Полярные сердца (рассказ). Часть III - окончание
Как и следовало ожидать, в один пост снова не влезло. Так что окончание здесь:
Рейтинг:NC-17
Жанр:Альтернативная история
Предупреждение: В тексте присутствуют упоминания сексуальных, в том числе гомосексуальных отношений. Не нравится - я полностью признаю ваше полное и абсолютное право не читать. :)
Все совпадения с реальными людьми - коих я старался избегать - совершенно случайны.
------
Четыре шестидюймовых казематных орудия по левому борту “Архангельска” раскатисто плюнули огнем. Спустя мгновение к ним добавился гром 102-миллиметровых зениток, тоже включившихся в действие. Фонтаны воды взметнулись впереди и по сторонам немецких кораблей, те чуть расплылись, но бега не замедлили. И они были близко, очень-очень близко.
“Архангельск” тяжело качнулся, разворачиваясь так быстро, как только мог. Орудия главного калибра смолкли; резкий маневр сбил с толку артиллеристов, но сейчас повернуть было важнее. Немецкие эсминцы почти достигли рубежа пуска торпед, и надо было возможно скорее подставить им наименьшую проекцию.
“Не успеваем”, с нарастающей ноткой отчаяния подумал Тобольцев. “Архангельск” поворачивал, но медленно, слишком медленно. Еще несколько минут, и несущиеся ему навстречу эсминцы сбросят в волны свой смертоносный груз, и вот тогда…
И тут вмешался “Уотсон”.
Вообще-то Тобольцев хотел, чтобы американский эсминец держался в тылу - от его систем радиоэлектронной борьбы, в конце концов, зависел исход сражения! - но капитан Мэйсон явно решил наплевать на все инструкции. Наверное, это было что-то врожденное в натуре американских капитанов - “к черту мины, и полный вперед”. Вылетев на полной скорости из-за кормы “Архангельска”, американец устремился наперерез немецким эсминцам. Пять его орудийных башен, словно пять голов разъяренной гидры, непрерывно извергали навстречу немцам сплошной град снарядов. Языки пламени яростно плясали на коротких стволах пятидюймовок, выплевывавших по двадцать пять килограмм стали и тротила каждая. Залп следовал за залпом; каждые четыре секунды, новые снаряды “Уотсона” прорезали заснеженный воздух, с воем рушились вниз, взметывая фонтаны брызг - и обломков.
Головной немецкий эсминец внезапно задрожал, резко дернулся, окутался густыми клубами пара. Его массивная носовая башня выдохнула пламя: два снаряда вспенили волны позади стремительного американца. Прежде, чем неуклюжие перетяжеленные пушки успели перезарядиться, головы американской гидры уже вцепились в немецкий корабль, и их яд разил без жалости. Мостик немецкого корабля взорвался изнутри облаком стекла и пламени. Носовая мачта с мерзко раскорячившейся поперек флага свастикой на ней, нелепо перекосилась, когда очередной снаряд поразил ее основание. Затем вдруг что-то оглушительно громыхнуло, и вода под немецким кораблем вспучилась, выгнулась вверх. Огромный столб воды - куда больше, чем от разрывов главного калибра! - с глухим рокотом вознесся к небесам, и на его гребне поднялся вверх и эсминец, сложившийся пополам, как перочинный нож. Одна из торпед капитана Мэйсона нашла цель.
- Переносим огонь! - скомандовал Тобольцев.
Обогнавший подбитого лидера второй немецкий эсминец резко вильнул, похоже, пытаясь избежать американских торпед. Но тем самым он на какой-то момент замедлил свой ход относительно “Архангельска”, превратился в почти неподвижную мишень. И линкор не упустил момента. Вспомогательные орудия выдохнули пламя. Затем снова. И снова. Фонтаны всплесков, словно зубья какой-то чудовищной пилы, прорезавшие гладь океана, рассекли низкий серый силуэт эсминца. Корабль дернулся, набирая скорость, но положение его было все еще слишком удачным, и зубья пилы последовали за ним. Затем…
- Попадание, товарищ капитан! - Тобольцев только отмахнулся. Хотя он и не видел за всплесками самого разрыва снаряда, но последствия его были вполне очевидны. Передняя труба немецкого эсминца изрыгнула облако болезненно-черного дыма вперемешку с языками пламени. Скорость бега корабля замедлилась, словно бы эсминец на всем ходу врезался в невидимую эластичную стену.
Скорострелки линкора продолжали грохотать, выплевывая в пространство новый залп. На этот раз все промахи легли с перелетом, и Тобольцев мог видеть без помех, как два снаряда вошли в борт немецкого эсминца. Палуба в центральной части корабля вспучилась, выдохнула гейзеры раскаленного пара. Артиллерийская установка, торопливо разворачивавшаяся в сторону “Архангельска” вдруг словно подпрыгнула, подавилась дымным пламенем, вырвавшимся из распахнутых люков. Тобольцеву даже показалось, что он заметил крошечные человеческие фигурки, выброшенные за борт ударной волной.
Орудия “Архангельска” грянули снова, поражая вздутую, сочащуюся паром и нефтью палубу. Эсминец тяжело осел, словно вжимаясь в воду от нестерпимого ужаса, накренился - и в следующее мгновение почти моментально перекатился через борт, опрокинулся, выставив вверх облезлое темно-красное брюхо. Густые маслянистые волны, пропитанные нефтью из пробитых насквозь топливных цистерн, накатывали на красный металл, на бессмысленно торчащие в воздухе лопасти винтов. С каждым новым накатом, остов эсминца оседал все глубже, как будто холодные волны тянули его вниз, в пучину, жадно торопившуюся вобрать свою новую добычу.
- Отставить по прежней цели! - запоздало приказал Тобольцев. Орудия линкора уже замолчали, торопливо выискивая новую добычу. Но последний оставшийся немецкий эсминец резко, стремительно вильнул, выдохнул густое облако химического дыма из труб и газовых аппаратов. Пелена завесы и кружащийся снег на мгновение скрыли немца от “Архангельска” и “Уотсона”. Когда же резкий порыв отогнал химическое облако, немецкий эсминец уже был вдалеке, удирал полным ходом, рывками бросаясь из стороны в сторону, и беспорядочно, отрывисто паля из кормовой башни. С него было достаточно.
БРАМММ!
Главный калибр “Архангельска” вновь напомнил о себе, оглушительным грохотом сменив канонаду скорострелок. Повернувшись к “Гнейзенау”, капитан заметил, как торопливо устремляются назад еле различимые силуэты советских эсминцев. Затем глухой, раскатистый треск пронесся над морем, и Тобольцев, стремительно вскинув к глазам бинокль, увидел, как огромный столб воды взметнулся откуда-то из-под носа “Гнейзенау”. Вверх взлетели обломки и осколки. По крайней мере, одна торпеда с советских эсминцев попала в цель.
“Но дорогой ценой”, слегка отстраненно отметил капитан, обозревая потери своих мателотов. “Гремящий” куда-то исчез, то ли на время в кружащейся метели, то ли навсегда в голодной бездне океана. Искалеченный “Сокрушительный” тяжело хромал навстречу флагману, то и дело скрываясь за столбами разрывов: немецкие скорострелки с тупым упрямством продолжали колотить по израненному кораблю. На вид не особенно пострадавший “Разумный” выписывал зигзаги и петли, стараясь держаться между “Сокрушительным” и “Гнейзенау”. Его орудия непрерывно полыхали яркими вспышками, и хотя снаряды эсминца, похоже, летели сплошь и рядом мимо цели, они определенно действовали немцам на нервы, отвлекая внимание от еле ползущего “Сокрушительного”. Досадливо хмыкнув, Тобольцев перевел взгляд на своего главного противника.
