Когда история обращается к телу
Когда история обращается к телу, предметом реконструкции становится самая суть материальной цивилизации, образ действий и чувствований, противостояние стихиям, то есть собственно человек, или, если пользоваться словами Люсьена Февра, «живой человек из плоти и крови». Эта осязаемая вселенная бурлит жизнью; среди основных ее параметров - вся совокупность впечатлений и действий, творение, требующее определенной пищи, холода, запахов, изменчивости, боли. Именно этот ближайший мир, мир чувствований и состояний позволяет воссоздать историю тела. Этот мир меняется вместе с материальными условиями, устройством жилищ, способами обмена и изготовления предметов, задавая различные модальности чувственного восприятия. Он меняется вместе с культурой, на что одним из первых указал Марсель Мосс, установив, до какой степени наше поведение, наши самые естественные, индивидуальные жесты и телодвижения - то, как мы ходим, играем, производим на свет детей, спим или едим, - зависят от общепринятых норм. В моссовском описании перед нами предстает «тотальный человек», многие ценности которого находят воплощение в конкретных телесных привычках. Отсюда возможный размах исторической любознательности: от мира неспешного к стремительному, от живописного портрета к фотографическому, от индивидуального ухода к коллективной медицинской профилактике, от кухни к гастрономии, от нравственно окрашенной сексуальности к сексуальности психологизированной, - сколько временных динамик, столько и разнообразных видений мира и различных оценок тела. Как недавно напомнил Жак Ле Гофф, телесные свидетельства участвуют в «полноценном воскрешении прошлого» не потому, что они природны, но в силу своего культурного характера.
Но и такое представление о теле нуждается в усложнении; нам следует обрисовать роль репрезентаций, верований, воздействия сознания, - якобы «фиктивных» феноменов, которые обладают своей внутренней направленностью и, следуя за непосредственными событиями, меняют их силу и смысл. Так, в миниатюре братьев Лимбург в «Великолепном часослове герцога Беррийского» начала XV века тело является местом пересечения различных влияний, будь то знаки зодиака и расположение планет или вера в то, что телесные органы и кожа могут быть подвержены некоему магическому воздействию. Отсюда эта поразительная картография «Великолепного часослова»: он открывается изображением хрупкой человеческой фигуры, а части тела непосредственно отражают части неба - и абсолютную уверенность авторов в видимом воздействии удаленных сил. Последствия же таких вмешательств были вполне материальны, они влияли на представления о болезнях, образе жизни, темпераментах, а также вкусах, которые считались зависимыми от смутных тяготений: так, например, космические силы управляют желаниями, равновесием телесных жидкостей и плоти.
Совершенно иными предстают эти отношения с точки зрения классического механицизма XVII века, где функционирование тела было приравнено к работе механизмов, изобретенных в мастерских Европы Нового времени, «карманных и башенных часов, насосов, фонтанов, органов и пистонов. Тело утрачивает прежний магический ореол, теперь предпочтение отдается гидравлической физике, законам жидкостей и ударных волн, силе воздушных потоков, системе зубчатых или рычажных соединений. И эта сконструированная, ставшая «внутренней» модель тоже властвует над «настоящим» телом: на сей раз мы имеем дело с сочетанием законов очищения жидкостей с принципами обустройства каналов (и устройства канатов). Это не может не оказывать воздействия на представление о болезнях, уходе за собой, возможном влиянии среды. Иными словами, существование тела не ограничено его непосредственной оболочкой. Представление о нем включает в себя наиболее характерные референции, чьи «субъективные» логики варьируются в зависимости от эпохи и культуры разных сообществ.
Но и такое представление о теле нуждается в усложнении; нам следует обрисовать роль репрезентаций, верований, воздействия сознания, - якобы «фиктивных» феноменов, которые обладают своей внутренней направленностью и, следуя за непосредственными событиями, меняют их силу и смысл. Так, в миниатюре братьев Лимбург в «Великолепном часослове герцога Беррийского» начала XV века тело является местом пересечения различных влияний, будь то знаки зодиака и расположение планет или вера в то, что телесные органы и кожа могут быть подвержены некоему магическому воздействию. Отсюда эта поразительная картография «Великолепного часослова»: он открывается изображением хрупкой человеческой фигуры, а части тела непосредственно отражают части неба - и абсолютную уверенность авторов в видимом воздействии удаленных сил. Последствия же таких вмешательств были вполне материальны, они влияли на представления о болезнях, образе жизни, темпераментах, а также вкусах, которые считались зависимыми от смутных тяготений: так, например, космические силы управляют желаниями, равновесием телесных жидкостей и плоти.
Совершенно иными предстают эти отношения с точки зрения классического механицизма XVII века, где функционирование тела было приравнено к работе механизмов, изобретенных в мастерских Европы Нового времени, «карманных и башенных часов, насосов, фонтанов, органов и пистонов. Тело утрачивает прежний магический ореол, теперь предпочтение отдается гидравлической физике, законам жидкостей и ударных волн, силе воздушных потоков, системе зубчатых или рычажных соединений. И эта сконструированная, ставшая «внутренней» модель тоже властвует над «настоящим» телом: на сей раз мы имеем дело с сочетанием законов очищения жидкостей с принципами обустройства каналов (и устройства канатов). Это не может не оказывать воздействия на представление о болезнях, уходе за собой, возможном влиянии среды. Иными словами, существование тела не ограничено его непосредственной оболочкой. Представление о нем включает в себя наиболее характерные референции, чьи «субъективные» логики варьируются в зависимости от эпохи и культуры разных сообществ.