Всем хороших выходных. Трудное чтение. Перед праздником 9 мая
В России есть два основных дня, в которые вспоминают ту войну. 9 мая, когда победно гремят фанфары, когда ветераны получают свои прибавки и подарки, и в тысячной доле не могущие воздать им за то, что они сделали для нас. И 22 июня - день, давший отсчет миллионам трагедий, заканчивавшихся для кого-то еще во сне в первые же минуты войны на границе, а для кого-то - холодным валаамским солнцем, оставшимся единственной радостью в жизни.
Первый день отмечают ярче. И это, конечно, правильно. Все-таки мы победили. Но и победа может быть Пирровой, в том числе и в духовном смысле. Если мы забудем про тех, кто был вычеркнут из жизни. Вычеркнут и подвешен.
«После войны советские города были наводнены людьми, которым посчастливилось выжить на фронте, но потерявшим в боях за Родину руки и ноги. Самодельные тележки, на которых юркали между ногами прохожих человеческие обрубки, костыли и протезы героев войны портили благообразие светлого социалистического сегодня. И вот однажды советские граждане проснулись и не услышали привычного грохота тележек и скрипа протезов. Инвалиды в одночасье были удалены из городов.
Ссылали не всех поголовно безруких - безногих, а тех, кто побирался, просил милостыню, не имел жилья. Их были сотни тысяч, потерявших семьи, жильё, никому не нужные, без денег, зато увешанные наградами.
Их собирали за одну ночь во всех городах специальными нарядами милиции и госбезопасности, отвозили на железнодорожные станции, грузили в теплушки типа ЗК и отправляли в дома-интернаты - на Валааме, под Харьковом в посёлок Высокий, в Стрелечьем , под Бахчисараем, в Омске, в Барнауле ,на Сахалине и в Армении и др.- вся страна, как сетью, была покрыта подобными интернатами. У них отбирали паспорта и солдатские книжки - фактически их переводили в статус ЗК. Да и сами интернаты были в ведомстве милиции.
Документ № 06778. Министр МВД Круглов докладывает 20 февраля 1954 года Маленкову и Хрущеву, что "несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство". Цифры говорят о том, что в СССР было не все в порядке с попрошайками. "Во втором полугодии 1951 года задержано 107 766 человек, в 1952 году - 156 817 человек, а в 1953 году - 182 342 человека". Нищенство росло параллельно со строительством социализма. "Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70%, впавшие во временную нужду - 20%, профессиональные нищие - 10%". Называется и "производная" роста попрошайничества: "…отсутствие достаточного количества домов для престарелых и инвалидов и интернатов для слепых инвалидов".
"Борьба с нищенством затрудняется… тем, что многие нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов… самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать". Тут же предлагается "преобразовать дома инвалидов и престарелых в дома закрытого типа с особым режимом".
В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР на острове Валаам в здании Зимней гостиницы разместили Дом инвалидов войны и труда.
Многие инвалиды после войны не возвратились домой, чтобы не быть обозуй для своих близких, от многих родственники просто отказались, многие потеряли и свои дома, и своих близких и им не куда было возвращаться. Но до сих пор дети, внуки и правнуки пытаются найти хоть какую-то информации о своих близких, которых считали пропавшими без вести, а сейчас спустя столько лет получают ответы на свои запросы из архивов, что их родные выжили, но получили тяжелые увечья .ИХ продолжают искать.
В статистическом исследовании "РОССИЯ И СССР В ВОЙНАХ XX ВЕКА. ПОТЕРИ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ" приводятся данные об убытии военнослужащих из вооруженных сил во время Второй Мировой войны:
Демобилизовано по ранению, болезни, возрасту 3 798 200 человек
Из них стало инвалидами 2 576 000 человек.