“Гнейзенау” поворачивал. Еле видимый за пеленой снега, его массивный, темный силуэт тускло освещался беспрерывными вспышками орудийного огня и заревом пожаров, то тут, то там рассыпавшихся по надстройкам огромного линкора. Кормовая башня по-прежнему застыла в одном положении, уставившись куда-то в пространство: видимо, ее повреждения оказались тяжелее, чем рассчитывалось. Но две носовые все еще были в полной исправности, и сейчас плавно наводили свои гигантские стволы на “Архангельск”.
БРАМММ!
Новые фонтаны воды взметнулись перед “Гнейзенау”. На миг немецкий линкор пропал из виду, растворившись в кружащейся метели… а затем вновь возник, словно продавив своей массой путь обратно в реальность.
“Какой же этот черт прочный”, мрачно подумал Тобольцев, чувствуя, как подступает тянущее ощущение безнадежности. По самым скромным оценкам, “Гнейзенау” уже получил два восьмисоткилограммовых снаряда, минимум одну торпеду, и, может быть, еще пару авиабомб ранее, но, за вычетом заклиненной кормовой башни, похоже, не слишком-то потерял в боеспособности. Запас козырей, все еще остававшихся в рукаве у советских моряков, стремительно подходил к концу: эсминцы расстреляли большую часть запаса торпед, “Архангельск” лишился одной башни (хотя и не немецкими усилиями) и его центральное управление огнем до сих пор не работало. А “Гнейзенау” все еще был здесь, огромный, чудовищный, и, судя по всему, так просто прекращать игру не собирался.
С верхней палубы “Архангельска” снова громыхнули шестидюймовки. Хотя вообще-то они и не считались адекватным оружием в бою тяжелых кораблей, расстояние между сражающимися уменьшилось до такой степени, что и скорострельная батарея могла сказать свое - не слишком-то весомое, но зато быстрое - слово. Новые ряды всплесков встали из волн вокруг “Гнейзенау”, тусклое пламя разрыва судорожно метнулось в его носовой части. Но огромный линкор продолжал поворачивать.
БРАМММ!
Новый залп “Архангельска” сотряс воздух. Вновь взметнулась вверх потревоженная сталью вода, добавив мириады ледяных брызг к творящейся фантасмагории снега и пламени. Тяжело кашлянули казематные скорострелки, и даже спаренные зенитные орудия примкнули к отчаянной канонаде, лихорадочно выплевывая свои легкие снаряды в надвигающегося стального монстра. Волны океана бурлили от рвущегося сплошь и рядом металла. Но, каким бы эффектным ни был огонь старого советского линкора, он, к сожалению, не был эффективным. “Гнейзенау” развернулся. Его носовые орудия смотрели прямо на “Архангельск”.
Капитан Тобольцев едва успел зажмурить глаза, когда ослепительная вспышка обожгла сетчатку даже сквозь веки. Запоздало вскинув руки к лицу, он ощутил тяжелый, глухой удар, и мучительную, болезненную дрожь палубы под ногами. Наконец, безнадежно запоздав за летящими снарядами, на “Архангельск” накатил глухой рев залпа.
- Отчет! - потребовал Тобольцев, пытаясь проморгаться. Перед глазами плавали разноцветные круги.
- Два попадания, товарищ командир корабля, - торопливо доложил вахтенный. Пробоина в буле впереди носового котельного, осколки прошли переборки, в отсеки идет вода вперемешку с мазутом. Каземат орудия-четыре по левому борту полностью разрушен, весь расчет убит, обширные разрушения палубой ниже, ремонтная команда изолирует повреждения…
БРАМММ!
- Недолеты, товарищ капитан, все недолеты!
- Право руля, - скомандовал Тобольцев. “Архангельск” тяжело качнулся, и следующий залп немцев лег с - небольшим - недолетом. Всплески воды каскадами обрушились на палубу линкора, осколки с визгом защелкали по металлу, но худших повреждений удалось избежать. Пока что.
- Есть управление огнем! - вдруг истошно заорал вахтенный. Швырнув трубку переговорного устройства на держатель, он обернулся к капитану, - Товарищ командир корабля, есть центральное управление огнем! Директор и радар ведут цель!
- Поворачиваем! - гаркнул Тобольцев, изо всех сил пытаясь раздуть судорожно затрепыхавшееся вдруг пламя почти угасшей надежды, - Право руля, быстро, быстро! Башням перейти с локального управления на центральное! Эсминцам, перестроиться и восстановить дымовую завесу! Быстро, быстро!
БРАМММ!
Палуба под ногами вновь резко пошла вбок, наклоняясь. Уцелевшие скорострелки рокотали практически непрерывно, их снаряды с визгом резали воздух, взметывая фонтаны воды - и мгновенные, тусклые вспышки пламени, когда рвались на броне врага. Лихо развернувшийся “Уотсон”, не переставая палить, пронесся почти впритык к борту “Архангельска”: даже без бинокля, Тобольцев мог различить лица американцев, в лихорадочном, яростном ритме подтаскивавших все новые и новые снаряды к неумолчно гремящим орудиям маленького храброго кораблика. Еще один залп “Гнейзенау” сотряс воздух, но лег пусть с небольшим, но все-таки недолетом, не сумев правильно предугадать резкий поворот советского линкора. Прежде, чем немец успел ударить вновь, перестроившиеся эсминцы выдохнули огромное облако белесого дыма, и “Архангельск” исчез, растворился среди кружащегося снега и химических облаков завесы. Маскирующая пелена вновь окутала корабль, слепя его собственную оптику. Но теперь его радар работал, и “Архангельск” видел врага. А враг его - нет.
- Радар ведет цель! - объявил спустя пару минут вахтенный, и, дождавшись нетерпеливого кивка капитана, рявкнул в переговорную трубку, - Открыть огонь!
БРАМММ!
Орудия единственной рабочей кормовой башни “Архангельска” мощно взревели, разрывая языками пламени белесую муть. В вихрях кружащегося снега, дымные вспышки залпов казались непривычно размазанными - словно отблески свечи на выпуклом боку снежного шара.
- Перелеты, товарищ командир корабля! Двести пятьдесят.
БРАМММ! - вставили свое слово носовые орудия.
- Есть накрытие!
Над головой взревел воздух, тяжело застонал океан. “Гнейзенау”, словно парфянскую стрелу, выпустил еще один залп. Но снаряды легли с катастрофическим, безнадежным перелетом, и было совершенно очевидно, что немецкий линкор по-прежнему не видит, куда ведет огонь.
БРАМММ!
- Передайте на эсминцы: пусть пересчитают оставшиеся торпеды, - распорядился Тобольцев. Вероятность, что упертые немцы-таки полезут вслепую в дымовую завесу была невелика - но все-таки была, и даже со всеми полученными повреждениями, “Гнейзенау” все еще оставался заметно сильнее “Архангельска”. Но торпеды эсминцев могли прикончить стального монстра с такой же эффективной надежностью, как и его старшего брата - “Шарнхорста” - в этих же северных водах два года назад.
