Д.Ливен. Дворянин на поле брани - Окончание
Оригинал взят у bigbeast_kd в Д.Ливен. Дворянин на поле брани - Окончание
Если слабость российской армии отнюдь не определялась ее аристократизмом, то прусская армия являла собой исключительное сочетание аристократизма и силы. Это явление представляет значительную проблему для историков, так же как и для социологов и политологов. Предполагается, что девятнадцатый век был эпохой, когда буржуазия отняла у аристократии роль вершителя судеб Европы. Принято считать, что ведущую позицию среднего класса предопределило то, что он владел высокоразвитой промышленностью, обладал профессионализмом и образованием, более соответствующим руководящей роли в усложнившемся и технически развитом мире. Но до 1914 г. самыми крупными, сложными и наиболее технически развитыми организациями Европы являлись армии. И самой сильной и хорошо организованной, но при этом самой аристократичной по своему составу армией на континенте была прусско-германская армия, стан не только наиболее выдающихся мировых военных умов, но и в высшей степени благородного по духу офицерского корпуса, который ревниво оберегал свое право драться на дуэлях и свою полуфеодальную преданность верховному главнокомандующему, полусамодержавному наследному императору. Несомненно, прусско-германская армия была более аристократичной и сильной, чем армия Франца-Иосифа, чей офицерский корпус был набит в основном выходцами из низших слоев среднего класса; к тому же, по прусским стандартам, в рядах этой армии находилось чересчур много евреев. В 1870-1871 гг. прусская армия убедительно доказала свое превосходство над генералами Наполеона III, подавляющее большинство которых было испытанными и опытными профессионалами буржуазного происхождения. Прусская военно-аристократическая элита представляла собой классический образец успешной адаптации высшего класса к техническим и профессиональным требованиям современного мира.
Стержнем армии был юнкерский офицерский корпус. Совместно с Гогенцоллернами юнкеры создали армию. Они установили ее традиции и сформировали ее дух. Юнкеры обладали всеми военными качествами, предполагаемыми у представителей стойкого, но бедного класса сельских дворян, чьим многочисленным сыновьям нередко приходилось искать себе достойную службу. Военная карьера была наиболее очевидным и приемлемым выбором, а поскольку уже в первой половине восемнадцатого века это стало традицией, отцы семейств с ранних лет воспитывали в своих отпрысках военные доблести и гордость, с течением лет превратившиеся в фамильное достояние, передававшееся по наследству. Юнкерское поместье, где все работы осуществлялись под личным надзором владельца, давало ему первый опыт командования людьми. Ольденбург-Янушау, например, заявляет следующее: «В любое время в любом случае я буду говорить от лица своих людей. Конечно, я никогда не отличался мягкостью, скорее, я всегда был уверен в том, что беспрекословное повиновение неизменно останется в моем имении главенствующим принципом». Здесь мы встречаемся с характерным для офицера викторианской эпохи сочетанием властности, жесткости и патернализма.
Лютеранская религия, с присущим ей понятием греха, призывом к повиновению законной власти и строгой верности долгу помогала формированию ценностей, единых как для юнкера, так и для работника. Отец Хельмута фон Герлаха в канун каждого Рождества устраивал для своих работников праздник. Однако чтобы они не слишком забывались, им, по настоянию хозяина, надлежало, перед началом увеселения, поцеловать руку у всех членов его семьи, включая детей. К тому же, он никогда не забывал предварить праздник речью, в которой перечислял прегрешения, совершенные каждым из его «людей» в течение уходящего года. Лютеранство не имеет ничего общего с мистицизмом и величественными обрядами, присущими русскому православию. Еще менее оно напоминает добродушный и благоприличный свод уставов снисходительной англиканской церкви в начале восемнадцатого века, чьим наиболее верным воплощением, столь часто встречавшимся и в викторианские времена, был приверженный радостям охоты приходской священник.
Страна юнкеров по большей своей части не отличалась ни красотой, ни богатством. «На самом деле Марка (Бранденбург - прим.мое) всегда была колониальной землей. Политическое ее завоевание завершилось в тринадцатом веке, хотя экономическое завоевание продолжается до наших дней. Так происходит потому, что здешняя природа весьма немилостива к человеку. Пески, болота и пустоши во всей своей скудости встречают его как врага; долгая и тяжелая работа необходима для того, чтобы подчинить их себе». Но юнкер хорошо приспособился к окружавшей его среде. Помещичий дом терялся среди подсобных хозяйственных строений, а планировку усадьбы диктовали в первую очередь практические, а не эстетические соображения. Хельмут фон Герлах вспоминает, что, когда тетушка его, фрейлина при незначительном дворе, вернулась домой, преисполненная изящных идей, она посоветовала отцу Хельмута перенести жилища прислуги таким образом, чтобы они не заслоняли вид из помещичьего дома. На это отец ответил, что он - практичный сельский житель, и предпочитает, чтобы хозяйство всегда находилось у него перед глазами. Тем же принципом он руководствовался и при размещении навозной ямы, чей запах пропитал все окрестности дома.