Писатель-фронтовик Виктор Некрасов в повести "В родном городе" рассказывает о послевоенной жизни покалеченных:
"Биография-то у меня кончилась. Так, мура какая-то осталась. А ведь летчиком был. И неплохим летчиком. Восемь машин на счету имел. И это за каких-нибудь десять месяцев, со Сталинграда начал. Был и комсомольцем, думал в партию вступать. А теперь что? Обрубок... Летать уже не буду, из комсомола выбыл. Мотаюсь по городам с какими-то чертовыми тапочками. В Ростове инвалидная артель их делает - хорошие, на лосевой подошве. Я перевожу их в Харьков, в Одессу, сюда: с протезом всегда проедешь, никто не задержит. А трое ребят - жуки такие, дай бог - загоняют их. Вот так и живу: заработаю - пропью, опять заработаю - опять пропью. А ты говоришь - счастье. Нет его! Нога не вырастет".
Юрий Нагибин в рассказе "Терпение" описывает поездку на один из северных островов, где видит на пристани инвалидов-фронтовиков:
"О калеке нельзя было сказать, что он стоял или сидел, он именно торчал пеньком, а по бокам его обрубленного широкогрудого тела, подшитого понизу толстой темной кожей, стояли самодельные деревянные толкачи, похожие на старые угольные утюги. Его сосед, такой же обрубок, но постарше и не столь крепко скроенный, пристроился на тележке с колесиками".
"Он торговал вроссыпь отсыревшим "Казбеком" и "Беломором", а выручку пропивал с алкашами в пивных, забегаловках, подъездах, на каких-то темных квартирах-хазах, с дрянными, а бывало и просто несчастными, обездоленными бабами, с ворами, которые приспосабливали инвалидов к своему ремеслу, "выяснял отношения", скандалил, дрался..."
[Читать дальше]
Евгений Кузнецов. “Валаамская тетрадь Отрывки из книги”
В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР образовали на Валааме и в зданиях монастырских разместили Дом инвалидов войны и труда. Вот это было заведение!
Не праздный, вероятно, вопрос: почему же здесь, на острове, а не где-нибудь на материке? Ведь и снабжать проще и содержать дешевле. Формальное объяснение: тут много жилья, подсобных помещений, хозяйственных (одна ферма чего стоит), пахотные земли для подсобного хозяйства, фруктовые сады, ягодные питомники, а неформальная, истинная причина: уж слишком намозолили глаза советскому народу-победителю сотни тысяч инвалидов: безруких, безногих, неприкаянных, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, да мало ли еще где. Ну, посудите сами: грудь в орденах, а он возле булочной милостыню просит. Никуда не годится! Избавиться от них, во что бы то ни стало избавиться. Но куда их девать? А в бывшие монастыри, на острова! С глаз долой - из сердца вон. В течение нескольких месяцев страна-победительница очистила свои улицы от этого "позора"! Вот так возникли эти богадельни в Кирилло-Белозерском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях. Верней сказать, на развалинах монастырских, на сокрушенных советской властью столпах Православия. Страна Советов карала своих инвалидов-победителей за их увечья, за потерю ими семей, крова, родных гнезд, разоренных войной. Карала нищетой содержания, одиночеством, безысходностью. Всякий, попадавший на Валаам, мгновенно осознавал: "Вот это все!" Дальше - тупик. "Дальше тишина" в безвестной могиле на заброшенном монастырском кладбище.
Читатель! Любезный мой читатель! понять ли нам с Вами сегодня меру беспредельного отчаяния горя неодолимого, которое охватывало этих людей в то мгновение, когда они ступали на землю сию. В тюрьме, в страшном гулаговском лагере всегда у заключенного теплится надежда выйти оттуда, обрести свободу, иную, менее горькую жизнь. Отсюда же исхода не было. Отсюда только в могилу, как приговоренному к смерти. Ну, и представьте себе, что за жизнь потекла в этих стенах. Видел я все это вблизи много лет подряд. А вот описать трудно. Особенно, когда перед мысленным тором моим возникают их лица, глаза, руки, их неописуемые улыбки, улыбки существ, как бы в чем-то навек провинившихся, как бы просящих за что-то прощения. Нет, это невозможно описать. Невозможно, наверно, еще и потому, что при воспоминании обо всем этом просто останавливается сердце, перехватывает дыхание и в мыслях возникает невозможная путаница, какой-то сгусток боли! Простите...