БРАМММ!
Новый залп вновь накрыл “Гнейзенау”. И на этот раз один тяжелый снаряд старого дредноута лег точно в цель, войдя в борт прямо над кромкой главного пояса.
Он пробил тонкую плиту верхнего пояса “Гнейзенау”, чья толщина была просто-таки смехотворно недостаточна против восьмисот килограмм летящей быстрее звука закаленной стали. Все, что сумела эта бесполезная защита, так это наклонить снаряд, направив его тупую головку вниз, к броневой палубе под неожиданным углом. Будь на месте “Гнейзенау” любой другой, сопоставимый водоизмещением, линкор, и такое попадание едва ли причинило бы ему критический урон. Но “Гнейзенау” был плодом немецкой инженерной школы, и схема бронирования его, хотя и основательная на бумаге, на деле пестрела почти нелепыми архаизмами. В частности, его броневая палуба имела скосы.
Расположенная под наклоном полоса брони - скос - соединяла плоскую центральную часть броневой палубы с нижней кромкой главного пояса. По идее, любой снаряд, пробивший главный пояс “Гнейзенау” (что было не так-то просто!) встречался бы со скосом под невыгодно острым углом, и рикошетировал, не имея шансов добраться до уязвимого нутра линкора. Но против падающего под углом в снаряда, эта идея не просто не сработала: она сделала хуже. Наклон скоса лишь нормализовал удар снаряда, заставив броневую плиту встретить его практически под прямым углом. И плита не выдержала.
Страшный удар сотряс “Гнейзенау”. Снаряд все-таки не сумел проникнуть слишком глубоко, взорвавшись сразу же за последней броневой преградой. Но осколки его прошли сквозь тонкие переборки далеко вглубь корпуса линкора - прямо в центральное котельное отделение, где, нагруженные до предела давлением в пятьдесят восемь атмосфер, глухо рокотали четыре паровых котла Вагнера. И их толстой огнеупорной прокладки было недостаточно, чтобы остановить летящие быстрее звука тяжелые куски закаленной британской стали.
Единственная труба “Гнейзенау” словно поперхнулась кошмарным белесым облаком, когда пробитый осколками котел взорвался. Перегретый до полутысячи градусов пар ударил сплошной рокочущей стеной, поглощающей все на своем пути. Те из полусотни находившихся в отсеке немцев, кому повезло, погибли мгновенно, раздавленные чудовищным давлением. Те, кому не повезло, умирали немногим дольше, но куда мучительнее, запеченные заживо окутавшей их перегретой клокочущей смертью. Затем лопнули три остальных котла, и сила давления вырвавшегося на свободу пара была такова, что труба “Гнейзенау”, будто пробудившийся вулкан, изверглась фонтаном пара, обломков, и измельченной человеческой плоти.
Скорость нацистского линкора резко упала. С потерей центрального котельного отделения, ход “Гнейзенау” снизился до двадцати шести узлов - и даже их он сейчас выдавить не мог, корчась в пароксизмах механической агонии. Сработавшая быстрее людей автоматика отрубила паропроводы, не дав хлынувшему из центрального отделения месиву кипятка и нефти непоправимо покалечить хрупкие лопатки турбин, но из-за этого на какое-то время поступление пара к машинам упало до минимума. Винты, судорожно дернувшись, замерли неподвижно. Спустя несколько секунд они зашевелились вновь, но набрать скорость быстро “Гнейзенау” уже не мог. Еще один русский залп обрушился на него, взметывая вверх фонтаны воды. Затем еще один. И еще. Невидимый, скрытый в клубах снега и химического дыма противник, слал и слал тяжелые снаряды в еле ворочающийся нацистский линкор, артиллеристы которого лишь бестолково пялились в ослепшие творения Цейса, не в силах понять, куда и как наводить пушки. Правое орудие башни “Бруно” вдруг бессмысленно рявкнуло в никуда - ополоумевший командир расчета без приказа саданул по залповой кнопке. Словно в ответ на этот отчаянный, захлебывающийся выстрел, еще один русский залп низринулся с небес, и “Гнейзенау” тяжело охнул, осел, когда тяжелый снаряд разорвался на его кормовой палубе…
И “Гнейзенау” не выдержал. Резко переложив рули, он вдруг отчаянно скакнул вперед, разворачиваясь так быстро, как только позволял поврежденный ударом торпеды нос. Суматошный, внезапный маневр линкора смешал все построение остатков немецкой эскадры; уцелевший эсминец едва сумел увернуться от столкновения, лишь чудом избежав участи быть рассеченным форштевнем стального левиафана. Но “Гнейзенау” все это было уже неважно, безразлично. Весь экипаж нацистского линкора, от усыпанного орденами командира и до последнего юнги, охватила одна, паническая, не оставляющая места для рассуждений мысль: БЕЖАТЬ! Довольно с них жалящего снега, ледяной воды, и падающей с небес или скользящей под волнами смерти. Пусть кто-нибудь другой теперь поумирает за слюнявого идиота-фюрера и за мертворожденного урода с нелепым названием “Тысячелетний Рейх”!...
На борту “Архангельска”, бегство “Гнейзенау” осознали не сразу. Немецкий линкор, видимый лишь как светящееся пятно на монохромном экране радара, выписал очередной поворот, поначалу принятый за не более чем еще один маневр уклонения. Но спустя минуту-другую, стало ясно, что враг уходит - удаляется полным ходом на юг, к скалистым берегам Норвегии.
- Товарищ командир корабля, противник отступает! Преследовать? - Тобольцев молча покачал головой. Как бы ни соблазнительно было попытаться добить подранка, старый “Архангельск” и так уже выдал значительно больше, чем можно было от него ожидать. В любой момент на изношенном, дышащем на ладан линкоре могло отказать что-то еще важное. То, что им все-таки удалось вытянуть это сражение, само по себе смахивало на чудо.
Еще несколько громогласных БРАМММ! проводили “Гнейзенау”, пока немецкий линкор, с трудом выдавливая из поврежденных механизмов двадцать шесть узлов, пытался разорвать дистанцию. Каждый ложился все дальше и все менее и менее точно; системы управления огнем “Архангельска” быстро теряли эффективность с ростом дальности. Затем орудия внезапно замолчали.
- Товарищ командир корабля, цель за пределами эффективной досягаемости, - отчитался вахтенный. Тобольцев медленно кивнул, соглашаясь, и аккуратно зачехлил бинокль.
- Отбой боевой тревоги, - эти простые слова, после рева и грохота битвы, прозвучали неожиданно громко, словно эхом разнеслись по отсеку. Но так и должно было быть. Чтобы напряженные, сосредоточенные лица вспыхнули улыбками. Чтобы радостные возгласы огласили тесную, маленькую рубку - а затем и весь старый линкор.
Они победили.
------
Владислав с трудом приоткрыл глаза. И тут же пожалел об этом. Плавающие в поле зрения бесформенные, кружащиеся пятна смотрелись пострашнее, чем самые дикие похмельные бредни. Поспешно зажмурившись, Владька попытался тряхнуть головой, не добился ничего, кроме резкого приступа боли, и, оставив усилия, попытался сообразить: где он, и как он тут оказался?