Именно из этого мира выходили люди, которые в период между 1866 и 1871 годом объединили Германию, люди, завоевавшие несколько сердитое восхищение баронессы Шпитцемберг из Вюртемберга. По ее мнению, люди эти, словно сделанные из «прочного грубого дерева», зачастую отличались хладнокровием, жесткостью, узостью взглядов, провинциализмом и упрямством. Но лучших из них вполне можно было назвать «серьезными, благородными и отважными мужами», наделенными «прусским чувством долга и прусским трудолюбием».
Однако, при всех своих юнкерских добродетелях, лишь своими собственными силами прусское сельское дворянство никогда бы не смогло превратить страну в великую военную державу. В девятнадцатом веке государство Гогенцоллернов выполнило еще два необходимых для этого условия - выказало готовность принимать на службу иностранцев и сформировало уважение к образованию. Шарнхорост, Гнейзенау и старший Мольтке - все они родились за пределами Пруссии, вышли из рядов протестантского дворянства Северной Германии или образованной буржуазии.
Традиции Генерального Штаба, которые они создали и воплощали в самих себе, способствовали величию Пруссии, так как благодаря им в этой стране всегда задумывались о воздействии социоэкономических изменений на методы ведения войны. В 1866-1871 годах Пруссия нанесла поражение Австрии и Франции не потому, что превосходила эти страны по численности населения, уровню экономического развития или была более современной в социальном аспекте. Она победила, потому что ее генералы тщательнее обдумывали свои действия, и, следовательно, мобилизовали больше солдат, быстрее их перемещали, лучше вооружали и отдавали более разумные распоряжения во время сражений. И если эти генералы были в некотором смысле менее гуманны, чем их предшественники, действовавшие в эпоху реформ, то одна из причин такой перемены заключалась в том, что, в отличие от своих отцов, они были детьми эры позитивизма, а не романтизма. Но и революционные военные преобразования, в которых они участвовали, существенно отличались от предшествующих. Превосходство Наполеона над врагами коренилось в способах организации армии и возбуждения ее боевого духа, а не в более совершенной военной технике. Учреждая прусское гражданство, Шарнхорст и Гнезенау намеревались поэтому, мобилизовав человеческий фактор, направить против французов их собственные идеи. Но к началу 1860-х годов технические новшества индустриальной революции внесли новаторские элементы и в ведение войны. Намного проще было поверить в то, что победу можно одержать при помощи связанных с техникой средств, которые совершенно не принимали в расчет гуманистические и даже демократические концепции ранних реформаторов.
Во время Первой мировой войны, положившей конец викторианской Европе, Британия и Германия выступили как главные силы в противоборствующих коалициях. Война дала им возможность проверить на деле свои военные системы, которые в обеих странах несли глубокий отпечаток аристократических традиций. На самом нижнем уровне системы эти имели много общего. Молодые аристократы обеих стран сражались, проявляя исключительную даже в военное время храбрость и самоотверженность. Поступая так, они не только хранили верность семейным традициям, но и бессознательно подтверждали присущие их классу притязания на лидерство в той сфере, где аристократия по-прежнему держала марку. На всех прочих уровнях действие двух военных систем было разительно несходным. На тактическом уровне прусско-германскую систему отличал больший профессионализм, гибкость и способность предугадывать ход событий.
В марте 1918 г. Людендорф добился прорыва, к которому Хейг с такой тупой решимостью стремился в течение двух предшествующих лет. Прусская армия не только обладала большим резервом профессиональных кадров; там поощрялись инициатива и продуманность действий, неотъемлемо присущие традициям Шарнхорста и Мольтке, традициям, столь чуждым Веллингтону и британской регулярной армии. Но на самом высоком уровне, а именно стратегически-политическом, английская аристократическая традиция беспрекословного подчинения армии гражданскому правительству доказала свое решительное превосходство над основным принципом юнкерства, в соответствии с которым армия сохраняла свободу от политических тисков. Техническое военное превосходство в 1914 и 1917 годах давало Германии шанс одержать победу. Однако отказ подчинить военную стратегию политическим целям и реалиям уничтожил этот шанс, привел к вступлению в войну Соединенных Штатов и бесплодным попыткам достичь полной победы над Тройственным союзом (Антантой) путем военного наступления. Победу Британского Военного кабинета над Гинденбургом и Людендорфом как раз и можно считать триумфом английской военно-аристократической системы над системой прусской.