Скажу только, что обворовывали их все, кому не лень, и даже те, кому было лень. Дело доходило до того, что на обед в столовую многие ходили с пол-литровыми стеклянными байками (для супа). Мисок алюминиевых не хватало! Я видел это своими глазами. На вопрос кому-либо из них: “Что привезти из Питера?” - мы, как правило, слышали: “Помидорку бы и колбаски, кусочек колбаски”. А когда мы с ребятами, получив зарплату, приходили в поселок (так теперь стала называться бывшая центральная усадьба монастыря) и покупали бутылок десять водки и ящик пива, что тут начиналось! На колясках, “каталках” (доска с четырьмя шарикоподшипниковыми “колесами”), на костылях радостно спешили они на поляну у Знаменской часовни, там рядом была тогда танцплощадка. Для безногих инвалидов! Додуматься только! И был здесь же пивной ларек. И начинался пир. По стопарику водки и по стопарику же ленинградского пива. Да если это “прикрыть” половинкой помидорки да куском “отдельной” колбаски! Бог мой, вкушали ли изощреннейшие гурманы подобные яства! И как оттаивали глаза, начинались светиться лица, как исчезали с них эти страшные извинительно-виноватые улыбки.
А с каким упорством, с какой жаждой праздника (всё, что отвлекало от беспросветной повседневности, и было праздником) они “поспешали” к туристическому причалу за шесть километров от посёлка. Посмотреть на красивых, сытых, нарядных людей. Пообщаться иногда хоть одной фразой с ними. Увидеть жизнь. Пусть я повторюсь, но добирались-то, опять же, на костылях, “каталках”, колясках. Только “аристократия” (это те, у кого каким-то образом водились деньги) могла позволить себе приплыть на лодке. Конечно, на вёслах, а уж если под мотором (стареньким, чихающем на каждом такте двухцилиндровике), то это уже было подлинной роскошью. Что там сегодняшний “мерседес 600”! Никакого сравнения!
Показать же богадельню эту туристам во всей ее “красе” было тогда совершенно невозможно. Категорически воспрещалось не только водить туда группы, но даже и указывать дорогу. За это строжайше карали изгнанием с работы и даже разборками в КГБ. И все-таки кто-то прорывался и все равно ходил туда. Но. разумеется, поодииочке или группочками по три-четыре человека. Надо было видеть потом опрокинутые лица этих людей, их шок от увиденного. Особенно страшно встретить женщин в возрасте, потерявших мужей на фронте, да еще получивших не похоронку, а извещение “пропал без вести”. Ведь некоторые из них свершали самые настоящие паломничества по таким заведениям. Пытаясь отыскать своих мужей, сыновей, братьев. Моему поколению явление это памятно: многие инвалиды принимали мужественное решение и добровольно обрекали себя на этот кошмар, лишь бы не быть для семьи обузой.
И жил тогда Валаам двумя жизнями. Одной - домоинвалидской: скудной, печальной и отрешенной. И другой: туристической, развеселой, увлекательной и не просто сытной, но и с излишествами.
http://rus.ruvr.ru/2009/06/19/977062.html
“Забыты и подвешены”
Первый раз я попал на Валаам на закате советской эпохи, подростком лет 14-ти. Тогда в памяти остались только качка на теплоходе из Сортавалы (казалось, тошнило всех, кроме меня), автограф, взятый у Ролана Быкова, плывшего в том же направлении и…удивительное ощущение серой плиты, давящей на душу, ужаса, имя которому Валаам. Разоренные церкви, полупьяные местные жители, смотрящие сквозь тебя, но казалось, знающие что-то, что лучше не знать.
Еще до поездки мать мне рассказывала, что после войны на остров свезли инвалидов со всей страны. Тех, кто портил своим внешним видом облик страны «победившего (теперь уже в прямом смысле) социализма». Я думаю, дело не только, и не столько в этом. Вспоминается рассказ Шаламова, в котором один из зеков мечтает стать после лагеря обрубком без рук, без ног, чтобы безнаказанно «плюнуть им в лицо за все то, что они с нами сделали». Кому был нужен такой обрубок, вся грудь в орденах, который, напившись на собранные в электричках деньги, костерил «в Бога душу мать» товарища Сталина за заградотряды, «котлы» 41-го, далее по списку?