Последнее, что Владислав более-менее внятно помнил - это как он, судорожно кашляя от едкого дыма, подвывая от нестерпимой боли в обожженной щеке, и почти ничего уже не разбирая, на ощупь стягивал и трясущимися пальцами соединял упрямые, выскальзывающие из рук провода. К этому времени он мало уже что соображал, кроме боли, кашля, и того, что надо было сделать. Затем вдруг палуба под ногами резко дернулась, и голова Владьки пришла в контакт с чем-то твердым. И на этом он отключился.
- Очнулся, - произнес кто-то. Затем хлопнула дверь, несколько голосов затараторили что-то невразумительное, и очень знакомый, близкий, дорогой голос вдруг отчетливо воскликнул: - Владька, чертяка, ты меня слышишь?!...
Услышав этот голос, Владька вновь рискнул приподнять веки. И не пожалел об этом. Хотя зрение все еще плыло, а глаза слезились, он все-таки сумел различить в ближайшем расплывчатом пятне очертания Мишки.
- Пр...в… - прохрипел Владька своему парню, и попытался ухмыльнуться. Щеку мгновенно прострелило резкой болью, и Владислав тут же порешил свести мимику к минимуму.
- Молчи уж! - поспешно склонился к нему Мишка. Владислав уже сумел кое-как сообразить, что находится в госпитале, и, судя по плавному, мерному качанию койки под ним - на борту “Архангельска”, - В общем, мы победили. Немцы удрали. Конвой спасен. Тебя приложило о переборку, но доктор Степанов говорит, что все обойдется, - тут голос Мишки явственно задрожал, скатываясь в какую-то совсем уж девчачью слезливость, - Ох, Владька, как же я за тебя испереживался, чертяка ты…
- Вс… хр… ш… - проскрежетал в ответ Владька, стараясь как можно меньше шевелить губами. Судя по лицу Мишки (ну, в той мере, в которой его мог различить Владислав) тот ничего не понял, но переспрашивать не стал, а вместо этого порывисто, резко нагнулся и неуклюже поцеловал его в краешек губ, подальше от ожога.
- Молодые люди, соблюдайте приличия! - потребовал чей-то недовольный голос.
- Мы и соблюдаем! - огрызнулся в ответ Мишка, и уже демонстративно поцеловал Владьку в губы. Было больно, но Владислав не обратил на это особого внимания. Они победили. Они были живы. Они были вместе. И все это кое-что, да значило.
ЭПИЛОГ (пять лет спустя):
- Да красив, красив уже, - со смешком отозвался Владислав, ради этого потрудившийся высунуться из кухни, - Хорош прихорашиваться.
Михаил, тщательно разглаживая перед большим, потрескавшимся от времени, зеркалом-трюмо белоснежный воротник тщательно отутюженной униформы, лишь мрачно зыркнул на партнера.
- Я, между прочим, по форме одет, - холодно отозвался он, и выразительно воззрился на Владислава - А кое-кто мог бы хоть фартук снимать, когда из кухни выходит. С цветочками, - мстительно добавил он.
Владька только хмыкнул, и по старой привычке потянулся пальцами к широкому бледно-розовому рубцу ожога на правой щеке. Первые месяцы после выписки из госпиталя, Мишка яростно лупил своего парня по рукам, пытаясь отучить от привычки расчесывать заживающие шрамы. Но особо не преуспел, и в итоге бросил это бесполезное занятие.
Раздраженно фыркнув, Мишка демонстративно повернулся к окну. “Слава” был виден даже отсюда. Владька, разумеется, постоянно острил, что корабль-то назвали в его честь, на что Мишка фыркал как разъяренный кот и закатывал лекцию по истории наименований в советском флоте. Громадный быстроходный линкор стоял у пирса, выставив в океан длинный, плавно загибающийся кверху нос; над его единственной широкой трубой, позади массивной башнеподобной надстройки, вился легкий дым работавших вхолостую котлов. Три массивные орудийные башни - две на носу и одна на корме - тяжело и подозрительно смотрели на мир сквозь длинные стволы 380-миллиметровых орудий. Орудий, чья ярость навсегда оставила следы на лице Владислава.
Сам Мишка, разумеется, видел “Гнейзенау” только в виде светящейся точки на радаре. После того памятного сражения, немецкий линкор сумел-таки дотащиться до Норвегии. “Андреа Дориа” долго преследовал его, вызывая на бой, но воинственный запал немцев явно исчерпался до дна. В бой с итальянцем они вступить так и не рискнули. Последний линкор гибнущей Германии спрятался во фьордах, где его затем несколько раз “навестила” британская авиация. Советские войска обнаружили его в Коппангене, в совершенно жалком состоянии; оставленным экипажем, полузатонувшим, сидящим искалеченным носом на дне.
Американцы, англичане, да, пожалуй, и французы с итальянцами без колебаний пустили бы корабль в столь жалком виде на лом, но советский флот не мог разбрасываться кораблями. С большим трудом аврально созванным со всего Северного Флота механикам удалось поднять “Гнейзенау” с грунта, и восемь буксиров медленно, осторожно оттащили беспомощного гиганта в Мурманск. Там он и встретил последние дни войны, уже под новым именем.
Чтобы восстановить огромный трофей, инженерам Молотовска потребовались годы упорной работы. И теперь, результат их трудов высился у пирса - совершенно целый, сверкающий свежей краской, и полностью готовый к обороне своей новой Родины. Второй по боевой мощи корабль во всем Советском Флоте, “Слава” явно уступал разве что лишь достраивавшемуся сейчас в Ленинграде огромному, заложенному еще до войны, линкору “Победа”.
- Надолго уходишь? - негромко поинтересовался подошедший поближе Владька.
- Месяца на два, - пожал плечами Мишка. В отличие от демобилизованного сразу после войны Владислава, он продолжил флотскую службу, и не так давно получил (давно ожидаемое) назначение старшим радиометристом на новый линкор Северного Флота, - А что?
- Да всякое говорят, - уклончиво отозвался Владислав, приобняв Мишку за плечи, - Времена опять неспокойные. Вон, по радио говорили - в Испании снова буза намечается, Франко-фашист, говорят, по всей Европе гитлеровских недобитков подбирает…
- Вечно слушаешь всякую ерунду, - отмахнулся Мишка, но на сердце у него тревожно заскребли кошки. Послевоенный мир оказался далеко не так прост и надежен, как казалось из победного сорок пятого. Казавшийся прочным союз народов-победителей ненадолго пережил сокрушенного им нацистского монстра. Очень скоро, науськиваемые империалистами, правительства Америки и Британии вновь преисполнились подозрений и опасений в отношении Советского Союза и его миролюбивой, но жесткой политики. Зазвучали разговоры о “Железном Занавесе”, якобы разделившем народы Европы. Нейтральные режимы Дарлана во Франции и Чиано в Италии колебались, не зная, какую занять позицию. В Греции кипела народно-освободительная война. И Испания, последнее пятно фашизма на очищенной от грязи карте Европы, волей-неволей становилась новым сердцем противоречий…
Мишка точно не знал, куда именно отправляется “Слава”, но не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если трофейный линкор готовят к походу в теплые моря, то, скорее всего, местом назначения будет Испания. Из которой, в последнее время, доходили слухи, что недовольство рабочих масс международной изоляцией, в которой оказался режим Франко, растет. И чем это все может закончиться…
- Ничего, Владька, - мотнув головой, решил Мишка, - Прорвемся.
