Интервью Галины Тюниной журналу "Королевские ворота"

[lana_gorokhova]

Актриса Галина Тюнина: Сцена Калининградского драмтеатра - сложная




Га­ли­на Тю­ни­на, прибывшая в Калининград на "Балтийские сезоны", ред­ко сни­ма­ет­ся в ки­но. Она - ак­т­ри­са те­ат­раль­ная. Но каж­дая ее роль - и в ки­но, и в те­ат­ре - со­вер­шен­ное ак­тер­ское соз­да­ние.

- На­вер­ное, после спек­так­ля вас час­то спра­ши­ва­ют, в чем для вас "се­мей­ное счас­тие"...

- Да, и луч­ше этот вопрос не за­да­вать, и не от­ве­чать на не­го. По Льву Ни­ко­ла­е­ви­чу Тол­с­то­му, "счас­тье - это жизнь для дру­го­го", а то, что ви­дит на сце­не зри­тель, - это толь­ко то, что он ви­дит. Это вол­шеб­ст­во, дви­же­ние све­та и те­ни, слов, го­ло­са, де­ко­ра­ций, все, что про­ис­хо­дит толь­ко здесь и сей­час и боль­ше ни­ког­да и ниг­де не пов­то­рит­ся. За это вол­шеб­ст­во я и люб­лю те­атр. Ки­но это­го не да­ет, по­это­му я ма­ло сни­ма­юсь.

- Мне по­ка­за­лось, что ва­ша ге­ро­и­ня Ка­тя на са­мом де­ле счас­т­ли­ва. Она жи­вет для Ма­ши, для ее де­тей. В кон­це спек­так­ля она бе­рет­ся за эту чай­ную кук­лу, как мать за пог­ре­муш­ку, что­бы уте­шить пла­чу­ще­го ре­бен­ка...

- Вот вы это уви­де­ли (улы­ба­ет­ся)… Этот спек­такль идет дос­та­точ­но дав­но, изначаль­но в нем иг­ра­ли дру­гие ар­тис­ты. Я бы­ла вве­де­на в спек­такль по­сле то­го, как из те­ат­ра уш­ла ис­пол­ни­тель­ни­ца ро­ли Ка­ти - Людмила Ива­нов­на Ари­ни­на. "Семей­ное счас­тие" очень мно­го ез­ди­ло на гас­т­ро­ли, и за гра­ни­цу то­же, а ей уже лет во­семь­де­сят, она прос­то уста­ла. Так что соз­да­ва­ла эту роль она, я ее подхватила, но не со­чи­ня­ла са­ма. Но мне очень до­рог этот спек­такль, он, что на­зы­ва­ет­ся, "кружев­ной", спле­тен­ный из ни­че­го... Из зву­ков, из слов, из му­зы­ки, из све­та… из прос­тей­ших де­ко­ра­ций...

-  Как вам по­нра­ви­лась сце­на Ка­ли­нин­град­ско­го дра­ма­ти­чес­ко­го те­ат­ра?

- По­нра­ви­лась. Это пло­щад­ка с хо­ро­шим зри­тель­ным за­лом, хо­ро­шей глу­би­ной на сце­не, но слож­ная. Зал уди­вил сво­им вни­ма­ни­ем, он дей­ст­ви­тель­но вни­мал, очень ис­к­рен­не вос­при­ни­мал про­ис­хо­дя­щее. А в Мос­к­ве у ме­ня ино­гда есть ощуще­ние пуб­ли­ки, из­ба­ло­ван­ной раз­ны­ми те­ат­ра­ми. Мос­ков­ские зри­те­ли вначале смот­рят, по­том, ес­ли им нра­вит­ся, они идут на сбли­же­ние, и по­лу­ча­ет­ся, что к кон­цу спек­так­ля они уже при­ни­ма­ют то, что им по­ка­за­ли. Как пра­ви­ло, принимают. А как, по-ва­ше­му, пуб­ли­ка от­ре­а­ги­ро­ва­ла на спек­такль?