Если слабость российской армии отнюдь не определялась ее аристократизмом, то прусская армия являла собой исключительное сочетание аристократизма и силы. Это явление представляет значительную проблему для историков, так же как и для социологов и политологов. Предполагается, что девятнадцатый век был эпохой, когда буржуазия отняла у аристократии роль вершителя судеб Европы. Принято считать, что ведущую позицию среднего класса предопределило то, что он владел высокоразвитой промышленностью, обладал профессионализмом и образованием, более соответствующим руководящей роли в усложнившемся и технически развитом мире. Но до 1914 г. самыми крупными, сложными и наиболее технически развитыми организациями Европы являлись армии. И самой сильной и хорошо организованной, но при этом самой аристократичной по своему составу армией на континенте была прусско-германская армия, стан не только наиболее выдающихся мировых военных умов, но и в высшей степени благородного по духу офицерского корпуса, который ревниво оберегал свое право драться на дуэлях и свою полуфеодальную преданность верховному главнокомандующему, полусамодержавному наследному императору. Несомненно, прусско-германская армия была более аристократичной и сильной, чем армия Франца-Иосифа, чей офицерский корпус был набит в основном выходцами из низших слоев среднего класса; к тому же, по прусским стандартам, в рядах этой армии находилось чересчур много евреев. В 1870-1871 гг. прусская армия убедительно доказала свое превосходство над генералами Наполеона III, подавляющее большинство которых было испытанными и опытными профессионалами буржуазного происхождения. Прусская военно-аристократическая элита представляла собой классический образец успешной адаптации высшего класса к техническим и профессиональным требованиям современного мира.
Стержнем армии был юнкерский офицерский корпус. Совместно с Гогенцоллернами юнкеры создали армию. Они установили ее традиции и сформировали ее дух. Юнкеры обладали всеми военными качествами, предполагаемыми у представителей стойкого, но бедного класса сельских дворян, чьим многочисленным сыновьям нередко приходилось искать себе достойную службу. Военная карьера была наиболее очевидным и приемлемым выбором, а поскольку уже в первой половине восемнадцатого века это стало традицией, отцы семейств с ранних лет воспитывали в своих отпрысках военные доблести и гордость, с течением лет превратившиеся в фамильное достояние, передававшееся по наследству. Юнкерское поместье, где все работы осуществлялись под личным надзором владельца, давало ему первый опыт командования людьми. Ольденбург-Янушау, например, заявляет следующее: «В любое время в любом случае я буду говорить от лица своих людей. Конечно, я никогда не отличался мягкостью, скорее, я всегда был уверен в том, что беспрекословное повиновение неизменно останется в моем имении главенствующим принципом». Здесь мы встречаемся с характерным для офицера викторианской эпохи сочетанием властности, жесткости и патернализма.
Лютеранская религия, с присущим ей понятием греха, призывом к повиновению законной власти и строгой верности долгу помогала формированию ценностей, единых как для юнкера, так и для работника. Отец Хельмута фон Герлаха в канун каждого Рождества устраивал для своих работников праздник. Однако чтобы они не слишком забывались, им, по настоянию хозяина, надлежало, перед началом увеселения, поцеловать руку у всех членов его семьи, включая детей. К тому же, он никогда не забывал предварить праздник речью, в которой перечислял прегрешения, совершенные каждым из его «людей» в течение уходящего года. Лютеранство не имеет ничего общего с мистицизмом и величественными обрядами, присущими русскому православию. Еще менее оно напоминает добродушный и благоприличный свод уставов снисходительной англиканской церкви в начале восемнадцатого века, чьим наиболее верным воплощением, столь часто встречавшимся и в викторианские времена, был приверженный радостям охоты приходской священник.
Страна юнкеров по большей своей части не отличалась ни красотой, ни богатством. «На самом деле Марка (Бранденбург - прим.мое) всегда была колониальной землей. Политическое ее завоевание завершилось в тринадцатом веке, хотя экономическое завоевание продолжается до наших дней. Так происходит потому, что здешняя природа весьма немилостива к человеку. Пески, болота и пустоши во всей своей скудости встречают его как врага; долгая и тяжелая работа необходима для того, чтобы подчинить их себе». Но юнкер хорошо приспособился к окружавшей его среде. Помещичий дом терялся среди подсобных хозяйственных строений, а планировку усадьбы диктовали в первую очередь практические, а не эстетические соображения. Хельмут фон Герлах вспоминает, что, когда тетушка его, фрейлина при незначительном дворе, вернулась домой, преисполненная изящных идей, она посоветовала отцу Хельмута перенести жилища прислуги таким образом, чтобы они не заслоняли вид из помещичьего дома. На это отец ответил, что он - практичный сельский житель, и предпочитает, чтобы хозяйство всегда находилось у него перед глазами. Тем же принципом он руководствовался и при размещении навозной ямы, чей запах пропитал все окрестности дома.
