Еще из старого, и пока все
Выведу я формулу, длинную и узкую,
Раз сейчас за формулы не грозят кутузкою,
Посчитаю что-нибудь никому не милое,
Напишу статеечку под своей фамилией.
Скажут - дурью мается - критики суровые,
Как Матроскин Шарика, попрекнут коровою,
Млеком напитаются, или, может, брюквою,
Скажут, чтоб не хвастался греческою буквою,
Чтобы не тщеславился этой буквой греческой,
А сказал по совести, речью человеческой,
Как все люди добрые, как все люди скромные,
Для чего написаны закорючки стремные.
Горько зарыдаю я над судьбой индейкою,
Как же соблазнился я этой вот идейкою?
Как же соблазнился я этой закорючкою?
Для чего листы марал шариковой ручкою?
Потому единственно формулы закручены,
Что другому вовсе мы с детства не обучены,
Жизни мы не нюхали, всхлипну сквозь рыдания,
А другого вовсе нам нету оправдания.
Раз сейчас за формулы не грозят кутузкою,
Посчитаю что-нибудь никому не милое,
Напишу статеечку под своей фамилией.
Скажут - дурью мается - критики суровые,
Как Матроскин Шарика, попрекнут коровою,
Млеком напитаются, или, может, брюквою,
Скажут, чтоб не хвастался греческою буквою,
Чтобы не тщеславился этой буквой греческой,
А сказал по совести, речью человеческой,
Как все люди добрые, как все люди скромные,
Для чего написаны закорючки стремные.
Горько зарыдаю я над судьбой индейкою,
Как же соблазнился я этой вот идейкою?
Как же соблазнился я этой закорючкою?
Для чего листы марал шариковой ручкою?
Потому единственно формулы закручены,
Что другому вовсе мы с детства не обучены,
Жизни мы не нюхали, всхлипну сквозь рыдания,
А другого вовсе нам нету оправдания.