- Мне бы хо­те­лось ду­мать, что ей пон­ра­ви­лось. Хо­тя... Вот в гар­де­ро­бе пе­ре­до мной сто­я­ли две жен­щи­ны сред­них лет, по­дру­ги. Одна го­во­ри­ла, что по­ста­нов­ка - неод­но­знач­ная и нуж­но пе­ре­чи­тать Тол­с­то­го. Дру­гая от­ве­ча­ла: "У те­бя до­ма - мой Тол­с­той, ког­да про­чтешь, вер­ни кни­гу, я то­же по­чи­таю".

- Ну, ес­ли лю­ди по­сле спек­так­ля хо­тят пе­ре­чи­тать Тол­с­то­го, - это осо­бое ка­чес­т­во. Мы се­год­ня зав­т­ра­ка­ли в рес­то­ра­не гос­ти­ни­цы, и за со­сед­ни­ми сто­ли­ка­ми си­де­ли два яв­но де­ло­вых че­ло­ве­ка в стро­гих кос­тю­мах. Они за­ме­ти­ли у нас на сто­ле книж­ки, ко­то­рые мы ку­пи­ли здесь, что­бы что-то узнать о го­ро­де, од­на кни­га - про ке­ниг­с­берг­скую кре­пость, за­мок. А вто­рая на­зы­ва­ет­ся "Тай­ны Пил­лау", я купила ее в аэро­пор­ту. И вот один из них под­хо­дит: "Мож­но, я по­смот­рю ва­шу книж­ку? Я прос­то ин­те­ре­су­юсь, а у ме­ня та­кой кни­ги нет, это уже тре­тье из­да­ние". В Мос­к­ве, что­бы кто-то в ка­фе по­до­шел и прос­то по­ин­те­ре­со­вал­ся книж­кой, ко­то­рая ле­жит у ме­ня на сто­ле... Та­ко­го дав­но не бы­ло. Ме­ня по­ра­до­ва­ло, что че­ло­век мо­жет с та­ким ис­к­рен­ним ин­те­ре­сом об­ра­тить­ся к не­зна­ком­цу… Вы­хо­дит, что калининград­ская пуб­ли­ка чи­та­ет...



Сцена из спектакля "Семейное счастье" в калининградском драмтеатре.

- Мой ре­дак­тор ут­ром спро­си­ла о спек­так­ле: аван­гар­д­ный он или нет? (Тюнина сме­ет­ся.) Она со­би­ра­ет­ся пой­ти с сы­ном, ему 19 лет, и он не лю­бит аван­гар­д­ные по­ста­нов­ки. Нет, от­ве­чаю я, все ка­жет­ся прос­тым и близ­ким. На прош­лых "се­зо­нах" они хо­ди­ли на "Же­нить­бу" Фо­ки­на, и юно­ше не понра­ви­лось...

- Фо­кин - это со­всем дру­гое де­ло… Еще у ме­ня бы­ло ощу­ще­ние, что лю­ди дав­но не ви­де­ли та­ко­го те­ат­ра, в смыс­ле - та­кой прос­то­ты и, в то же вре­мя, условности. Это и от­ли­ча­ет Пет­ра На­умы­ча Фо­мен­ко. Тут, с од­ной сто­ро­ны, все прос­то, без ре­жис­сер­ских на­во­ро­тов, а с дру­гой - в этом те­ат­ре при­сут­ст­ву­ет услов­ность, для ко­то­рой не­об­хо­ди­ма не­ко­то­рая под­го­тов­лен­ность. Это и ког­да прос­тран­ст­во в прос­тран­ст­ве, и ког­да ав­тор­ский текст на­чи­на­ет ра­бо­тать и зву­чать, как тест персо­на­жей, что все-та­ки не­прос­то для зри­те­ля, ко­то­рый вос­пи­ты­ва­ет­ся на телевизион­ных се­ри­а­лах или ан­т­реп­риз­ных спек­так­лях.