Тогда, в конце 80-х, самих инвалидов я уже не видел (их в 1984 году вывезли «на материк») и, вернувшись домой, в Москву, ничего кроме того самого ужаса, как будто витавшего в воздухе, из поездки не вынес.
Второй раз мне довелось побывать на Валааме этим летом. Мы приплыли с женой на теплоходе «Кабаргин» с однодневной экскурсией.
Слушая неохотный рассказ экскурсовода о «наказании божьем», я заметил старика, по виду местного жителя, явно прислушавшегося к нам. По возрасту он подходил под типаж очевидца тех событий, и я, отступив от группы, не замедлил к нему подойти.
Он действительно оказался местным жителем, более того, инвалидом, жившим в том самом «Интернате для ветеранов войны» и избежавшим отправки «на материк» «по семейным обстоятельствам», а проще говоря, женившись.
От него я и узнал, что несмотря на то, что первый контингент был завезен еще в 1950-м году, электричество протянули в то место, где они жили, только в 1952-м. Света не было, помещения не отапливались, и большинство из тех самых «сотен» как раз и умерло в первые два года. Летом же «самовары» или «чемоданы» (так назывались инвалиды без рук и без ног) на весь день подвешивались, иногда по двое, в корзинках на деревья. Бывали случаи, что на ночь забывали снимать…,а ночи в Карелии даже летом холодные…
В 1974 году художник Геннадий Добров решил нарисовать портрет каждого, который на то время жил на Валааме.
В 1980м он закончил последний сороковой портрет.
Добров писал портреты обездвиженных, безногих, слепых и одной женщины без лица, упавшей в обморок прямо в печь от вести, что началась война.
Муж, которого она без памяти любила, был накануне направлен в Брестскую крепость, и сердце не обмануло - он погиб.
Слепая женщина с выгоревшим лицом пела Доброву народные песни на неведомый мотив
Тему беспредельной храбрости и выносливости русского солдата продолжает рисунок, сделанный на острове Валаам в 1974 году. Здесь изображен бывший пехотинец Александр Амбаров, защищавший осажденный нацистами Ленинград. Дважды во время ожесточенный бомбежек он оказывался заживо погребенным. Почти не надеясь увидеть его живым, товарищи откапывали воина. Подлечившись он снова шел в бой.
Они - оба опаленные войной. Город-герой Волгоград (до 1961г. - Сталинград) и героиня - бывшая фронтовая радистка Юлия Еманова. И выстояли они оба - город на Волге, где в 1942-1943гг. были остановлены и повернуты вспять фашистские орды, и деревенская девушка, добровольцем ушедшая на фронт и внесшая свой вклад в победу. Полтора миллиона фашистских солдат штурмовали город, но они не смогли взять его, потому что на защиту встали такие люди, как Юлия Еманова. На ее груди высокие награды СССР за боевые подвиги - ордена Славы и Красного Знамени.Никто ничего не знает о жизни этого человека. В результате тяжелейшего ранения он потерял руки и ноги, лишился речи и слуха. Война оставила ему только возможность видеть. Рисунок сделан на острове Валаам в 1974 году.
Ощупью движутся пальцы по поверхности медалей на груди Ивана Забары. Вот они нащупали медаль «За оборону Сталинграда» «Там был ад, но мы выстояли», - сказал солдат.
Когда художник рисовал Михаила Казанкова, тому исполнилось 90 лет. Глубокой мудростью светится каждая морщинка его сурового лица. В трех войнах довелось ему участвовать: русско-японской (1904-1905 гг.), Первой мировой (1914-1918 гг.), Великой Отечественной (1941-1945 гг.). И всегда он сражался храбро: в Первую мировую награжден двумя Георгиевскими крестами, за борьбу с германским фашизмом получил орден Красной Звезды и несколько медалей.
Никто ничего не знает о жизни этого человека. В результате тяжелейшего ранения он потерял руки и ноги, лишился речи и слуха. Война оставила ему только возможность видеть. Рисунок сделан в 1974 году в психиатрическом отделении дома-интерната на острове Валаам.
