Самоубийство по-литовски
В «Крестоносцах» Сенкевича, нежно любимых мною с детства, меня ещё при первом чтении озадачил один эпизод. Если кто-то не помнит, главный герой, Збышко из Богданца, в начале книги совершил проступок, за который ему грозит смертная казнь (напал на орденского посла; здесь, кстати, Сенкевич явно подражает «Квентину Дорварду). И в Вавельском замке, когда героя ведут в тюрьму, глава караула, молодой литовский князь Ямонт (сын смоленского наместника, но это не важно), шепчет ему:
«-Знаешь, что я тебе скажу: ты удавись! Лучше всего сразу удавись. Король разгневался, и тебе всё равно отрубят голову. Почему бы тебе его не потешить? Удавись, друг мой! У нас такой обычай.
Збышко, в полубеспамятстве от страха и стыда, сперва, казалось, не понял речей князя, но, постигнув наконец их смысл, даже приостановился в изумлении.
- Что это ты болтаешь?
- Удавись! Зачем это нужно, чтобы тебя судили? Короля потешишь! - повторил Ямонт.
- Сам удавись! - воскликнул молодой рыцарь. - Как будто и крещёный ты, а шкура у тебя осталась языческая, ты даже не понимаешь, что грех христианину душу свою губить».
И только прочитав Яна Длугоша, я понял, откуда это взялось.
«Год Господень 1410», союзная армия уже вторглась в земли Ордена и сожгла городок Лютерберг. Особенно отличились при грабеже, если верить поляку Длугошу, литвины и татары. Да так отличились, что командованию пришлось принимать меры. «Когда… были представлены двое литовцев, наиболее виновных, то, по велению великого князя литовского Александра [Витовта - Н.Э.], их заставили самих себя повесить. Исполняя веление князя Александра, они сначала ставят виселицу, сколоченную собственными руками; затем без всякого понуждения всходят на неё и, наконец, сами накидывают себе на шею петлю; при этом один понукает другого, который, казалось ему, слишком медлит, скорее выполнить приказание, пока гнев князя не воспламенился сильнее». Никакого помилования в последний момент, конечно, не последовало.
Длугош наблюдал за этим примерно с тем же чувством, с каким, наверное, капитан Кук наблюдал за людоедскими ритуалами жителей Сандвичевых островов. «Дикари-с!» Определённое культурное отставание здесь налицо, только христианство здесь не при чём. Ведь Польша времён Грюнвальда - вполне феодальная страна: у Збышка есть герб на щите, дама сердца, он хочет побеждать ради неё других на турнирах и служить своему королю с тем, чтобы тот дал ему мужиков для Богданца, а если Збышко провинится, пусть король его судит. Но только так, чтобы не уронить ни свою, ни его, збышкову, рыцарскую честь. Герой, кстати, хотел вызвать Ямонта на поединок за столь недостойное предложение - на топорах на утоптанной земле - но вовремя одумался: во-первых, его вели в тюрьму, а во-вторых, Ямонт, хоть и князь, но дикарь, и в поединке с ним мало было бы чести.
Не берусь судить о том, насколько быстро такие вот Ямонты поверили в Христа, но понять преимущества польских порядков они должны были с ходу. Построить с нуля институты в обширной стране трудно, и Кревская уния сделала возможным более лёгкий путь: заимствовать уже готовое; встраиваться в индивидуальном порядке в уже созданные продвинутым соседом корпорации. Брать польский герб, добиваться польского шляхетства, присягать польскому королю. А там и отдавать Польше литовскую землю. Так что, заключая унию с Польшей, «храбрая Литва» как государство уже была обречена. Но её это, похоже, устраивало…
«-Знаешь, что я тебе скажу: ты удавись! Лучше всего сразу удавись. Король разгневался, и тебе всё равно отрубят голову. Почему бы тебе его не потешить? Удавись, друг мой! У нас такой обычай.
Збышко, в полубеспамятстве от страха и стыда, сперва, казалось, не понял речей князя, но, постигнув наконец их смысл, даже приостановился в изумлении.
- Что это ты болтаешь?
- Удавись! Зачем это нужно, чтобы тебя судили? Короля потешишь! - повторил Ямонт.
- Сам удавись! - воскликнул молодой рыцарь. - Как будто и крещёный ты, а шкура у тебя осталась языческая, ты даже не понимаешь, что грех христианину душу свою губить».
И только прочитав Яна Длугоша, я понял, откуда это взялось.
«Год Господень 1410», союзная армия уже вторглась в земли Ордена и сожгла городок Лютерберг. Особенно отличились при грабеже, если верить поляку Длугошу, литвины и татары. Да так отличились, что командованию пришлось принимать меры. «Когда… были представлены двое литовцев, наиболее виновных, то, по велению великого князя литовского Александра [Витовта - Н.Э.], их заставили самих себя повесить. Исполняя веление князя Александра, они сначала ставят виселицу, сколоченную собственными руками; затем без всякого понуждения всходят на неё и, наконец, сами накидывают себе на шею петлю; при этом один понукает другого, который, казалось ему, слишком медлит, скорее выполнить приказание, пока гнев князя не воспламенился сильнее». Никакого помилования в последний момент, конечно, не последовало.
Длугош наблюдал за этим примерно с тем же чувством, с каким, наверное, капитан Кук наблюдал за людоедскими ритуалами жителей Сандвичевых островов. «Дикари-с!» Определённое культурное отставание здесь налицо, только христианство здесь не при чём. Ведь Польша времён Грюнвальда - вполне феодальная страна: у Збышка есть герб на щите, дама сердца, он хочет побеждать ради неё других на турнирах и служить своему королю с тем, чтобы тот дал ему мужиков для Богданца, а если Збышко провинится, пусть король его судит. Но только так, чтобы не уронить ни свою, ни его, збышкову, рыцарскую честь. Герой, кстати, хотел вызвать Ямонта на поединок за столь недостойное предложение - на топорах на утоптанной земле - но вовремя одумался: во-первых, его вели в тюрьму, а во-вторых, Ямонт, хоть и князь, но дикарь, и в поединке с ним мало было бы чести.
Не берусь судить о том, насколько быстро такие вот Ямонты поверили в Христа, но понять преимущества польских порядков они должны были с ходу. Построить с нуля институты в обширной стране трудно, и Кревская уния сделала возможным более лёгкий путь: заимствовать уже готовое; встраиваться в индивидуальном порядке в уже созданные продвинутым соседом корпорации. Брать польский герб, добиваться польского шляхетства, присягать польскому королю. А там и отдавать Польше литовскую землю. Так что, заключая унию с Польшей, «храбрая Литва» как государство уже была обречена. Но её это, похоже, устраивало…