- В фо­йе один муж­чи­на го­во­рил дру­го­му как раз об этой услов­нос­ти, он удивлял­ся то­му, что ко­лон­на с прис­тав­ной ле­сен­кой - это цве­ту­щее дерево, что муж сто­ит за кон­тор­кой, гре­мит сче­та­ми, а же­на - ря­дом с други­ми, и муж ни­как на это не ре­­а­ги­ру­ет, это вы­зва­ло не­до­уме­ние...

- Это как раз то, что на­зы­ва­ет­ся те­ат­ром, - ког­да у лю­дей дол­ж­ны вклю­чать­ся фан­та­зия и воз­мож­ность до­пу­ще­ния. И тут сто­ит по­нять, что те­атр Пет­ра На­умы­ча - это преж­де все­го те­атр сло­ва. Сло­ва, ко­то­рое от­ве­ча­ет за смысл, за об­раз. Мы вче­ра го­во­ри­ли не­мно­го о со­вре­мен­ной дра­ма­тур­гии, и я, ес­ли чес­т­но, не очень по­ни­маю, что это та­кое, кро­ме то­го, что дра­ма­ти­чес­кое про­из­ве­де­ние на­пи­са­но тем язы­ком, на ко­то­ром го­во­рят се­го­дня. И тут, мне ка­жет­ся, есть опас­ность, что сло­во ста­нет са­мо­це­лью. Тог­да оно те­ря­ет­ся и ис­че­за­ет. Играть та­кой те­атр очень лег­ко, по­то­му что все узна­ва­е­мо, не не­сет ни­ка­кой от­вет­ст­вен­нос­ти, не тре­бу­ет глу­бо­кой про­ра­бот­ки: мы выш­ли на ули­цу и по­том вос­про­из­ве­ли услы­шан­ное. И даль­ше мы ли­бо сле­дим за сю­же­том…

- ...Ли­бо смот­рим на то, как это сде­ла­но, ес­ли нам уже неин­те­рес­но, что…

- Ну да, сей­час во­об­ще счи­та­ет­ся, что ре­жис­сер­ский кон­цеп­ту­аль­ный те­атр - главное и без не­го ни­ку­да.

- Это в не­ко­то­рой сте­пе­ни тен­ден­ция та­кая в ис­кус­стве - гла­вен­ст­во фор­мы над со­дер­жа­ни­ем…

- Сей­час мно­гие тре­бу­ют со­кра­ще­ния спек­так­лей. Они хо­тят, что­бы спек­такль шел пол­то­ра или два ча­са. По­че­му? По­то­му что, ког­да нет сло­ва, ког­да не­че­го смот­реть, лю­ди быс­т­ро уста­ют, а для раз­вле­че­ния это оп­ти­маль­ное вре­мя - один час трид­цать ми­нут. У нас в те­ат­ре "Улисс" идет шесть ча­сов, и это слож­ней­шее для вос­при­я­тия про­из­ве­де­ние. Мо­гу ска­зать, что, ког­да я смот­ре­ла "Улис­са", в ка­кой-то мо­мент мне ста­ло все рав­но, сколь­ко про­шло вре­ме­ни, по­то­му что за эти ча­сы про­изо­шло сли­я­ние с жиз­нью, ко­то­рая тек­ла на сце­не… Ино­гда для то­го, что­бы что-то с то­бой про­изо­шло в те­ат­ре, ты дол­жен от­дать это­му вре­мя. На­ши спек­так­ли длят­ся по три-че­ты­ре ча­са, и мно­гие во­ют: "Ой, не бу­дут смот­реть, бу­дут ухо­дить". Но Петр На­умыч не слу­ша­ет и де­ла­ет длин­ные спек­так­ли с дву­мя-тре­мя ан­т­рак­та­ми. "Се­мей­ное счас­тие" у нас счи­та­ет­ся са­мым ко­рот­ким, прос­то не­при­лич­но ко­рот­ким.



- Что вы чув­ст­ву­е­те, ког­да чи­та­е­те про­из­ве­де­ние, по ко­то­ро­му бу­дет по­став­лен спек­такль?