Именно из этого мира выходили люди, которые в период между 1866 и 1871 годом объединили Германию, люди, завоевавшие несколько сердитое восхищение баронессы Шпитцемберг из Вюртемберга. По ее мнению, люди эти, словно сделанные из «прочного грубого дерева», зачастую отличались хладнокровием, жесткостью, узостью взглядов, провинциализмом и упрямством. Но лучших из них вполне можно было назвать «серьезными, благородными и отважными мужами», наделенными «прусским чувством долга и прусским трудолюбием».
Однако, при всех своих юнкерских добродетелях, лишь своими собственными силами прусское сельское дворянство никогда бы не смогло превратить страну в великую военную державу. В девятнадцатом веке государство Гогенцоллернов выполнило еще два необходимых для этого условия - выказало готовность принимать на службу иностранцев и сформировало уважение к образованию. Шарнхорост, Гнейзенау и старший Мольтке - все они родились за пределами Пруссии, вышли из рядов протестантского дворянства Северной Германии или образованной буржуазии.
Традиции Генерального Штаба, которые они создали и воплощали в самих себе, способствовали величию Пруссии, так как благодаря им в этой стране всегда задумывались о воздействии социоэкономических изменений на методы ведения войны. В 1866-1871 годах Пруссия нанесла поражение Австрии и Франции не потому, что превосходила эти страны по численности населения, уровню экономического развития или была более современной в социальном аспекте. Она победила, потому что ее генералы тщательнее обдумывали свои действия, и, следовательно, мобилизовали больше солдат, быстрее их перемещали, лучше вооружали и отдавали более разумные распоряжения во время сражений. И если эти генералы были в некотором смысле менее гуманны, чем их предшественники, действовавшие в эпоху реформ, то одна из причин такой перемены заключалась в том, что, в отличие от своих отцов, они были детьми эры позитивизма, а не романтизма. Но и революционные военные преобразования, в которых они участвовали, существенно отличались от предшествующих. Превосходство Наполеона над врагами коренилось в способах организации армии и возбуждения ее боевого духа, а не в более совершенной военной технике. Учреждая прусское гражданство, Шарнхорст и Гнезенау намеревались поэтому, мобилизовав человеческий фактор, направить против французов их собственные идеи. Но к началу 1860-х годов технические новшества индустриальной революции внесли новаторские элементы и в ведение войны. Намного проще было поверить в то, что победу можно одержать при помощи связанных с техникой средств, которые совершенно не принимали в расчет гуманистические и даже демократические концепции ранних реформаторов.
Во время Первой мировой войны, положившей конец викторианской Европе, Британия и Германия выступили как главные силы в противоборствующих коалициях. Война дала им возможность проверить на деле свои военные системы, которые в обеих странах несли глубокий отпечаток аристократических традиций. На самом нижнем уровне системы эти имели много общего. Молодые аристократы обеих стран сражались, проявляя исключительную даже в военное время храбрость и самоотверженность. Поступая так, они не только хранили верность семейным традициям, но и бессознательно подтверждали присущие их классу притязания на лидерство в той сфере, где аристократия по-прежнему держала марку. На всех прочих уровнях действие двух военных систем было разительно несходным. На тактическом уровне прусско-германскую систему отличал больший профессионализм, гибкость и способность предугадывать ход событий.
В марте 1918 г. Людендорф добился прорыва, к которому Хейг с такой тупой решимостью стремился в течение двух предшествующих лет. Прусская армия не только обладала большим резервом профессиональных кадров; там поощрялись инициатива и продуманность действий, неотъемлемо присущие традициям Шарнхорста и Мольтке, традициям, столь чуждым Веллингтону и британской регулярной армии. Но на самом высоком уровне, а именно стратегически-политическом, английская аристократическая традиция беспрекословного подчинения армии гражданскому правительству доказала свое решительное превосходство над основным принципом юнкерства, в соответствии с которым армия сохраняла свободу от политических тисков. Техническое военное превосходство в 1914 и 1917 годах давало Германии шанс одержать победу. Однако отказ подчинить военную стратегию политическим целям и реалиям уничтожил этот шанс, привел к вступлению в войну Соединенных Штатов и бесплодным попыткам достичь полной победы над Тройственным союзом (Антантой) путем военного наступления. Победу Британского Военного кабинета над Гинденбургом и Людендорфом как раз и можно считать триумфом английской военно-аристократической системы над системой прусской.