Работы автора можно посмотреть здесь http://gennady-dobrov.ru/load/grafika/avtografy_vojny/5
Использованы материалы http://man-with-dogs.livejournal.com/685970.html и из открытых источников СМИ
Первый день отмечают ярче. И это, конечно, правильно. Все-таки мы победили. Но и победа может быть Пирровой, в том числе и в духовном смысле. Если мы забудем про тех, кто был вычеркнут из жизни. Вычеркнут и подвешен.
«После войны советские города были наводнены людьми, которым посчастливилось выжить на фронте, но потерявшим в боях за Родину руки и ноги. Самодельные тележки, на которых юркали между ногами прохожих человеческие обрубки, костыли и протезы героев войны портили благообразие светлого социалистического сегодня. И вот однажды советские граждане проснулись и не услышали привычного грохота тележек и скрипа протезов. Инвалиды в одночасье были удалены из городов.
Ссылали не всех поголовно безруких - безногих, а тех, кто побирался, просил милостыню, не имел жилья. Их были сотни тысяч, потерявших семьи, жильё, никому не нужные, без денег, зато увешанные наградами.
Их собирали за одну ночь во всех городах специальными нарядами милиции и госбезопасности, отвозили на железнодорожные станции, грузили в теплушки типа ЗК и отправляли в дома-интернаты - на Валааме, под Харьковом в посёлок Высокий, в Стрелечьем , под Бахчисараем, в Омске, в Барнауле ,на Сахалине и в Армении и др.- вся страна, как сетью, была покрыта подобными интернатами. У них отбирали паспорта и солдатские книжки - фактически их переводили в статус ЗК. Да и сами интернаты были в ведомстве милиции.
Документ № 06778. Министр МВД Круглов докладывает 20 февраля 1954 года Маленкову и Хрущеву, что "несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство". Цифры говорят о том, что в СССР было не все в порядке с попрошайками. "Во втором полугодии 1951 года задержано 107 766 человек, в 1952 году - 156 817 человек, а в 1953 году - 182 342 человека". Нищенство росло параллельно со строительством социализма. "Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70%, впавшие во временную нужду - 20%, профессиональные нищие - 10%". Называется и "производная" роста попрошайничества: "…отсутствие достаточного количества домов для престарелых и инвалидов и интернатов для слепых инвалидов".
"Борьба с нищенством затрудняется… тем, что многие нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов… самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать". Тут же предлагается "преобразовать дома инвалидов и престарелых в дома закрытого типа с особым режимом".
В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР на острове Валаам в здании Зимней гостиницы разместили Дом инвалидов войны и труда.
Многие инвалиды после войны не возвратились домой, чтобы не быть обозуй для своих близких, от многих родственники просто отказались, многие потеряли и свои дома, и своих близких и им не куда было возвращаться. Но до сих пор дети, внуки и правнуки пытаются найти хоть какую-то информации о своих близких, которых считали пропавшими без вести, а сейчас спустя столько лет получают ответы на свои запросы из архивов, что их родные выжили, но получили тяжелые увечья .ИХ продолжают искать.
В статистическом исследовании "РОССИЯ И СССР В ВОЙНАХ XX ВЕКА. ПОТЕРИ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ" приводятся данные об убытии военнослужащих из вооруженных сил во время Второй Мировой войны:
Демобилизовано по ранению, болезни, возрасту 3 798 200 человек
Из них стало инвалидами 2 576 000 человек.
Писатель-фронтовик Виктор Некрасов в повести "В родном городе" рассказывает о послевоенной жизни покалеченных:
"Биография-то у меня кончилась. Так, мура какая-то осталась. А ведь летчиком был. И неплохим летчиком. Восемь машин на счету имел. И это за каких-нибудь десять месяцев, со Сталинграда начал. Был и комсомольцем, думал в партию вступать. А теперь что? Обрубок... Летать уже не буду, из комсомола выбыл. Мотаюсь по городам с какими-то чертовыми тапочками. В Ростове инвалидная артель их делает - хорошие, на лосевой подошве. Я перевожу их в Харьков, в Одессу, сюда: с протезом всегда проедешь, никто не задержит. А трое ребят - жуки такие, дай бог - загоняют их. Вот так и живу: заработаю - пропью, опять заработаю - опять пропью. А ты говоришь - счастье. Нет его! Нога не вырастет".