Рейтинг:NC-17
Жанр:Альтернативная история
Предупреждение: В тексте присутствуют упоминания сексуальных, в том числе гомосексуальных отношений. Не нравится - я полностью признаю ваше полное и абсолютное право не читать. :)
Все совпадения с реальными людьми - коих я старался избегать - совершенно случайны.
------
Четыре шестидюймовых казематных орудия по левому борту “Архангельска” раскатисто плюнули огнем. Спустя мгновение к ним добавился гром 102-миллиметровых зениток, тоже включившихся в действие. Фонтаны воды взметнулись впереди и по сторонам немецких кораблей, те чуть расплылись, но бега не замедлили. И они были близко, очень-очень близко.
“Архангельск” тяжело качнулся, разворачиваясь так быстро, как только мог. Орудия главного калибра смолкли; резкий маневр сбил с толку артиллеристов, но сейчас повернуть было важнее. Немецкие эсминцы почти достигли рубежа пуска торпед, и надо было возможно скорее подставить им наименьшую проекцию.
“Не успеваем”, с нарастающей ноткой отчаяния подумал Тобольцев. “Архангельск” поворачивал, но медленно, слишком медленно. Еще несколько минут, и несущиеся ему навстречу эсминцы сбросят в волны свой смертоносный груз, и вот тогда…
И тут вмешался “Уотсон”.
Вообще-то Тобольцев хотел, чтобы американский эсминец держался в тылу - от его систем радиоэлектронной борьбы, в конце концов, зависел исход сражения! - но капитан Мэйсон явно решил наплевать на все инструкции. Наверное, это было что-то врожденное в натуре американских капитанов - “к черту мины, и полный вперед”. Вылетев на полной скорости из-за кормы “Архангельска”, американец устремился наперерез немецким эсминцам. Пять его орудийных башен, словно пять голов разъяренной гидры, непрерывно извергали навстречу немцам сплошной град снарядов. Языки пламени яростно плясали на коротких стволах пятидюймовок, выплевывавших по двадцать пять килограмм стали и тротила каждая. Залп следовал за залпом; каждые четыре секунды, новые снаряды “Уотсона” прорезали заснеженный воздух, с воем рушились вниз, взметывая фонтаны брызг - и обломков.
Головной немецкий эсминец внезапно задрожал, резко дернулся, окутался густыми клубами пара. Его массивная носовая башня выдохнула пламя: два снаряда вспенили волны позади стремительного американца. Прежде, чем неуклюжие перетяжеленные пушки успели перезарядиться, головы американской гидры уже вцепились в немецкий корабль, и их яд разил без жалости. Мостик немецкого корабля взорвался изнутри облаком стекла и пламени. Носовая мачта с мерзко раскорячившейся поперек флага свастикой на ней, нелепо перекосилась, когда очередной снаряд поразил ее основание. Затем вдруг что-то оглушительно громыхнуло, и вода под немецким кораблем вспучилась, выгнулась вверх. Огромный столб воды - куда больше, чем от разрывов главного калибра! - с глухим рокотом вознесся к небесам, и на его гребне поднялся вверх и эсминец, сложившийся пополам, как перочинный нож. Одна из торпед капитана Мэйсона нашла цель.
- Переносим огонь! - скомандовал Тобольцев.
Обогнавший подбитого лидера второй немецкий эсминец резко вильнул, похоже, пытаясь избежать американских торпед. Но тем самым он на какой-то момент замедлил свой ход относительно “Архангельска”, превратился в почти неподвижную мишень. И линкор не упустил момента. Вспомогательные орудия выдохнули пламя. Затем снова. И снова. Фонтаны всплесков, словно зубья какой-то чудовищной пилы, прорезавшие гладь океана, рассекли низкий серый силуэт эсминца. Корабль дернулся, набирая скорость, но положение его было все еще слишком удачным, и зубья пилы последовали за ним. Затем…
- Попадание, товарищ капитан! - Тобольцев только отмахнулся. Хотя он и не видел за всплесками самого разрыва снаряда, но последствия его были вполне очевидны. Передняя труба немецкого эсминца изрыгнула облако болезненно-черного дыма вперемешку с языками пламени. Скорость бега корабля замедлилась, словно бы эсминец на всем ходу врезался в невидимую эластичную стену.
Скорострелки линкора продолжали грохотать, выплевывая в пространство новый залп. На этот раз все промахи легли с перелетом, и Тобольцев мог видеть без помех, как два снаряда вошли в борт немецкого эсминца. Палуба в центральной части корабля вспучилась, выдохнула гейзеры раскаленного пара. Артиллерийская установка, торопливо разворачивавшаяся в сторону “Архангельска” вдруг словно подпрыгнула, подавилась дымным пламенем, вырвавшимся из распахнутых люков. Тобольцеву даже показалось, что он заметил крошечные человеческие фигурки, выброшенные за борт ударной волной.
Орудия “Архангельска” грянули снова, поражая вздутую, сочащуюся паром и нефтью палубу. Эсминец тяжело осел, словно вжимаясь в воду от нестерпимого ужаса, накренился - и в следующее мгновение почти моментально перекатился через борт, опрокинулся, выставив вверх облезлое темно-красное брюхо. Густые маслянистые волны, пропитанные нефтью из пробитых насквозь топливных цистерн, накатывали на красный металл, на бессмысленно торчащие в воздухе лопасти винтов. С каждым новым накатом, остов эсминца оседал все глубже, как будто холодные волны тянули его вниз, в пучину, жадно торопившуюся вобрать свою новую добычу.
- Отставить по прежней цели! - запоздало приказал Тобольцев. Орудия линкора уже замолчали, торопливо выискивая новую добычу. Но последний оставшийся немецкий эсминец резко, стремительно вильнул, выдохнул густое облако химического дыма из труб и газовых аппаратов. Пелена завесы и кружащийся снег на мгновение скрыли немца от “Архангельска” и “Уотсона”. Когда же резкий порыв отогнал химическое облако, немецкий эсминец уже был вдалеке, удирал полным ходом, рывками бросаясь из стороны в сторону, и беспорядочно, отрывисто паля из кормовой башни. С него было достаточно.
БРАМММ!
Главный калибр “Архангельска” вновь напомнил о себе, оглушительным грохотом сменив канонаду скорострелок. Повернувшись к “Гнейзенау”, капитан заметил, как торопливо устремляются назад еле различимые силуэты советских эсминцев. Затем глухой, раскатистый треск пронесся над морем, и Тобольцев, стремительно вскинув к глазам бинокль, увидел, как огромный столб воды взметнулся откуда-то из-под носа “Гнейзенау”. Вверх взлетели обломки и осколки. По крайней мере, одна торпеда с советских эсминцев попала в цель.
“Но дорогой ценой”, слегка отстраненно отметил капитан, обозревая потери своих мателотов. “Гремящий” куда-то исчез, то ли на время в кружащейся метели, то ли навсегда в голодной бездне океана. Искалеченный “Сокрушительный” тяжело хромал навстречу флагману, то и дело скрываясь за столбами разрывов: немецкие скорострелки с тупым упрямством продолжали колотить по израненному кораблю. На вид не особенно пострадавший “Разумный” выписывал зигзаги и петли, стараясь держаться между “Сокрушительным” и “Гнейзенау”. Его орудия непрерывно полыхали яркими вспышками, и хотя снаряды эсминца, похоже, летели сплошь и рядом мимо цели, они определенно действовали немцам на нервы, отвлекая внимание от еле ползущего “Сокрушительного”. Досадливо хмыкнув, Тобольцев перевел взгляд на своего главного противника.
