и знала теории государственного суверенитета, естественного права и общественного договора. Она уже видела критическое, то есть проверенное по нескольким рукописям и снабженное научными комментариями, издание многих исторических документов и даже житий святых. В Европе расцветала рационалистическая философия и наука, критицизм и скептицизм, привычка ничего не принимать на веру и подвергать сомнению все, включая сообщения древних рукописей (и даже сам факт их древности). Эрудиты собирали письменные исторические источники, а расплодившиеся именно в XVII веке антиквары - материальные. Сопоставление данных разных источников, лингвистический анализ, историко-филологическая критика, датировка по материалам письма и почерку и т.д., и т.п.- все это превратило историю из пересказа летописей в науку.
Артём Ефимов https://nplus1.ru/material/2015/11/13/metahistory-1
Предисловие
В начале XIX века Николай Карамзин - самый модный писатель своего времени и издатель влиятельного журнала «Вестник Европы» - «постригся в историки, как в монахи». Это меткое определение принадлежит знаменитому остроумцу той эпохи князю Петру Вяземскому. Значительную часть «Истории государства Российского» Карамзин написал, сидя в добровольном заточении в Остафьеве, подмосковной усадьбе Вяземских. Действительно, было похоже на монастырское уединение. Ныне там стоит памятник - бронзовые восемь объемистых томов (еще четыре Карамзин написал позже).
Однако цели, которые ставил перед собой Карамзин, отдаваясь этому монашескому служению, были очень даже светскими. В его время изучение русской истории, коллекционирование предметов отечественной старины и разбор древних рукописей были довольно специфической субкультурой - уделом немногих энтузиастов, преимущественно дилетантов. По-современному выражаясь, гиков. Карамзин, сам до известной степени будучи гиком, решил это положение изменить: популяризовать русскую историю, сделать ее такой же интересной, как история Древнего Рима или Франции (ту и другую образованные дворяне читали много и охотно). Русская история должна была стать предметом обсуждения в светских салонах и клубах. Ею должны были увлечься дамы. Короче говоря, русская история должна была стать модной.
[Spoiler (click to open)]Карамзин был прекрасно образован, начитан, философски подкован. Он был превосходным мастером слова, одним из тех, кто создал русский литературный язык. Он был популярным писателем, создателем «первого русского бестселлера» - «Бедной Лизы», лидером важнейшего литературного течения рубежа XVIII-XIX веков - сентиментализма. Наконец, путешествуя в молодости по Европе, он своими глазами видел Французскую революцию - и знал, каково это - переживать исторические события. Короче говоря, взяв на себя миссию популяризовать русскую историю, он был более чем готов ее исполнить.
Карамзин заранее (еще в «Письмах русского путешественника» 1790 года) сформулировал три критерия «хорошей истории»: она должна быть написана «с философским умом, с критикою, с благородным красноречием». То есть от историка требуется, во-первых, не просто пересказывать, а осмыслять события; во-вторых, ничего не принимать на веру; в-третьих, писать увлекательно и с чувством.
В 1818 году (спустя пятнадцать лет после «пострижения в историки») Карамзин представил читающей публике плоды своих изысканий: в продажу поступили первые восемь томов «Истории государства Российского». Они произвели фурор. Их все читали, о них всех говорили. По мотивам карамзинской «Истории» стали сочинять стихи, писать картины, ваять памятники. Пушкинский «Борис Годунов», «Думы» Рылеева, первая русская опера «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») Глинки - ничего этого не было бы без карамзинского труда; все эти произведения прямо-таки пронизаны карамзинским духом, а часто - и прямыми цитатами (более поздняя картина Репина, известная в народе как «Иван Грозный убивает своего сына», - фактически иллюстрация к Карамзину).
С тех пор русской истории уже не приходилось быть в унизительном положении гиковской субкультуры.
...Нынче историей увлекаются все кому не лень: от интернет-троллей до министра культуры. Карамзин сетовал в начале XIX века, что «пока мы еще не имеем красноречивых историков, которые могли бы поднять из гроба знаменитых предков наших и явить тени их в лучезарном венце славы». Теперь же, двести лет спустя, от историков, красноречивых и не очень, отбоя нет; знаменитых предков тягают из гробов почем зря, а лучезарные венцы славы срывают с одних теней и напяливают на другие при малейшей перемене общественно-политической погоды. Высшая школа ежегодно выпускает тысячи людей с дипломами историков. Про историю снимают кино, про нее говорят по телевизору и с митинговых трибун, пишут в газетах и в блогах. Она - и популярное увлечение, и предмет государственной политики. В этом шуме часто теряются не только «философский ум, критика, благородное красноречие», но и здравый смысл.