Юрий Нагибин в рассказе "Терпение" описывает поездку на один из северных островов, где видит на пристани инвалидов-фронтовиков:
"О калеке нельзя было сказать, что он стоял или сидел, он именно торчал пеньком, а по бокам его обрубленного широкогрудого тела, подшитого понизу толстой темной кожей, стояли самодельные деревянные толкачи, похожие на старые угольные утюги. Его сосед, такой же обрубок, но постарше и не столь крепко скроенный, пристроился на тележке с колесиками".
"Он торговал вроссыпь отсыревшим "Казбеком" и "Беломором", а выручку пропивал с алкашами в пивных, забегаловках, подъездах, на каких-то темных квартирах-хазах, с дрянными, а бывало и просто несчастными, обездоленными бабами, с ворами, которые приспосабливали инвалидов к своему ремеслу, "выяснял отношения", скандалил, дрался..."
[Читать дальше]
Евгений Кузнецов. “Валаамская тетрадь Отрывки из книги”
В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР образовали на Валааме и в зданиях монастырских разместили Дом инвалидов войны и труда. Вот это было заведение!
Не праздный, вероятно, вопрос: почему же здесь, на острове, а не где-нибудь на материке? Ведь и снабжать проще и содержать дешевле. Формальное объяснение: тут много жилья, подсобных помещений, хозяйственных (одна ферма чего стоит), пахотные земли для подсобного хозяйства, фруктовые сады, ягодные питомники, а неформальная, истинная причина: уж слишком намозолили глаза советскому народу-победителю сотни тысяч инвалидов: безруких, безногих, неприкаянных, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, да мало ли еще где. Ну, посудите сами: грудь в орденах, а он возле булочной милостыню просит. Никуда не годится! Избавиться от них, во что бы то ни стало избавиться. Но куда их девать? А в бывшие монастыри, на острова! С глаз долой - из сердца вон. В течение нескольких месяцев страна-победительница очистила свои улицы от этого "позора"! Вот так возникли эти богадельни в Кирилло-Белозерском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях. Верней сказать, на развалинах монастырских, на сокрушенных советской властью столпах Православия. Страна Советов карала своих инвалидов-победителей за их увечья, за потерю ими семей, крова, родных гнезд, разоренных войной. Карала нищетой содержания, одиночеством, безысходностью. Всякий, попадавший на Валаам, мгновенно осознавал: "Вот это все!" Дальше - тупик. "Дальше тишина" в безвестной могиле на заброшенном монастырском кладбище.
Читатель! Любезный мой читатель! понять ли нам с Вами сегодня меру беспредельного отчаяния горя неодолимого, которое охватывало этих людей в то мгновение, когда они ступали на землю сию. В тюрьме, в страшном гулаговском лагере всегда у заключенного теплится надежда выйти оттуда, обрести свободу, иную, менее горькую жизнь. Отсюда же исхода не было. Отсюда только в могилу, как приговоренному к смерти. Ну, и представьте себе, что за жизнь потекла в этих стенах. Видел я все это вблизи много лет подряд. А вот описать трудно. Особенно, когда перед мысленным тором моим возникают их лица, глаза, руки, их неописуемые улыбки, улыбки существ, как бы в чем-то навек провинившихся, как бы просящих за что-то прощения. Нет, это невозможно описать. Невозможно, наверно, еще и потому, что при воспоминании обо всем этом просто останавливается сердце, перехватывает дыхание и в мыслях возникает невозможная путаница, какой-то сгусток боли! Простите...