“Гнейзенау” поворачивал. Еле видимый за пеленой снега, его массивный, темный силуэт тускло освещался беспрерывными вспышками орудийного огня и заревом пожаров, то тут, то там рассыпавшихся по надстройкам огромного линкора. Кормовая башня по-прежнему застыла в одном положении, уставившись куда-то в пространство: видимо, ее повреждения оказались тяжелее, чем рассчитывалось. Но две носовые все еще были в полной исправности, и сейчас плавно наводили свои гигантские стволы на “Архангельск”.
БРАМММ!
Новые фонтаны воды взметнулись перед “Гнейзенау”. На миг немецкий линкор пропал из виду, растворившись в кружащейся метели… а затем вновь возник, словно продавив своей массой путь обратно в реальность.
“Какой же этот черт прочный”, мрачно подумал Тобольцев, чувствуя, как подступает тянущее ощущение безнадежности. По самым скромным оценкам, “Гнейзенау” уже получил два восьмисоткилограммовых снаряда, минимум одну торпеду, и, может быть, еще пару авиабомб ранее, но, за вычетом заклиненной кормовой башни, похоже, не слишком-то потерял в боеспособности. Запас козырей, все еще остававшихся в рукаве у советских моряков, стремительно подходил к концу: эсминцы расстреляли большую часть запаса торпед, “Архангельск” лишился одной башни (хотя и не немецкими усилиями) и его центральное управление огнем до сих пор не работало. А “Гнейзенау” все еще был здесь, огромный, чудовищный, и, судя по всему, так просто прекращать игру не собирался.
С верхней палубы “Архангельска” снова громыхнули шестидюймовки. Хотя вообще-то они и не считались адекватным оружием в бою тяжелых кораблей, расстояние между сражающимися уменьшилось до такой степени, что и скорострельная батарея могла сказать свое - не слишком-то весомое, но зато быстрое - слово. Новые ряды всплесков встали из волн вокруг “Гнейзенау”, тусклое пламя разрыва судорожно метнулось в его носовой части. Но огромный линкор продолжал поворачивать.
БРАМММ!
Новый залп “Архангельска” сотряс воздух. Вновь взметнулась вверх потревоженная сталью вода, добавив мириады ледяных брызг к творящейся фантасмагории снега и пламени. Тяжело кашлянули казематные скорострелки, и даже спаренные зенитные орудия примкнули к отчаянной канонаде, лихорадочно выплевывая свои легкие снаряды в надвигающегося стального монстра. Волны океана бурлили от рвущегося сплошь и рядом металла. Но, каким бы эффектным ни был огонь старого советского линкора, он, к сожалению, не был эффективным. “Гнейзенау” развернулся. Его носовые орудия смотрели прямо на “Архангельск”.
Капитан Тобольцев едва успел зажмурить глаза, когда ослепительная вспышка обожгла сетчатку даже сквозь веки. Запоздало вскинув руки к лицу, он ощутил тяжелый, глухой удар, и мучительную, болезненную дрожь палубы под ногами. Наконец, безнадежно запоздав за летящими снарядами, на “Архангельск” накатил глухой рев залпа.
- Отчет! - потребовал Тобольцев, пытаясь проморгаться. Перед глазами плавали разноцветные круги.
- Два попадания, товарищ командир корабля, - торопливо доложил вахтенный. Пробоина в буле впереди носового котельного, осколки прошли переборки, в отсеки идет вода вперемешку с мазутом. Каземат орудия-четыре по левому борту полностью разрушен, весь расчет убит, обширные разрушения палубой ниже, ремонтная команда изолирует повреждения…
БРАМММ!
- Недолеты, товарищ капитан, все недолеты!
- Право руля, - скомандовал Тобольцев. “Архангельск” тяжело качнулся, и следующий залп немцев лег с - небольшим - недолетом. Всплески воды каскадами обрушились на палубу линкора, осколки с визгом защелкали по металлу, но худших повреждений удалось избежать. Пока что.
- Есть управление огнем! - вдруг истошно заорал вахтенный. Швырнув трубку переговорного устройства на держатель, он обернулся к капитану, - Товарищ командир корабля, есть центральное управление огнем! Директор и радар ведут цель!
- Поворачиваем! - гаркнул Тобольцев, изо всех сил пытаясь раздуть судорожно затрепыхавшееся вдруг пламя почти угасшей надежды, - Право руля, быстро, быстро! Башням перейти с локального управления на центральное! Эсминцам, перестроиться и восстановить дымовую завесу! Быстро, быстро!
БРАМММ!
Палуба под ногами вновь резко пошла вбок, наклоняясь. Уцелевшие скорострелки рокотали практически непрерывно, их снаряды с визгом резали воздух, взметывая фонтаны воды - и мгновенные, тусклые вспышки пламени, когда рвались на броне врага. Лихо развернувшийся “Уотсон”, не переставая палить, пронесся почти впритык к борту “Архангельска”: даже без бинокля, Тобольцев мог различить лица американцев, в лихорадочном, яростном ритме подтаскивавших все новые и новые снаряды к неумолчно гремящим орудиям маленького храброго кораблика. Еще один залп “Гнейзенау” сотряс воздух, но лег пусть с небольшим, но все-таки недолетом, не сумев правильно предугадать резкий поворот советского линкора. Прежде, чем немец успел ударить вновь, перестроившиеся эсминцы выдохнули огромное облако белесого дыма, и “Архангельск” исчез, растворился среди кружащегося снега и химических облаков завесы. Маскирующая пелена вновь окутала корабль, слепя его собственную оптику. Но теперь его радар работал, и “Архангельск” видел врага. А враг его - нет.
- Радар ведет цель! - объявил спустя пару минут вахтенный, и, дождавшись нетерпеливого кивка капитана, рявкнул в переговорную трубку, - Открыть огонь!
БРАМММ!
Орудия единственной рабочей кормовой башни “Архангельска” мощно взревели, разрывая языками пламени белесую муть. В вихрях кружащегося снега, дымные вспышки залпов казались непривычно размазанными - словно отблески свечи на выпуклом боку снежного шара.
- Перелеты, товарищ командир корабля! Двести пятьдесят.
БРАМММ! - вставили свое слово носовые орудия.
- Есть накрытие!
Над головой взревел воздух, тяжело застонал океан. “Гнейзенау”, словно парфянскую стрелу, выпустил еще один залп. Но снаряды легли с катастрофическим, безнадежным перелетом, и было совершенно очевидно, что немецкий линкор по-прежнему не видит, куда ведет огонь.
БРАМММ!
- Передайте на эсминцы: пусть пересчитают оставшиеся торпеды, - распорядился Тобольцев. Вероятность, что упертые немцы-таки полезут вслепую в дымовую завесу была невелика - но все-таки была, и даже со всеми полученными повреждениями, “Гнейзенау” все еще оставался заметно сильнее “Архангельска”. Но торпеды эсминцев могли прикончить стального монстра с такой же эффективной надежностью, как и его старшего брата - “Шарнхорста” - в этих же северных водах два года назад.