- Ког­да чи­та­ешь Тол­с­то­го или Че­хо­ва, каж­дый раз от­кры­ва­ешь их за­но­во, да­же ес­ли чи­та­ешь в со­тый или сто пер­вый раз. А ког­да чи­та­ешь про­из­ве­де­ние и зна­ешь, что этот пер­со­наж бу­дешь иг­рать, пер­вая мысль, ко­то­рая по­се­ща­ет, - это не­воз­мож­но. Это ог­ром­ный путь пе­ре­ло­же­ния язы­ка ли­те­ра­ту­ры на язык те­ат­ра, и до­пус­тить, что это по­лу­чит­ся, нель­зя ни­ка­ким об­ра­зом. По­ка это уда­ет­ся толь­ко Пет­ру На­умы­чу.

- А иде­аль­ный зри­тель - он кто?

- Тот, кто се­го­дня при­шел.

- Что вы де­ла­е­те на сце­не: раз­вле­ка­е­те зри­те­ля, рас­ска­зы­ва­е­те ему ка­кую-то ис­то­рию? Ка­кая у вас за­да­ча?

- Отве­чу так: моя за­да­ча - сде­лать свою ра­бо­ту, а зри­тель дол­жен сде­лать свою ра­бо­ту. Да, она есть у не­го. Хо­дить в те­атр - не раз­в­ле­че­ние, хо­тя ко­неч­ный ре­зуль­тат мож­но и так на­звать. Вос­при­я­тие - это труд, ре­ак­ция на спек­такль - труд ду­ши. По­это­му я де­лаю свое де­ло, они - свое, вмес­те у нас по­лу­ча­ет­ся те­атр.



- Мы го­во­ри­ли о том, что зри­те­ли узна­ют се­бя в спек­так­ле. На­сколь­ко важ­но это узна­ва­ние?

- Я вспом­ни­ла фра­зу Во­ло­ди­на: "Чем глуб­же кос­нешь­ся сво­ей ду­ши, тем бли­же ока­жешь­ся к дру­го­му". Я точ­но уве­ре­на: что­бы дот­ро­нуть­ся до дру­го­го че­ло­ве­ка, нуж­но в пер­вую оче­редь как мож­но глуб­же кос­нуть­ся се­бя. И те­атр вы­пол­ня­ет эту за­да­чу. И луч­ше Ста­нис­лав­ско­го по­ка ни­кто ни­че­го не при­ду­мал: про­жи­ва­ние, вжи­ва­ние, вхож­де­ние - про­цесс за­клю­ча­ет­ся имен­но в этом. И ес­ли вам кто-то ска­жет, что мо­жет об­хо­дить­ся без это­го, он вас об­ма­нет. Дру­гое де­ло, что у каж­до­го ак­те­ра это про­хо­дит по-раз­но­му, но все рав­но без это­го про­фес­сии ак­те­ра не сущес­т­ву­ет. Ведь хи­рур­гу для то­го, что­бы про­опе­ри­ро­вать че­ло­ве­ка, не­об­хо­ди­мо сде­лать раз­рез, и, ес­ли он бу­дет толь­ко де­лать вид, что раз­ре­за­ет, то это уже не хирург. Так и ак­тер… Зри­те­ля слож­но об­ма­нуть, хо­тя он бы­ва­ет раз­ный - слож­ный, по­про­ще... Вот он иног­да не мо­жет объяс­нить, по­че­му это его тро­га­ет или не тро­га­ет, но всег­да есть то, к че­му он при­со­е­ди­ня­ет­ся. И всег­да он понимает, ес­ли нет ни­че­го, что мог­ло бы его за­це­пить...

- Для че­го вы вы­хо­ди­те на сце­ну?

- Не знаю. В те­ат­ре слу­жат, не ра­бо­та­ют, и слу­же­ние за­клю­ча­ет­ся в том, что­бы то, что ты де­ла­ешь, в ка­кой-то мо­мент ста­но­ви­лось со­вер­шен­ст­вом, и вот в этом ника­ки


Оригинал статьи здесь (и тоже с откушенным "хвостом" :( Но, может, поправят...)