ТРЕВОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Оригинал взят у pravdoiskatel77 в ТРЕВОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Оригинал взят у boris_yakemenko в ТРЕВОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Сложная, переломная ситуация, в которой находится сегодня российская цивилизация может драматически отразиться на Русской Церкви. Некоторые параллели, которые достаточно провести с событиями, произошедшими во Франции два столетия назад, помогают понять, как может выглядеть опасность и откуда она может появиться.
XVIII век, век Просвещения, впервые в европейской истории открыто поставил под вопрос целесообразность существования Церкви и идеи Бога. Тысячи просвещенных и образованных людей, очарованных перспективами всеобщего равенства, крепкого братства и необъятной свободы, вместе с Лапласом «перестали нуждаться в этой гипотезе», наговорили о Церкви множество несправедливостей и решили, что без Церкви можно обойтись. Памятником этому самоотвержению до сих пор во многих городах Франции остаются скульптуры святых с отбитыми головами на порталах соборов, башня Сен Жак в центре Парижа - все, что осталось после революции от грандиозной одноименной церкви, оскверненные гробницы святых. Желание обойтись без Церкви открыло в 1789 году эпоху таких на нее гонений, которых мир не знал со времен катакомб.
В 1801 году формально все кончилось, но вернуть ни политическое, ни тем более духовное влияние на общество Церкви так и не удалось. Соборы больше не жгли, но десакрализация культуры и общественной жизни продолжалась прежними темпами, превращая Церковь в бюро ритуальных и культурно-исторических услуг общества. От Церкви теперь требовались предложения по совершенствованию этических и этических представлений, предложения, которые носили, что важно, рекомендательный, а не обязательный характер. Общество оставляло за собой право соглашаться или не соглашаться с этими предложениями.
В результате Церковь все больше становится музеем, авторитетным лишь своей историей и артефактами, она больше почти ни у кого не вызывает желания преклониться и благоговеть, а совершенно другие чувства - иронию, снисходительность, равнодушие, отстраненное любование, недоумение - достаточно посмотреть Э.Ренана или А.Франса. Флобер считал что Нотр Дам де Пари и Сакре Кер принадлежат прошлому так же, как античные храмы Изиды и Беллоны, а Жюльен Сорель, читавший только Библию и никаких романов был странным исключением из правил. Отныне задача Церкви была украшать и облагораживать, а не учить, наставлять, указывать путь. Именно поэтому во французских романах Церковь становится нужна для создания атмосферы тайны и загадочности, для расцветки сюжета, романтизации героев. Жюль Валлес, писатель и политик, писал, что «женщине всегда не хватает изящества и нежности, если она не прошла через католицизм». То есть салон, музей, школа и Церковь уравниваются. Попытки вернуть Церкви утраченные позиции были сделаны только при папе Льве XIII в конце позапрошлого века, однако новации, к которым прибег понтифик, привели к другой крайности. Церковь слишком поддалась «духу мира сего» и сегодня мы наблюдаем отчаянные попытки актуализировать Церковь, доказать ее полезность и нужность, что выглядит как стыдливое оправдание, еще больше раззадоривающее антиклерикальные СМИ.
Русская Православная Церковь сегодня вступила в очень похожий период. ХХ век, который можно вполне сравнить с веком Просвещения по антропоцентризму, человеколатрии, вызывающему, доходящему до абсурда атеизму, точно так же поставил под вопрос целесообразность существования Церкви и идеи Бога. Гонения на Церковь в России, только более продолжительные и не менее жестокие, чем в эпоху Великой Французской революции, привели к схожему результату - падению авторитета Церкви, десакрализации культуры и общественной жизни. Всплеск интереса к Церкви в начале 1990-х годов сменился у многих равнодушием, «праздничным христианством», когда люди бывают в храмах только по двунадесятым праздникам в лучшем случае, а в худшем - один раз в год на Пасху. Потребность в вере удалось возродить, удалось заставить ощутить потребность в опоре вовне, однако все меньше действуют доказательства необходимости поместить свою веру в стены того или иного храма, в ограду той или иной Церкви. Из 82% верующих почти 46% «не соотносят свою веру с какой либо религией». (Опрос «Общественного мнения» и службы «Среда» весной 2011 г.). А это значит они пойдут за тем, кто понятным языком объяснит им их самих, атрибутирует их веру в тех или иных рамках. Закваска для нового Лютера уже готова, осталось только испечь.
