БЫТЬ ГЕОРГОМ ЖЕНО
«Я Анна и Хельга» по дневнику Анны Франк и письмам Хельги Геббельс
Реж. Георг Жено
Театр им. Й.Бойса
(опубликовано в "Современной драматургии", №4-2012)
«Я Анна и Хельга» - в названии ни ошибки, ни даже опечатки. Режиссер еще и сам не определился со знаком препинания (или вообще - союзом?). Это Ален Боске писал: «Я запятая, а вы угадайте, в каком тексте». С текстом Жено ясно - с орфографией сложно. И дело тут в особенностях перевода. Не с немецкого на русский, а с личного - на общедоступный.
Потому и начинается спектакль в 23.00. Чужие не приходят, дети уже спят. А своим Магда Геббельс еще к этому времени дала яд. И зрителю зачитывают письмо давно мертвой Хельги Геббельс, старшей дочери министра народного просвещения Третьего рейха. Характер, судя по письму, нордический. Стойкий, но с легким налетом романтики и девчачьей наивности. И той непосредственности, что еще свойственна любому ребенку в 13 лет. И чем ближе смерть, тем явственнее, отчаянней это пробивается наружу, сквозит в каждой строке. Каждой прощальной строке: «Я все поняла. <…> Раньше мы были мы, а теперь, с этой минуты есть они и я ». Но мать их, Магда, была уверена, что «им будет плохо в той жизни, что настанет после нас» - писала она в предсмертном письме своему старшему сыну, находившему тогда в плену Гаральду Квандту.
Как раз о том, каково теперь детям таких родителей - предыдущий спектакль театра Й. Бойса «Груз молчания», поставленный Михаилом Калужским по одноименной книге Дана Бар-Она. В ней собраны, а в спектакле воспроизведены беседы с детьми нацистских преступников, среди которых - дочь вождя Трудового фронта Роберта Лея. А уже сыну Лея - Генриху пишет свое прощальное письмо Хельга Геббельс уже в следующей постановке театра Й. Бойса.
Есть здесь и еще интересная параллель и куда более удивительная метаморфоза, которая происходит с Георгом Жено. Сыграв в «Грузе» сына нациста, в «Я Анне и Хельге» он уже его реальный внук. Он сам - внук эсесовца, палача, с одной стороны. И внук, возможно, еврея, жертвы - с другой. Об этих реалиях своей биографии он и рассказывает в спектакле (а чуть более подробно - в интервью «Современной драматургии», №2-2011).
Правда, совместить эти две ипостаси он до сих пор, похоже, не в силах. Он продолжает жить с этой «шизофренической раздвоенностью». Что и находит отражение в спектакле - отрывки из письма Хельги чередуются, а то и вовсе накладываются на выдержки из дневника Анны Франк. И вначале даже не понятно, где и чьи слова, затем - когда и кто их произносит: читать начинает Анастасия Пронина, потом ее сменяет Мария Вдовина. И лишь под конец возникает некая определенность, что вот уже Вдовина - это точно Хельга. Или… наоборот.
Но тут уже появляется Жено и приглашает зрителя почувствовать себя в его шкуре. Почувствовать себя… кем? Тот еще вопрос, зная, например, что бункер был у Гитлера двухэтажный: на верхнем жили Магда Геббельс с детьми, на нижнем - Адольф Гитлер с Евой Браун, и в отдельной комнате - Йозеф Геббельс. Публика сидит как раз внизу - в аппаратной Сахаровского центра, вмещающей себя ровно 14 человек. Сидящих плотно под низко нависающим потолком: почувствуй себя и в нацистском бункере, и в еврейском убежище разом. Да еще под пристальным взглядом Георга Жено, чье лицо на протяжении всего спектакля проецируется на уровне зрительских глаз.
