de la poésie
Расширил свои познания по младшему пантеону поэтов двадцатого века. Аделина Адалис. Собственно, не могу сказать, что не смог бы жить без этих стихов или что они перевернули моё сознание... Однако Брюсов ("Расскажите нам, Адалис, как вы Брюсову отдались!") считал её лучшей ученицей.
Что-то есть в её "Полуночном разговоре" прямо-таки рахматуллинское. Строители "молодого городка" в Азербайджане говорят о своих любовях, оставленных ради "зрелой" (из другого стихотворения) любви: любви к этому самому городку: "И, неловкие, лапа в лапе, - / О, как искренность весела! / Мы стояли при слабой лампе / У некрашеного стола... / И на западе, под обрывом, / За развилкою трёх дорог / Спал в доверии молчаливом / Наш молоденький городок". Не знаю, как детище персонажа Адалис, а вот Москва точно женского рода. Что сама Адалис и подтверждает (рассказ ведётся от мужского лица): "...Шёл я медленно и с оглядкой, / И над улицами слегка, / Словно вишнями, пахло сладкой / Водкой мартовского ледка!.. / Вечерея, синели дали, / Тонкий, маленький был мороз, / Вдоль Кузнецкого продавали / Золотые кусты мимоз ... Бедный город мой, ты далёк! / Пусть накажет меня могила, / Если будешь ты мной забыт! ... Так я крикнул -- и не посмею / Повторить это никогда, - / Опалила мне лоб и шею / Краска медленного стыда..." Здесь любовь к Москве приобретает форменно эротические коннотации. Тем более что отъезд в другой город считается изменой, а если от этого города (видимо, Баку) родился отпрыск -- "молоденький городок", то неудивительно, что герой опасается, не наставил ли он Москве рога.
С другой стороны, ребёнок-то от Москвы. Это советского (в положительном, надеюсь, смысле слова) образца непорочное зачатие с почти безболезненным выбрасыванием пуповины на необходимое расстояние (ребёнок города сразу же по рождении пускает корни, поэтому необходимо быть осторожными в выборе места приёма родов). Баку здесь, скорее, акушер(ка).
Вообще, в этом издании (Адалис. Бессоница. СПб, М.: Лимбус Пресс, 2002) порой грешит опечатками. Я могу ещё понять "два приятели" или "не западе" как невнимательный набор, но вот "по начам"... Обидно, что советский вариант Рэймона Кёно издаётся вот так. (Хотя надо признать, что процент опечаток в этой книге гораздо меньше среднестатистического по читанному мною).
Аналог Кёно -- не формально, но семантически. У Адалис то и дело встречаются смысловые параллели с "Песнью о Полистирене" и "Прикладной космогонией".
И под занавес -- ещё одно, из "Песен саами". Забавное стихотворение, почему-то запомнилось с первого раза:
4./ Много силы у бурана, / Океан бывает бурен, / Морж опасен, кит опасен, / Но всего опасней дурень! / Океан не учит в школе, / Нет жены у ветра в доме, / Кит людей больных не лечит! /Морж не служит в исполкоме. / Океан ревёт -- и ладно, / Кит поющий -- только чудо... / Рассуждать умеет дурень -- / Вот что худо! / Вот что худо!
Что-то есть в её "Полуночном разговоре" прямо-таки рахматуллинское. Строители "молодого городка" в Азербайджане говорят о своих любовях, оставленных ради "зрелой" (из другого стихотворения) любви: любви к этому самому городку: "И, неловкие, лапа в лапе, - / О, как искренность весела! / Мы стояли при слабой лампе / У некрашеного стола... / И на западе, под обрывом, / За развилкою трёх дорог / Спал в доверии молчаливом / Наш молоденький городок". Не знаю, как детище персонажа Адалис, а вот Москва точно женского рода. Что сама Адалис и подтверждает (рассказ ведётся от мужского лица): "...Шёл я медленно и с оглядкой, / И над улицами слегка, / Словно вишнями, пахло сладкой / Водкой мартовского ледка!.. / Вечерея, синели дали, / Тонкий, маленький был мороз, / Вдоль Кузнецкого продавали / Золотые кусты мимоз ... Бедный город мой, ты далёк! / Пусть накажет меня могила, / Если будешь ты мной забыт! ... Так я крикнул -- и не посмею / Повторить это никогда, - / Опалила мне лоб и шею / Краска медленного стыда..." Здесь любовь к Москве приобретает форменно эротические коннотации. Тем более что отъезд в другой город считается изменой, а если от этого города (видимо, Баку) родился отпрыск -- "молоденький городок", то неудивительно, что герой опасается, не наставил ли он Москве рога.
С другой стороны, ребёнок-то от Москвы. Это советского (в положительном, надеюсь, смысле слова) образца непорочное зачатие с почти безболезненным выбрасыванием пуповины на необходимое расстояние (ребёнок города сразу же по рождении пускает корни, поэтому необходимо быть осторожными в выборе места приёма родов). Баку здесь, скорее, акушер(ка).
Вообще, в этом издании (Адалис. Бессоница. СПб, М.: Лимбус Пресс, 2002) порой грешит опечатками. Я могу ещё понять "два приятели" или "не западе" как невнимательный набор, но вот "по начам"... Обидно, что советский вариант Рэймона Кёно издаётся вот так. (Хотя надо признать, что процент опечаток в этой книге гораздо меньше среднестатистического по читанному мною).
Аналог Кёно -- не формально, но семантически. У Адалис то и дело встречаются смысловые параллели с "Песнью о Полистирене" и "Прикладной космогонией".
И под занавес -- ещё одно, из "Песен саами". Забавное стихотворение, почему-то запомнилось с первого раза:
4./ Много силы у бурана, / Океан бывает бурен, / Морж опасен, кит опасен, / Но всего опасней дурень! / Океан не учит в школе, / Нет жены у ветра в доме, / Кит людей больных не лечит! /Морж не служит в исполкоме. / Океан ревёт -- и ладно, / Кит поющий -- только чудо... / Рассуждать умеет дурень -- / Вот что худо! / Вот что худо!