БРАМММ!
Новый залп вновь накрыл “Гнейзенау”. И на этот раз один тяжелый снаряд старого дредноута лег точно в цель, войдя в борт прямо над кромкой главного пояса.
Он пробил тонкую плиту верхнего пояса “Гнейзенау”, чья толщина была просто-таки смехотворно недостаточна против восьмисот килограмм летящей быстрее звука закаленной стали. Все, что сумела эта бесполезная защита, так это наклонить снаряд, направив его тупую головку вниз, к броневой палубе под неожиданным углом. Будь на месте “Гнейзенау” любой другой, сопоставимый водоизмещением, линкор, и такое попадание едва ли причинило бы ему критический урон. Но “Гнейзенау” был плодом немецкой инженерной школы, и схема бронирования его, хотя и основательная на бумаге, на деле пестрела почти нелепыми архаизмами. В частности, его броневая палуба имела скосы.
Расположенная под наклоном полоса брони - скос - соединяла плоскую центральную часть броневой палубы с нижней кромкой главного пояса. По идее, любой снаряд, пробивший главный пояс “Гнейзенау” (что было не так-то просто!) встречался бы со скосом под невыгодно острым углом, и рикошетировал, не имея шансов добраться до уязвимого нутра линкора. Но против падающего под углом в снаряда, эта идея не просто не сработала: она сделала хуже. Наклон скоса лишь нормализовал удар снаряда, заставив броневую плиту встретить его практически под прямым углом. И плита не выдержала.
Страшный удар сотряс “Гнейзенау”. Снаряд все-таки не сумел проникнуть слишком глубоко, взорвавшись сразу же за последней броневой преградой. Но осколки его прошли сквозь тонкие переборки далеко вглубь корпуса линкора - прямо в центральное котельное отделение, где, нагруженные до предела давлением в пятьдесят восемь атмосфер, глухо рокотали четыре паровых котла Вагнера. И их толстой огнеупорной прокладки было недостаточно, чтобы остановить летящие быстрее звука тяжелые куски закаленной британской стали.
Единственная труба “Гнейзенау” словно поперхнулась кошмарным белесым облаком, когда пробитый осколками котел взорвался. Перегретый до полутысячи градусов пар ударил сплошной рокочущей стеной, поглощающей все на своем пути. Те из полусотни находившихся в отсеке немцев, кому повезло, погибли мгновенно, раздавленные чудовищным давлением. Те, кому не повезло, умирали немногим дольше, но куда мучительнее, запеченные заживо окутавшей их перегретой клокочущей смертью. Затем лопнули три остальных котла, и сила давления вырвавшегося на свободу пара была такова, что труба “Гнейзенау”, будто пробудившийся вулкан, изверглась фонтаном пара, обломков, и измельченной человеческой плоти.
Скорость нацистского линкора резко упала. С потерей центрального котельного отделения, ход “Гнейзенау” снизился до двадцати шести узлов - и даже их он сейчас выдавить не мог, корчась в пароксизмах механической агонии. Сработавшая быстрее людей автоматика отрубила паропроводы, не дав хлынувшему из центрального отделения месиву кипятка и нефти непоправимо покалечить хрупкие лопатки турбин, но из-за этого на какое-то время поступление пара к машинам упало до минимума. Винты, судорожно дернувшись, замерли неподвижно. Спустя несколько секунд они зашевелились вновь, но набрать скорость быстро “Гнейзенау” уже не мог. Еще один русский залп обрушился на него, взметывая вверх фонтаны воды. Затем еще один. И еще. Невидимый, скрытый в клубах снега и химического дыма противник, слал и слал тяжелые снаряды в еле ворочающийся нацистский линкор, артиллеристы которого лишь бестолково пялились в ослепшие творения Цейса, не в силах понять, куда и как наводить пушки. Правое орудие башни “Бруно” вдруг бессмысленно рявкнуло в никуда - ополоумевший командир расчета без приказа саданул по залповой кнопке. Словно в ответ на этот отчаянный, захлебывающийся выстрел, еще один русский залп низринулся с небес, и “Гнейзенау” тяжело охнул, осел, когда тяжелый снаряд разорвался на его кормовой палубе…
И “Гнейзенау” не выдержал. Резко переложив рули, он вдруг отчаянно скакнул вперед, разворачиваясь так быстро, как только позволял поврежденный ударом торпеды нос. Суматошный, внезапный маневр линкора смешал все построение остатков немецкой эскадры; уцелевший эсминец едва сумел увернуться от столкновения, лишь чудом избежав участи быть рассеченным форштевнем стального левиафана. Но “Гнейзенау” все это было уже неважно, безразлично. Весь экипаж нацистского линкора, от усыпанного орденами командира и до последнего юнги, охватила одна, паническая, не оставляющая места для рассуждений мысль: БЕЖАТЬ! Довольно с них жалящего снега, ледяной воды, и падающей с небес или скользящей под волнами смерти. Пусть кто-нибудь другой теперь поумирает за слюнявого идиота-фюрера и за мертворожденного урода с нелепым названием “Тысячелетний Рейх”!...
На борту “Архангельска”, бегство “Гнейзенау” осознали не сразу. Немецкий линкор, видимый лишь как светящееся пятно на монохромном экране радара, выписал очередной поворот, поначалу принятый за не более чем еще один маневр уклонения. Но спустя минуту-другую, стало ясно, что враг уходит - удаляется полным ходом на юг, к скалистым берегам Норвегии.
- Товарищ командир корабля, противник отступает! Преследовать? - Тобольцев молча покачал головой. Как бы ни соблазнительно было попытаться добить подранка, старый “Архангельск” и так уже выдал значительно больше, чем можно было от него ожидать. В любой момент на изношенном, дышащем на ладан линкоре могло отказать что-то еще важное. То, что им все-таки удалось вытянуть это сражение, само по себе смахивало на чудо.
Еще несколько громогласных БРАМММ! проводили “Гнейзенау”, пока немецкий линкор, с трудом выдавливая из поврежденных механизмов двадцать шесть узлов, пытался разорвать дистанцию. Каждый ложился все дальше и все менее и менее точно; системы управления огнем “Архангельска” быстро теряли эффективность с ростом дальности. Затем орудия внезапно замолчали.
- Товарищ командир корабля, цель за пределами эффективной досягаемости, - отчитался вахтенный. Тобольцев медленно кивнул, соглашаясь, и аккуратно зачехлил бинокль.
- Отбой боевой тревоги, - эти простые слова, после рева и грохота битвы, прозвучали неожиданно громко, словно эхом разнеслись по отсеку. Но так и должно было быть. Чтобы напряженные, сосредоточенные лица вспыхнули улыбками. Чтобы радостные возгласы огласили тесную, маленькую рубку - а затем и весь старый линкор.
Они победили.
------
Владислав с трудом приоткрыл глаза. И тут же пожалел об этом. Плавающие в поле зрения бесформенные, кружащиеся пятна смотрелись пострашнее, чем самые дикие похмельные бредни. Поспешно зажмурившись, Владька попытался тряхнуть головой, не добился ничего, кроме резкого приступа боли, и, оставив усилия, попытался сообразить: где он, и как он тут оказался?
