Последний друг "великого Наполеона"
Михаил Чайковский, он же Мехмед-Садык-паша, пишет в своих мемуарах очень интересные вещи. Всем любителям колорита в духе "Вечеров на хуторе близ Диканьки", утяжелённого польской наследственностью, очень рекомендую. Особенно рассказ о деде:
"...Отец моей матери, Михаил Гленбоцкий, был одним из последних представителей на Волыни и Украине шляхты, занятой озорничеством и наездами. Он был грозным шляхтичем для козаков, гордым козаком для ляхов и завзятым поляком для русских и немцев. Хоть человек старинного покроя, он был не дурак, умел и скопить, и пожить.
Назначенный вместе с региментарем Стемпковским судить и карать гайдамаков Гонты и Железняка, имея в своих руках jus gladii (право жизни и смерти), он рассудил так: «если убьешь или повесишь человека, он не будет уже отрабатывать ни «панщины», ни «даровизны». Он поил токайским и портвейном региментаря Стемпковского, а гайдамаков по десятку и по два выпускал на свет Божий, и отправлял на слободы, чтобы они каялись в грехах, отбывая панщину во славу Божию и на пользу пана Гленбоцкого. Таким образом он населил шесть сел: Солотвин, Гальчинец, Зарбинцы, Семаки, Агатовку и Раскопанную Могилу.
...Он завладел Кодненщиной, а после первой жены получил Пархимовщину в дальней Украине, Зороковщину в житомирском повете; от предков же он унаследовал Голубовщину в лесах овруцких, и Видыбор и Жадки в радомысльском повете, словом он был, как говорится, пан на всю губу. И везде хозяйство его шло наилучшим образом.
Когда я стал уже одеваться по-козацки, Гленбоцкий, хотя войска Наполеона уже ушли из России, безпрестанно собирался на войну, на помощь великому Наполеону, но сам-то он едва мог двигать ногами. Русское правительство, принимая во внимание возраст, значение среди местных помещиков и состоятельность моего деда, а также ввиду заслуг одного из моих дядей в русском императорском войске, смотрело сквозь пальцы на несбыточные фантазии старого войского.
На его дворе было 300 вооруженных конных козаков под предводительством усатого атамана, по прозванию Пшеничного. Было у деда много «резидентов» или личных адъютантов, а именно: ротмистр драгунского полка королевы Ядвиги пан Дрозджевский, пан Игнатий Стржемецкий, придворный поэт пан Кожуховский, который писал стихи без рифмы и без соблюдения размера, несколько длинные для уразумения содержания, и русский статский советник пан Шилькнехт, лекарь-курляндец, который лечил пана войского и редактировал для него газетные известия о победах Наполеона и воззваниях этого богатыря к пану войсковому овруцкому, и за это получил в подарок хорошенькое сельцо из ключа, тянувшего к Зорокову, где проживал мой дедушка.
Людно было у пана войского, и все он собирался на войну: трубы трубили под окнами, козаки Пшеничного на украинских скакунах гарцевали по двору, вороной конь пана войского, на которого он никогда не садился, богато оседланный, ржал у крыльца, а сам пан войский поглаживал пистолеты и саблю, хотел подняться, не поднялся, упал в кресло и закричал: «Ну, беда не велика. Василько! дай ромашки, завтра поедем, пускай Пшеничный велит завтра готовиться в поход, а пана советника Шилькнехта попроси написать великому Наполеону от меня, что я мигом поспешу!»
Удивительный человек был пан Михаил Гленбоцкий. Гордый шляхтич, оригинал в полном смысле этого слова, он имел и хозяйственный ум, и сердце, любил Польшу, но по-своему, и когда гордость овладевала им, все отходило на второй план; как настоящий лесной вепрь, он фыркал и разил клыком направо и налево, куда попало, и безпрестанно повторял:
«Я шляхтич, но не нынешний; еще при Ягеллонах славны были Доливы (герб Гленбоцких); когда им не хватило места, они пошли козаковать на Днепр и за пороги. Гленбоцкий заложил Глубокое, и полк глубоцкий был так же славен, как полтавский, нежинский. Когда Мазепа наварил пива, Гленбоцкие пили его до дна вместе с Войнаровскими, Киселевскими, Городинскими. То были Гленбоцкие, а не кто другой!».
Так он настраивал себя, ворча под нос, а потом кричал по своему обыкновению.
Генерал Корженевский, в то время бригадир литовской народной кавалерии, владелец трех городов и нескольких десятков сел, добивался руки моей тетки Станиславы Гленбоцкой. Так как войский слышал, что бригадир был противником барской конфедерации и имел сношения с гетманом Браницким, то не хотел согласиться на этот брак. Девушка, с согласия и ведома матери и братьев, убежала; после венца молодые приехали и пали в ноги войскому. Войский схватил палку и до тех пор бил лежавшего бригадира, пока палка не сломалась. Тотчас однако дал за дочерью Кодню, сделал пышное приданое, не жалел денег, но до смерти не хотел видеть этих супругов"...