Точно так же, как и во Франции в послереволюционный период, сегодня от Церкви в России требуют (открыто, тайно, подсознательно) культурно обслуживать общество, назидать без менторства и наставлять без принуждения, советовать, не убеждая, порицать, не грозя и не наказывая. Иными словами, помогать обманывать и успокаивать совесть. Наиболее «продвинутые» в истории Церкви сваливают на нее хосписы, тюрьмы, больницы, бродяг, пенсионеров и прочих, не прижившихся в этой жизни. Дескать, это основная историческая миссия Церкви - заботиться о выброшенных на обочину, под рублевский забор, а остальные в состоянии прожить до поры и без этой заботы. Соглашаются с храмами, богослужениями и таинствами - красиво, антикварно, фольклорно, пусть шаманят если это кому-то нужно, но нормальные то, современные, продвинутые дальше некуда люди понимают, что все это… хе-хе… в общем, вы меня поняли. Вместе с этим есть и та самая ирония и снисходительность и равнодушие. Боязнь «духа мира сего», ходьба на цыпочках, стремление усидеть сразу на всех стульях, приводит к обратному эффекту. Осторожность Церкви в те самые моменты, когда нужно решительное и твердое слово, аккуратнейшие оценки, деликатнейшие умолчания безо всяких специальных реформ насыщают Церковь тем самым духом того самого мира. Ибо дух не спрашивает разрешения, а мир не следит за тем, где именно кончаются его горизонты, и входит и входит и входит, ибо не встречает твердых преград.
Сегодня принято с удовлетворением констатировать наступление постсекулярной эпохи, в которой некоторые видят зарницы нового религиозного Реннесанса. Это вполне возможно, однако стоит вспомнить, что подлинная античность и античность, возрожденная эпохой Реннесанса, это несколько разные вещи. Можно радоваться возрождению Христианства, возвращению его в политическую и общественную жизнь, но нельзя не замечать, что это иное христианство. Христианство, которое, согласно М.Клавелю, все чаще подменяется христианскими ценностями, по Д.Мережковскому «огурцами с христианского огорода». Знакомый священник рассказывает: его на улице останавливает девушка, начинает спрашивать совета, запуталась, все наперекосяк, никак не может выбраться на твердую почву. В разговоре выясняется, что она верующая, часто ходит в храм, но не причащается, зато постоянно ставит свечи, прикладывается к иконам, заказывает молебны, ездит в паломничества. Спрашиваю в одной из групп, где преподаю (человек 30, от 18 до 20 лет) - кто был у преподобного Сергия в Лавре, кто причащается и исповедуется. В Лавре было человека четыре (группа почти все москвичи), исповедуется и причащается иногда пара человек. Однако у Матронушки были все до единого и не по одному разу, в храм подавляющее большинство ходит более или менее регулярно, почитают иконы и святых, ставят свечи и подают записки. Если спросить в любом храме, что больше любят прихожане - Литургию или акафисты и молебны, ответ будет очевиден (об этом писал еще архиепископ Михаил (Мудьюгин)). Те самые огурцы…
Вместе с тем все сильнее в Россию проникает западная нездоровая страсть к ангелам. О них снимают серьезные фильмы (например «Крылья желания» Вима Вендерса или «Город ангелов» Брэда Симберлинга), пишут книги, их видели миллионы людей. Один из исследователей, М.Эпштейн, подметивший эту страсть, точно замечает, что эти ангелы «вестники без Вести, суверенные духовные существа, над которыми нет никакого единоначалия, никакой всемогущей и всеведущей воли… Анатомия ангелического это духовная эклектика постатеизма, уже ускользнувшего от строгих постулатов единобожия и вместе с тем успевшего пройти сквозь мучительные искушения атеизма и вялое безразличие агностицизма. Все это уже позади: и вера во Всевышнего и неверие в Него…» То есть это те же «вестники без Вести» - молебны без молитвы, свечи без жертвы, паломничества без цели, почитание икон и припадание к мощам без Чаши, без стяжания благодати. То есть это плацебо, жизнь без смысла, кофе без кофеина, ценность без цены. Но осуждают старушку в храме, которая, оправдывая и осмысливая нежелание стоять и молиться, постоянно переставляет на подсвечниках свечи и тушит огарки, поправляет фитильки у лампад и носит записки.
Все эти явления носят массовый характер и являются чрезвычайно тревожным симптомом того, что, по выражению В.Соловьева, «протестантизм местного предания», тихая реформация, в категориях которой Церковь и в России сегодня очень многими воспринимается как бюро ритуальных услуг, уже поселилась в миллионах голов и, что хуже, сердец. Но для ее преодоления не обязательно начинать контрреформационные процессы - сегодня нет человека, который бы взял на себя такую ответственность. Лучше постараться найти человека, группу людей, которые бы от имени Церкви рискнули в христианских, православных категориях четко обозначить, отмерить начало и границы новой эпохи, в которую мы входим. И тем самым делегитимизировать, для начала, тихую реформацию. А затем уже воссоздавать потребность в Христианстве, а не его ценностях и атрибутах, в Христе, а не частице Его хитона или Креста.