Последнее, что Владислав более-менее внятно помнил - это как он, судорожно кашляя от едкого дыма, подвывая от нестерпимой боли в обожженной щеке, и почти ничего уже не разбирая, на ощупь стягивал и трясущимися пальцами соединял упрямые, выскальзывающие из рук провода. К этому времени он мало уже что соображал, кроме боли, кашля, и того, что надо было сделать. Затем вдруг палуба под ногами резко дернулась, и голова Владьки пришла в контакт с чем-то твердым. И на этом он отключился.
- Очнулся, - произнес кто-то. Затем хлопнула дверь, несколько голосов затараторили что-то невразумительное, и очень знакомый, близкий, дорогой голос вдруг отчетливо воскликнул: - Владька, чертяка, ты меня слышишь?!...
Услышав этот голос, Владька вновь рискнул приподнять веки. И не пожалел об этом. Хотя зрение все еще плыло, а глаза слезились, он все-таки сумел различить в ближайшем расплывчатом пятне очертания Мишки.
- Пр...в… - прохрипел Владька своему парню, и попытался ухмыльнуться. Щеку мгновенно прострелило резкой болью, и Владислав тут же порешил свести мимику к минимуму.
- Молчи уж! - поспешно склонился к нему Мишка. Владислав уже сумел кое-как сообразить, что находится в госпитале, и, судя по плавному, мерному качанию койки под ним - на борту “Архангельска”, - В общем, мы победили. Немцы удрали. Конвой спасен. Тебя приложило о переборку, но доктор Степанов говорит, что все обойдется, - тут голос Мишки явственно задрожал, скатываясь в какую-то совсем уж девчачью слезливость, - Ох, Владька, как же я за тебя испереживался, чертяка ты…
- Вс… хр… ш… - проскрежетал в ответ Владька, стараясь как можно меньше шевелить губами. Судя по лицу Мишки (ну, в той мере, в которой его мог различить Владислав) тот ничего не понял, но переспрашивать не стал, а вместо этого порывисто, резко нагнулся и неуклюже поцеловал его в краешек губ, подальше от ожога.
- Молодые люди, соблюдайте приличия! - потребовал чей-то недовольный голос.
- Мы и соблюдаем! - огрызнулся в ответ Мишка, и уже демонстративно поцеловал Владьку в губы. Было больно, но Владислав не обратил на это особого внимания. Они победили. Они были живы. Они были вместе. И все это кое-что, да значило.
ЭПИЛОГ (пять лет спустя):
- Да красив, красив уже, - со смешком отозвался Владислав, ради этого потрудившийся высунуться из кухни, - Хорош прихорашиваться.
Михаил, тщательно разглаживая перед большим, потрескавшимся от времени, зеркалом-трюмо белоснежный воротник тщательно отутюженной униформы, лишь мрачно зыркнул на партнера.
- Я, между прочим, по форме одет, - холодно отозвался он, и выразительно воззрился на Владислава - А кое-кто мог бы хоть фартук снимать, когда из кухни выходит. С цветочками, - мстительно добавил он.
Владька только хмыкнул, и по старой привычке потянулся пальцами к широкому бледно-розовому рубцу ожога на правой щеке. Первые месяцы после выписки из госпиталя, Мишка яростно лупил своего парня по рукам, пытаясь отучить от привычки расчесывать заживающие шрамы. Но особо не преуспел, и в итоге бросил это бесполезное занятие.
Раздраженно фыркнув, Мишка демонстративно повернулся к окну. “Слава” был виден даже отсюда. Владька, разумеется, постоянно острил, что корабль-то назвали в его честь, на что Мишка фыркал как разъяренный кот и закатывал лекцию по истории наименований в советском флоте. Громадный быстроходный линкор стоял у пирса, выставив в океан длинный, плавно загибающийся кверху нос; над его единственной широкой трубой, позади массивной башнеподобной надстройки, вился легкий дым работавших вхолостую котлов. Три массивные орудийные башни - две на носу и одна на корме - тяжело и подозрительно смотрели на мир сквозь длинные стволы 380-миллиметровых орудий. Орудий, чья ярость навсегда оставила следы на лице Владислава.
Сам Мишка, разумеется, видел “Гнейзенау” только в виде светящейся точки на радаре. После того памятного сражения, немецкий линкор сумел-таки дотащиться до Норвегии. “Андреа Дориа” долго преследовал его, вызывая на бой, но воинственный запал немцев явно исчерпался до дна. В бой с итальянцем они вступить так и не рискнули. Последний линкор гибнущей Германии спрятался во фьордах, где его затем несколько раз “навестила” британская авиация. Советские войска обнаружили его в Коппангене, в совершенно жалком состоянии; оставленным экипажем, полузатонувшим, сидящим искалеченным носом на дне.
Американцы, англичане, да, пожалуй, и французы с итальянцами без колебаний пустили бы корабль в столь жалком виде на лом, но советский флот не мог разбрасываться кораблями. С большим трудом аврально созванным со всего Северного Флота механикам удалось поднять “Гнейзенау” с грунта, и восемь буксиров медленно, осторожно оттащили беспомощного гиганта в Мурманск. Там он и встретил последние дни войны, уже под новым именем.
Чтобы восстановить огромный трофей, инженерам Молотовска потребовались годы упорной работы. И теперь, результат их трудов высился у пирса - совершенно целый, сверкающий свежей краской, и полностью готовый к обороне своей новой Родины. Второй по боевой мощи корабль во всем Советском Флоте, “Слава” явно уступал разве что лишь достраивавшемуся сейчас в Ленинграде огромному, заложенному еще до войны, линкору “Победа”.
- Надолго уходишь? - негромко поинтересовался подошедший поближе Владька.
- Месяца на два, - пожал плечами Мишка. В отличие от демобилизованного сразу после войны Владислава, он продолжил флотскую службу, и не так давно получил (давно ожидаемое) назначение старшим радиометристом на новый линкор Северного Флота, - А что?
- Да всякое говорят, - уклончиво отозвался Владислав, приобняв Мишку за плечи, - Времена опять неспокойные. Вон, по радио говорили - в Испании снова буза намечается, Франко-фашист, говорят, по всей Европе гитлеровских недобитков подбирает…
- Вечно слушаешь всякую ерунду, - отмахнулся Мишка, но на сердце у него тревожно заскребли кошки. Послевоенный мир оказался далеко не так прост и надежен, как казалось из победного сорок пятого. Казавшийся прочным союз народов-победителей ненадолго пережил сокрушенного им нацистского монстра. Очень скоро, науськиваемые империалистами, правительства Америки и Британии вновь преисполнились подозрений и опасений в отношении Советского Союза и его миролюбивой, но жесткой политики. Зазвучали разговоры о “Железном Занавесе”, якобы разделившем народы Европы. Нейтральные режимы Дарлана во Франции и Чиано в Италии колебались, не зная, какую занять позицию. В Греции кипела народно-освободительная война. И Испания, последнее пятно фашизма на очищенной от грязи карте Европы, волей-неволей становилась новым сердцем противоречий…
Мишка точно не знал, куда именно отправляется “Слава”, но не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если трофейный линкор готовят к походу в теплые моря, то, скорее всего, местом назначения будет Испания. Из которой, в последнее время, доходили слухи, что недовольство рабочих масс международной изоляцией, в которой оказался режим Франко, растет. И чем это все может закончиться…
- Ничего, Владька, - мотнув головой, решил Мишка, - Прорвемся.