Скажу только, что обворовывали их все, кому не лень, и даже те, кому было лень. Дело доходило до того, что на обед в столовую многие ходили с пол-литровыми стеклянными байками (для супа). Мисок алюминиевых не хватало! Я видел это своими глазами. На вопрос кому-либо из них: “Что привезти из Питера?” - мы, как правило, слышали: “Помидорку бы и колбаски, кусочек колбаски”. А когда мы с ребятами, получив зарплату, приходили в поселок (так теперь стала называться бывшая центральная усадьба монастыря) и покупали бутылок десять водки и ящик пива, что тут начиналось! На колясках, “каталках” (доска с четырьмя шарикоподшипниковыми “колесами”), на костылях радостно спешили они на поляну у Знаменской часовни, там рядом была тогда танцплощадка. Для безногих инвалидов! Додуматься только! И был здесь же пивной ларек. И начинался пир. По стопарику водки и по стопарику же ленинградского пива. Да если это “прикрыть” половинкой помидорки да куском “отдельной” колбаски! Бог мой, вкушали ли изощреннейшие гурманы подобные яства! И как оттаивали глаза, начинались светиться лица, как исчезали с них эти страшные извинительно-виноватые улыбки.
А с каким упорством, с какой жаждой праздника (всё, что отвлекало от беспросветной повседневности, и было праздником) они “поспешали” к туристическому причалу за шесть километров от посёлка. Посмотреть на красивых, сытых, нарядных людей. Пообщаться иногда хоть одной фразой с ними. Увидеть жизнь. Пусть я повторюсь, но добирались-то, опять же, на костылях, “каталках”, колясках. Только “аристократия” (это те, у кого каким-то образом водились деньги) могла позволить себе приплыть на лодке. Конечно, на вёслах, а уж если под мотором (стареньким, чихающем на каждом такте двухцилиндровике), то это уже было подлинной роскошью. Что там сегодняшний “мерседес 600”! Никакого сравнения!
Показать же богадельню эту туристам во всей ее “красе” было тогда совершенно невозможно. Категорически воспрещалось не только водить туда группы, но даже и указывать дорогу. За это строжайше карали изгнанием с работы и даже разборками в КГБ. И все-таки кто-то прорывался и все равно ходил туда. Но. разумеется, поодииочке или группочками по три-четыре человека. Надо было видеть потом опрокинутые лица этих людей, их шок от увиденного. Особенно страшно встретить женщин в возрасте, потерявших мужей на фронте, да еще получивших не похоронку, а извещение “пропал без вести”. Ведь некоторые из них свершали самые настоящие паломничества по таким заведениям. Пытаясь отыскать своих мужей, сыновей, братьев. Моему поколению явление это памятно: многие инвалиды принимали мужественное решение и добровольно обрекали себя на этот кошмар, лишь бы не быть для семьи обузой.
И жил тогда Валаам двумя жизнями. Одной - домоинвалидской: скудной, печальной и отрешенной. И другой: туристической, развеселой, увлекательной и не просто сытной, но и с излишествами.
http://rus.ruvr.ru/2009/06/19/977062.html
“Забыты и подвешены”
Первый раз я попал на Валаам на закате советской эпохи, подростком лет 14-ти. Тогда в памяти остались только качка на теплоходе из Сортавалы (казалось, тошнило всех, кроме меня), автограф, взятый у Ролана Быкова, плывшего в том же направлении и…удивительное ощущение серой плиты, давящей на душу, ужаса, имя которому Валаам. Разоренные церкви, полупьяные местные жители, смотрящие сквозь тебя, но казалось, знающие что-то, что лучше не знать.
Еще до поездки мать мне рассказывала, что после войны на остров свезли инвалидов со всей страны. Тех, кто портил своим внешним видом облик страны «победившего (теперь уже в прямом смысле) социализма». Я думаю, дело не только, и не столько в этом. Вспоминается рассказ Шаламова, в котором один из зеков мечтает стать после лагеря обрубком без рук, без ног, чтобы безнаказанно «плюнуть им в лицо за все то, что они с нами сделали». Кому был нужен такой обрубок, вся грудь в орденах, который, напившись на собранные в электричках деньги, костерил «в Бога душу мать» товарища Сталина за заградотряды, «котлы» 41-го, далее по списку?
Тогда, в конце 80-х, самих инвалидов я уже не видел (их в 1984 году вывезли «на материк») и, вернувшись домой, в Москву, ничего кроме того самого ужаса, как будто витавшего в воздухе, из поездки не вынес.