Но это уже предмет для другого разговора.
Оригинал взят у boris_yakemenko в ТРЕВОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Сложная, переломная ситуация, в которой находится сегодня российская цивилизация может драматически отразиться на Русской Церкви. Некоторые параллели, которые достаточно провести с событиями, произошедшими во Франции два столетия назад, помогают понять, как может выглядеть опасность и откуда она может появиться.
XVIII век, век Просвещения, впервые в европейской истории открыто поставил под вопрос целесообразность существования Церкви и идеи Бога. Тысячи просвещенных и образованных людей, очарованных перспективами всеобщего равенства, крепкого братства и необъятной свободы, вместе с Лапласом «перестали нуждаться в этой гипотезе», наговорили о Церкви множество несправедливостей и решили, что без Церкви можно обойтись. Памятником этому самоотвержению до сих пор во многих городах Франции остаются скульптуры святых с отбитыми головами на порталах соборов, башня Сен Жак в центре Парижа - все, что осталось после революции от грандиозной одноименной церкви, оскверненные гробницы святых. Желание обойтись без Церкви открыло в 1789 году эпоху таких на нее гонений, которых мир не знал со времен катакомб.
В 1801 году формально все кончилось, но вернуть ни политическое, ни тем более духовное влияние на общество Церкви так и не удалось. Соборы больше не жгли, но десакрализация культуры и общественной жизни продолжалась прежними темпами, превращая Церковь в бюро ритуальных и культурно-исторических услуг общества. От Церкви теперь требовались предложения по совершенствованию этических и этических представлений, предложения, которые носили, что важно, рекомендательный, а не обязательный характер. Общество оставляло за собой право соглашаться или не соглашаться с этими предложениями.
В результате Церковь все больше становится музеем, авторитетным лишь своей историей и артефактами, она больше почти ни у кого не вызывает желания преклониться и благоговеть, а совершенно другие чувства - иронию, снисходительность, равнодушие, отстраненное любование, недоумение - достаточно посмотреть Э.Ренана или А.Франса. Флобер считал что Нотр Дам де Пари и Сакре Кер принадлежат прошлому так же, как античные храмы Изиды и Беллоны, а Жюльен Сорель, читавший только Библию и никаких романов был странным исключением из правил. Отныне задача Церкви была украшать и облагораживать, а не учить, наставлять, указывать путь. Именно поэтому во французских романах Церковь становится нужна для создания атмосферы тайны и загадочности, для расцветки сюжета, романтизации героев. Жюль Валлес, писатель и политик, писал, что «женщине всегда не хватает изящества и нежности, если она не прошла через католицизм». То есть салон, музей, школа и Церковь уравниваются. Попытки вернуть Церкви утраченные позиции были сделаны только при папе Льве XIII в конце позапрошлого века, однако новации, к которым прибег понтифик, привели к другой крайности. Церковь слишком поддалась «духу мира сего» и сегодня мы наблюдаем отчаянные попытки актуализировать Церковь, доказать ее полезность и нужность, что выглядит как стыдливое оправдание, еще больше раззадоривающее антиклерикальные СМИ.
Русская Православная Церковь сегодня вступила в очень похожий период. ХХ век, который можно вполне сравнить с веком Просвещения по антропоцентризму, человеколатрии, вызывающему, доходящему до абсурда атеизму, точно так же поставил под вопрос целесообразность существования Церкви и идеи Бога. Гонения на Церковь в России, только более продолжительные и не менее жестокие, чем в эпоху Великой Французской революции, привели к схожему результату - падению авторитета Церкви, десакрализации культуры и общественной жизни. Всплеск интереса к Церкви в начале 1990-х годов сменился у многих равнодушием, «праздничным христианством», когда люди бывают в храмах только по двунадесятым праздникам в лучшем случае, а в худшем - один раз в год на Пасху. Потребность в вере удалось возродить, удалось заставить ощутить потребность в опоре вовне, однако все меньше действуют доказательства необходимости поместить свою веру в стены того или иного храма, в ограду той или иной Церкви. Из 82% верующих почти 46% «не соотносят свою веру с какой либо религией». (Опрос «Общественного мнения» и службы «Среда» весной 2011 г.). А это значит они пойдут за тем, кто понятным языком объяснит им их самих, атрибутирует их веру в тех или иных рамках. Закваска для нового Лютера уже готова, осталось только испечь.