И эта проекция, и сама обстановка «подпольного кинотеатра» вызывают в памяти фильм Спайка Джонза «Быть Джоном Малковичем», герои которого на 7 ½ этаже, где все ходят скрючившись, не в полный рост, находят загадочный тоннель, через который можно попасть в мозг и тело знаменитого голливудского артиста Джона Малковича. И не просто попасть и почувствовать себя на его месте, а с его помощью решить ряд своих проблем, от финансовых до сексуальных.
Так и в спектакле возникает ощущение «попадания в тоннель», к тому же все действие, лица актеров крупным планом проецируются случайно ли, преднамеренно - на закрытые ставни. И, проведя чуть больше часа перед этим импровизированным экраном, преисполняешься ожидания - вот-вот распахнутся створки, и попадем мы в самого Жено… Или, что куда реальнее, наоборот - выйдет сам Жено и скажет: вот Я, Анна и Хельга… Ну и еще что-нибудь… разумное, доброе, вечное - в «спектакле же должен быть и катарсис»…
Никто не выходит - зритель уходит. Молча. С каким грузом, и своим ли «грузом молчания»? Это лишь Жено выговорился: «Раны надо показывать, тогда они излечатся. Ведь если молчать об этом, то груз молчания становится еще более тягостным». Кстати, на форзаце программки даже не раны - рентгеновский снимок грудной клетки, и в клетке этой отчетливо видно сердце. Не сказать, что сеанс излечения прошел успешно, и больной в стадии выздоровления. Мучения и муки творчества в том числе еще не завершены, о чем можно судить и по тому, как Жено меняет форму спектакля - изначально монологи девочек актрисы читали в живую, в зале перед зрителем. Но и представленная проекция еще далека от совершенства, даже в техническом плане…
Но уже этот спектакль - не просто публичный сеанс личной психотерапии. Это еще и зеркало, в которое режиссер предлагает заглянуть нам. Но это не «зеркало эпохи» у Гамлета, а зеркало у Пушкина: в него не просто смотрятся - его допрашивают.
Беда в том, что спрашивать не с кого. Иных уж нет, их дети предпочитают прошлое не ворошить, а то и гордится им, ну а внуки и вовсе ничего не знают. Да и вопрошающему сегодня стремятся заткнуть рот все общественные институты разом. Хотя обществу в который раз дают возможность разобраться со своим историческим наследством. Причем, на принципиальном уровне. Ведь принципиальным был и остается вопрос о сталинизме. О репрессиях и геноциде собственного народа. На одной из последних дискуссий, которую вел критик Павел Руднев после «Груза молчания», как раз поднимался вопрос: почему мы, подобно немцам за нацизм, не решились взять на себя ответственность за преступления времен Сталина? За деятельность КПСС? Наверное, тут же нашелся ответ, вся разница в том, что мы в той войне победили. И победителей, как видим, не судят до сих пор. Хотя всего несколько дней спустя, в канун дня России, после вероломно показушных обысков в домах оппозиционеров, этот же вопрос вынесла на более широкую аудиторию уже критик Елена Ковальская. «Если рассуждать в сослагательном наклонении, то осуждение на государственном уровне сталинского тоталитаризма после перестройки избавило бы нас от сегодняшнего геморроя. Люстрации не оставили шанса людям из советского гэбэ и их методам. Сегодня мы платим за то, что некогда не захотели мараться. Так почему нам не сделать это в конце концов? Вынести вопрос на референдум. Сделать главным вопросом митингов. А то гомеопатию практикуем», - написала на своей страничке в Фэйсбуке.
Есть и вопрос публичного покаяния государства перед церковью - казалось бы, логично цепляющийся за предыдущий. Хотя уже нынешние процессы - история с панк-молебном Пусси Райот, вернее, реакции на нее официоза (и светского, и духовного) чего стоит - сами не дают поставить вопрос ребром...
Тогда невольно вспоминается давнишний анекдот про разговор у пивного ларька: дескать, воевал бы, дед, хуже, пил бы пиво сейчас баварское. А так, не спрашивая с себя строже, смотрим сегодня спектакли про проблемы «баварские»...