Первое, о чем напоминает нам здравый смысл: историю пишут люди. А у людей бывают личные мнения, личные интересы, политические, коммерческие и прочие соображения. Бывает неполнота знаний. Бывают, наконец, невольные ошибки, добросовестные заблуждения, намеренные умолчания или даже искажения. И все это относится не только к тем авторам, которые пишут то, что вам не нравится. С этим трудно смириться, но в истории не бывает никакого «на самом деле» - бывают только сообщения. Эти сообщения оставлены людьми, которые откуда-то черпали свои сведения (из личного опыта или с чужих слов) и руководствовались какими-то своими, не всегда очевидными соображениями, фиксируя эти сведения. К этим людям все сказанное относится в полной мере, будь то летописец Нестор, французский наемник на русской службе Жак Маржерет, царь Петр I, Карамзин или академик Фоменко.
[Spoiler (click to open)]Профанация чего угодно, и истории в том числе, начинается с того, что мы забываем задать вопрос: «Откуда мы это знаем?» С чего мы взяли, что Александр Невский спас Русь от порабощения «псами-рыцарями»? Что царь Иван IV был Грозным, а царь Алексей Михайлович - Тишайшим? Что царь Дмитрий Иванович, недолго правивший Россией в начале XVII века, был на самом деле самозванцем, беглым монахом Григорием Отрепьевым, а настоящего Дмитрия Ивановича еще в детстве зарезали по приказу Бориса Годунова? Все это нам поведал кто-то - монах-летописец, историк-исследователь, поэт, - у кого были какие-то свои источники, свои соображения и свои жизненные обстоятельства. Книга, написанная в XX веке и посвященная Ивану Грозному, говорит о своем авторе и о XX веке едва ли не больше, чем о Грозном и о XVI веке.
О некоторых людях, которым мы обязаны нашими представлениями о прошлом России, мы и расскажем в цикле «История истории». Будет десять героев - историков, почему-либо представляющих для нас особый интерес. Вместе с тем, у цикла в целом есть свой главный герой - русская историография, идея целостного осмысления русской истории, прошедшая сложный путь от дилетантских упражнений Василия Татищева до блистательных в своей краткости, точности и глубокомысленности афоризмов Василия Ключевского - и дальше, от теории к теории, от одного переосмысления к другому.
При всем уважении к Карамзину, современный человек не может претендовать на знание истории, не читав ничего, кроме Карамзина. Но и тот, кто Карамзина не читал, претендовать на него не может.
Глава 1. Взлёты и падения Василия Татищева
Все началось в эпоху Петра I, когда у России еще не было своей истории.
Были летописи, разрозненные и часто противоречивые. Все попытки систематического изложения русской истории сводились к более или менее полному пересказу этих летописей, иногда с привлечением греческих, польских и других хроник, иногда с добавлением позднейших книжных легенд. Такова была «Степенная книга», составленная в середине XVI века духовником Ивана Грозного протопопом Андреем (будущим главой Русской церкви митрополитом Афанасием). Такова была «История» дьяка Федора Грибоедова, задуманная как аналог «Степенной книги» для новой царской династии Романовых и написанная в середине XVII века, в правление Алексея Михайловича. В качестве школьного учебника использовался «Синопсис», написанный, предположительно, архимандритом Киево-Печерской лавры Иннокентием Гизелем и впервые изданный в 1674 году.
Все это было, по сути, дремучее средневековье.
Европа же к началу XVIII века уже читала Жана Бодена, Джона Локка, Томаса Гоббса, Гуго Гроция и знала теории государственного суверенитета, естественного права и общественного договора. Она уже видела критическое, то есть проверенное по нескольким рукописям и снабженное научными комментариями, издание многих исторических документов и даже житий святых. В Европе расцветала рационалистическая философия и наука, критицизм и скептицизм, привычка ничего не принимать на веру и подвергать сомнению все, включая сообщения древних рукописей (и даже сам факт их древности). Эрудиты собирали письменные исторические источники, а расплодившиеся именно в XVII веке антиквары - материальные. Сопоставление данных разных источников, лингвистический анализ, историко-филологическая критика, датировка по материалам письма и почерку и т.д., и т.п.- все это превратило историю из пересказа летописей в науку.
Артём Ефимов https://nplus1.ru/material/2015/11/13/metahistory-1