В кабинете главного художника «Мастерской Петра Фоменко» Владимира Максимова нет мониторов и планшетов, зато много карандашей и бумаги. Все эскизы и проекты создаются исключительно от руки. Свой первый спектакль для «Мастерской» - «Балаганчик» - Владимир Геннадьевич создал еще в 1994 году, и с тех пор работает в театре, который много лет поддерживает банк ВТБ, главным художником. Корреспондент VTBRussia.ru встретился с Владимиром Максимовым сразу после открытия нового сезона.
- Говорят, Петр Наумович Фоменко утверждал: пять штампов для режиссера - это бедность, а пять тысяч штампов - школа. К художнику-постановщику применимо это правило?
- Ну и вопросик… И да, и нет. Петр Наумович на первой встрече мог сказать: «Мне на сцене ничего не надо: будем делать бедный театр. А ты просто находись рядом». А закончится потом все большой и дорогой конструкцией.
- Как строится работа главного художника? Здесь первую скрипку играет режиссер?
- Теоретически режиссер обязан поставить художнику задачи. Или как минимум сказать, в какой стилистике он будет работать: комедия, драма… Но с Петром Наумовичем такого не происходило: ни разу ничего не скажет, но попросит приходить на репетиции и мимоходом касаться каких-то вещей. Они и подтолкнут найти нужное решение. Разбирая пьесу по мелочам, добираясь до сути, он будет общаться с актерами и нет-нет, но бросит в мою сторону какие-то реплики. Он вообще любил, чтобы на читках были все - и художник-постановщик, и художник по костюмам. А когда начинали «вставать из-за стола», то тут и звукорежиссер требовался. Вот в этой каше что-то и рождалось.
- То есть художник все время ходит на репетиции?
- С другими режиссерами, конечно, нет. Но Петру Наумовичу как откажешь?!
- Но наверняка вы же не просто безмолвно присутствовали?
- Вот два конкретных и диаметрально противоположных примера. На спектакле «Три сестры» я поспешил и принес макет Петру Наумовичу, когда у него в голове идея в целом еще не созрела. Он дал понять, что ему все одновременно и нравится, и смущает. Я пошел напролом: «Петр Наумович, мы это выкидываем и придумываем что-то новое или как-то будем развивать идею дальше?» Он ответил: «И да, и нет», то есть - отстань. Через месяц Фоменко пришел ко мне и сказал: «Я принял решение: мы идем за художником». Получается, я, как бы опередив его, смог попасть в нужную концепцию. А вот на спектакле «Одна абсолютно счастливая деревня» получил уже конкретную задачу. Он говорит: «Я вижу два берега: правый и левый, зрители находятся с обеих сторон, а актеры не встают на пол. Ходят только по мосточкам». И я пошел за Петром Наумовичем.
- Минимум предметов и максимум трансформаций - это дань кочевой театральной жизни? Или это ваш художественный метод?
- Петр Наумович сто лет тому назад спросил меня: «Какой главный сценографический элемент на сцене?» Я задумался и уточнил: «А какого спектакля?» Как еще ответить на этот вопрос?! Он сказал: «Да ну тебя!» Я мучился несколько дней - Фоменко просто так вопрос бы не задал. И вот появился повод, я ему говорю: «Вот вы меня спросили...» Он ответил: «Главный сценографический элемент на сцене - это лицо актера!» Так вот, мой принцип - на сцене не должно быть лишних вещей. Каждый предмет должен обыгрываться актером. Обыгрываться должны не пять, не десять процентов декораций, а девяносто. Как пример, спектакль «Триптих». Вторая часть. Петр Наумович меня просил обязательно сделать надгробия. Я спорил до хрипоты, говорил: «Петр Наумович, если мы сделаем надгробия, у нас тут же возникнут проблемы: как они появятся, как уйдут. Мы отыграем на них свои две-три минуты, а дальше что?! Убрать некому, занавес опустить не можем. И вот если мы эти коробки сделаем, они нам помешают». В итоге надгробия сделали световыми. Они смотрятся как настоящие. Это оправданный минимализм. Заказать их было проще простого, но пришлось бы делать остановку: подождите, сейчас уберем реквизит. А тут мы решили все и сценографически, и с пользой для технологии. Перемена может быть грязной, корявой, невкусной. А вот это - чистая перемена.
- Актеры говорят, что и у Фоменко, и у Каменьковича спектакль - продукт коллективной мысли. Всегда есть разговоры, обсуждения. Получается, со сценографией похожая история?
- Демократия была и есть в «Мастерской Петра Фоменко». В своей жизни я оформил около шестидесяти спектаклей, из них примерно десять - с Петром Наумовичем. И вот из них ни одной похожей работы не было. В какой-то момент я подумал, что могу просчитать реакцию и желание Фоменко. Бежишь, думаешь: «Вот прелесть! Точно понравится». Ни разу не просчитал.
- В первое время у театра не было своего помещения, то есть требовались легкие универсальные решения, которые могли быть приспособлены на любой площадке. Как сделать художественную часть спектакля, чтобы он и в Александринке смотрелся, и на какой-нибудь крошечной сцене?
- Здесь как раз пригодилась работа на стороне: я же много лет мотался по театральным площадкам и знал все московские сцены. Когда мы начали первый спектакль с Петром Наумовичем, это было в кинотеатре где-то на Таганке, я сразу старался сделать его универсальным. Потом Петру Наумовичу дали помещение в кинотеатре «Киев». Там нужно было придумать, как оснастить два зала. Один решили сделать вдоль колонн, второй - в направлении на колонны. И вот «на колонны» вышло десять-двенадцать метров по ширине - средний размер сцены московского драматического театра. Кроме того, помог опыт заграничных гастролей, когда нужно было монтировать декорации в самых разных театрах, и я понимал, как из малой формы выйти на большую. Было очевидно, что без гастрольной жизни мы не выживем и в декорациях это нужно учитывать сразу.