Второй раз мне довелось побывать на Валааме этим летом. Мы приплыли с женой на теплоходе «Кабаргин» с однодневной экскурсией.
Слушая неохотный рассказ экскурсовода о «наказании божьем», я заметил старика, по виду местного жителя, явно прислушавшегося к нам. По возрасту он подходил под типаж очевидца тех событий, и я, отступив от группы, не замедлил к нему подойти.
Он действительно оказался местным жителем, более того, инвалидом, жившим в том самом «Интернате для ветеранов войны» и избежавшим отправки «на материк» «по семейным обстоятельствам», а проще говоря, женившись.
От него я и узнал, что несмотря на то, что первый контингент был завезен еще в 1950-м году, электричество протянули в то место, где они жили, только в 1952-м. Света не было, помещения не отапливались, и большинство из тех самых «сотен» как раз и умерло в первые два года. Летом же «самовары» или «чемоданы» (так назывались инвалиды без рук и без ног) на весь день подвешивались, иногда по двое, в корзинках на деревья. Бывали случаи, что на ночь забывали снимать…,а ночи в Карелии даже летом холодные…
В 1974 году художник Геннадий Добров решил нарисовать портрет каждого, который на то время жил на Валааме.
В 1980м он закончил последний сороковой портрет.
Добров писал портреты обездвиженных, безногих, слепых и одной женщины без лица, упавшей в обморок прямо в печь от вести, что началась война.
Муж, которого она без памяти любила, был накануне направлен в Брестскую крепость, и сердце не обмануло - он погиб.
Слепая женщина с выгоревшим лицом пела Доброву народные песни на неведомый мотив
Тему беспредельной храбрости и выносливости русского солдата продолжает рисунок, сделанный на острове Валаам в 1974 году. Здесь изображен бывший пехотинец Александр Амбаров, защищавший осажденный нацистами Ленинград. Дважды во время ожесточенный бомбежек он оказывался заживо погребенным. Почти не надеясь увидеть его живым, товарищи откапывали воина. Подлечившись он снова шел в бой.
Они - оба опаленные войной. Город-герой Волгоград (до 1961г. - Сталинград) и героиня - бывшая фронтовая радистка Юлия Еманова. И выстояли они оба - город на Волге, где в 1942-1943гг. были остановлены и повернуты вспять фашистские орды, и деревенская девушка, добровольцем ушедшая на фронт и внесшая свой вклад в победу. Полтора миллиона фашистских солдат штурмовали город, но они не смогли взять его, потому что на защиту встали такие люди, как Юлия Еманова. На ее груди высокие награды СССР за боевые подвиги - ордена Славы и Красного Знамени.Никто ничего не знает о жизни этого человека. В результате тяжелейшего ранения он потерял руки и ноги, лишился речи и слуха. Война оставила ему только возможность видеть. Рисунок сделан на острове Валаам в 1974 году.
Ощупью движутся пальцы по поверхности медалей на груди Ивана Забары. Вот они нащупали медаль «За оборону Сталинграда» «Там был ад, но мы выстояли», - сказал солдат.
Когда художник рисовал Михаила Казанкова, тому исполнилось 90 лет. Глубокой мудростью светится каждая морщинка его сурового лица. В трех войнах довелось ему участвовать: русско-японской (1904-1905 гг.), Первой мировой (1914-1918 гг.), Великой Отечественной (1941-1945 гг.). И всегда он сражался храбро: в Первую мировую награжден двумя Георгиевскими крестами, за борьбу с германским фашизмом получил орден Красной Звезды и несколько медалей.
Никто ничего не знает о жизни этого человека. В результате тяжелейшего ранения он потерял руки и ноги, лишился речи и слуха. Война оставила ему только возможность видеть. Рисунок сделан в 1974 году в психиатрическом отделении дома-интерната на острове Валаам.
Работы автора можно посмотреть здесь http://gennady-dobrov.ru/load/grafika/avtografy_vojny/5
Использованы материалы http://man-with-dogs.livejournal.com/685970.html и из открытых источников СМИ