Точно так же, как и во Франции в послереволюционный период, сегодня от Церкви в России требуют (открыто, тайно, подсознательно) культурно обслуживать общество, назидать без менторства и наставлять без принуждения, советовать, не убеждая, порицать, не грозя и не наказывая. Иными словами, помогать обманывать и успокаивать совесть. Наиболее «продвинутые» в истории Церкви сваливают на нее хосписы, тюрьмы, больницы, бродяг, пенсионеров и прочих, не прижившихся в этой жизни. Дескать, это основная историческая миссия Церкви - заботиться о выброшенных на обочину, под рублевский забор, а остальные в состоянии прожить до поры и без этой заботы. Соглашаются с храмами, богослужениями и таинствами - красиво, антикварно, фольклорно, пусть шаманят если это кому-то нужно, но нормальные то, современные, продвинутые дальше некуда люди понимают, что все это… хе-хе… в общем, вы меня поняли. Вместе с этим есть и та самая ирония и снисходительность и равнодушие. Боязнь «духа мира сего», ходьба на цыпочках, стремление усидеть сразу на всех стульях, приводит к обратному эффекту. Осторожность Церкви в те самые моменты, когда нужно решительное и твердое слово, аккуратнейшие оценки, деликатнейшие умолчания безо всяких специальных реформ насыщают Церковь тем самым духом того самого мира. Ибо дух не спрашивает разрешения, а мир не следит за тем, где именно кончаются его горизонты, и входит и входит и входит, ибо не встречает твердых преград.
Сегодня принято с удовлетворением констатировать наступление постсекулярной эпохи, в которой некоторые видят зарницы нового религиозного Реннесанса. Это вполне возможно, однако стоит вспомнить, что подлинная античность и античность, возрожденная эпохой Реннесанса, это несколько разные вещи. Можно радоваться возрождению Христианства, возвращению его в политическую и общественную жизнь, но нельзя не замечать, что это иное христианство. Христианство, которое, согласно М.Клавелю, все чаще подменяется христианскими ценностями, по Д.Мережковскому «огурцами с христианского огорода». Знакомый священник рассказывает: его на улице останавливает девушка, начинает спрашивать совета, запуталась, все наперекосяк, никак не может выбраться на твердую почву. В разговоре выясняется, что она верующая, часто ходит в храм, но не причащается, зато постоянно ставит свечи, прикладывается к иконам, заказывает молебны, ездит в паломничества. Спрашиваю в одной из групп, где преподаю (человек 30, от 18 до 20 лет) - кто был у преподобного Сергия в Лавре, кто причащается и исповедуется. В Лавре было человека четыре (группа почти все москвичи), исповедуется и причащается иногда пара человек. Однако у Матронушки были все до единого и не по одному разу, в храм подавляющее большинство ходит более или менее регулярно, почитают иконы и святых, ставят свечи и подают записки. Если спросить в любом храме, что больше любят прихожане - Литургию или акафисты и молебны, ответ будет очевиден (об этом писал еще архиепископ Михаил (Мудьюгин)). Те самые огурцы…
Вместе с тем все сильнее в Россию проникает западная нездоровая страсть к ангелам. О них снимают серьезные фильмы (например «Крылья желания» Вима Вендерса или «Город ангелов» Брэда Симберлинга), пишут книги, их видели миллионы людей. Один из исследователей, М.Эпштейн, подметивший эту страсть, точно замечает, что эти ангелы «вестники без Вести, суверенные духовные существа, над которыми нет никакого единоначалия, никакой всемогущей и всеведущей воли… Анатомия ангелического это духовная эклектика постатеизма, уже ускользнувшего от строгих постулатов единобожия и вместе с тем успевшего пройти сквозь мучительные искушения атеизма и вялое безразличие агностицизма. Все это уже позади: и вера во Всевышнего и неверие в Него…» То есть это те же «вестники без Вести» - молебны без молитвы, свечи без жертвы, паломничества без цели, почитание икон и припадание к мощам без Чаши, без стяжания благодати. То есть это плацебо, жизнь без смысла, кофе без кофеина, ценность без цены. Но осуждают старушку в храме, которая, оправдывая и осмысливая нежелание стоять и молиться, постоянно переставляет на подсвечниках свечи и тушит огарки, поправляет фитильки у лампад и носит записки.
Все эти явления носят массовый характер и являются чрезвычайно тревожным симптомом того, что, по выражению В.Соловьева, «протестантизм местного предания», тихая реформация, в категориях которой Церковь и в России сегодня очень многими воспринимается как бюро ритуальных услуг, уже поселилась в миллионах голов и, что хуже, сердец. Но для ее преодоления не обязательно начинать контрреформационные процессы - сегодня нет человека, который бы взял на себя такую ответственность. Лучше постараться найти человека, группу людей, которые бы от имени Церкви рискнули в христианских, православных категориях четко обозначить, отмерить начало и границы новой эпохи, в которую мы входим. И тем самым делегитимизировать, для начала, тихую реформацию. А затем уже воссоздавать потребность в Христианстве, а не его ценностях и атрибутах, в Христе, а не частице Его хитона или Креста.
Но это уже предмет для другого разговора.