- Как происходил переход с малой сцены на большую? Например, «Дом, где разбиваются сердца» - там же огромная конструкция.
- Этот спектакль вышел из Зеленого зала в старом здании. Мы его играли по диагонали с той же самой конструкцией. «Семейное счастье» вышло из Серого зала там же. Я достроил местные сталинские колонны в стиле левой части. Один из лучших спектаклей - «Война и мир», где мы решили: а зачем искать что-то новое при переходе на большую сцену? И вот пять колонн сталинского зала мы воссоздали на большой сцене. И самое интересное: никто не обратил на это внимания. Они вписались в эту сценографию!
- В спектакле «Рыжий» зрители сидят на подиуме в центре, и его повороты - целое приключение, поездка от одной остановки к другой. Откуда взялось это решение?
- «Рыжий» родился из самостоятельных работ. Стажеры сварганили композицию, где было несколько мест действия. Обязательно - парк Маяковского, общежитие, крыша и промзона. Стульчики поставили не рядами, а в центре, и сказали: «Мы играем то направо, то налево, и вы поворачивайтесь». Был показ для своих - Петр Наумович, Евгений Борисович, часть актеров старшего поколения. Все так радовались - классно выходит! И Петр Наумович сказал: «Надо эту работу не бросать, а идти дальше: может выйти хороший спектакль. А ты, Максимов, подключайся». Автоматически встало два варианта - или посадить зрителей на круг, или каждый стульчик сделать вращающимся. И я сказал Каменьковичу: «Жень, ну уже этих стульчиков вращающихся столько было в разных театрах. Надо что-то придумать. Давайте я попробую рассчитать, и посмотрим, сколько человек можно посадить на кругу». Вот так возникла эта идея.
- Получается, ключевая в спектакле тема поезда возникла следующим этапом?
- Да! Когда было решено с кругом - это сорок четыре места, - я стал делать основное. Так как меня просили много не строить, для общежития использовал каркас от «Войны и мира», на зрительские трибуны, которые некуда было убрать, я поставил крышу. Заодно их спрятал. - МХАТ, Малый театр славились точным воспроизведением интерьера. А как вам эта традиция? - Очень может быть, завтра я стану использовать именно такое решение. Я пытался сделать в этом стиле спектакль «Бесприданница». Хотел жесткие, тяжелые кулисы, массивные декорации, перспективу. Придумал деревянную конструкцию, показывающую уездный город. Вот как на занавесе нарисованы кафе, дом и церковь. Занавес открывается, и все это стоит на сцене. Деньги мне давали. Но не вышло. Петр Наумович вырвал все из макета, сказал: «Не надо». Я хоть и пытался спорить, но проиграл. Может, и хорошо. Получилась такая легкая, слегка незаконченная по сценографии, как мне кажется, работа.
- А кто рисовал занавес?
- Я рисовал. Кульман вместо компьютера.
- Вы окончили технический вуз, что довольно необычно для художника.
- Я окончил автомеханический институт, но занимался промышленным дизайном. Потом до тридцати лет работал конструктором в Мосавтотехобслуживании.
- А как оказались в театре?
- Судьба! Я познакомился с Олегом Шейнцисом, главным художником «Ленкома». И вот в «Юноне и Авось», самом модном тогда спектакле, возникла проблема, и меня позвали на помощь. Проблема была чисто технической - в театральной школе-студии сопромат учат плохо, - а я знал хорошо и справился без труда. Так меня взяли в штат театра. И понеслось. Как художник-конструктор я работал со всеми театральными художниками того времени. Как говорится, пошел по театрам. Это и были мои университеты. Лет десять провел в шейнцисовской команде, видел, как работают Марк Захаров, Роман Виктюк, Костя Райкин. К нам в мастерскую приходили актеры, спорили, что-то доказывали, - очень интересно! Потом довелось самостоятельно оформить спектакль, а позже судьба свела меня с Иваном Поповски, учеником Фоменко. Он пригласил меня на спектакль «Балаганчик», совместную работу с французами. А после показа «Балаганчика» в Москве Петр Наумович позвал меня в театр на должность. Вот так я попал в «Мастерскую». Это был 1994 год, театр тогда только образовывался.
- В вашей работе больше художественной или технической части?
- Как главный художник театра я должен сказать, что, конечно, художественной. Но я считаю, что техническая часть не менее важна. Как с упомянутой крышей в «Рыжем», я не жду спасибо от монтировщиков, просто знаю, что с хранением в театре большая проблема. Здесь не любят списывать спектакли. Как художник я обязан был решить техническую проблему. Потому что грош мне цена, если я придумаю художественное решение, но завалю театр реквизитом.
- В вашем кабинете есть кульман, линейки, но нет ноутбуков и планшетов. Нетипичная обстановка для начала XXI века.
- Мне не нравится рисовать на компьютере. Конечно, я умею, но бумага, карандаш, ластик, кульман - это роднее.
- Как вам кажется, ручной труд отходит навсегда?
- По-разному! Есть художники, которые работают только на компьютере, кто-то предпочитает рисовать вручную. Мне кажется, хороший эскиз радует глаз режиссера, хороший чертеж радует заведующего мастерскими, слесаря и столяра. И когда мастеру принесут красивый чертеж, сделанный руками, он иначе будет к нему относиться, чем к распечатанному, и сделает лучше. Я даже эскиз чемодана стараюсь сделать красиво. Мне нравится заниматься графикой. На каждый спектакль есть папка с эскизами и чертежами. На компьютере, на мой взгляд, так не получится.
Источник.