СЕРЫЙ ЦВЕТ
Надежда…
Жила надежда, что она-то будет с нами долго. Казалось, что уж после того, что случилось с отцом ей-то судьба отмерить и за себя из-за него.
Возможно, она сама всё понимала, когда с именем Всевышнего на устах я наклонялся к ней в скорой, а после в приемном покое, но я всё продолжал надеяться. Я даже начал снова верить, когда уже после, казалось бы, минувшего кризиса, при последней нашей встрече она вполоборота ответила на мой вопрос о самочувствии: «Идже ая! Идже ая!» («Хорошо! Хорошо!»), - как хотелось тогда в это верить. Я и она словно чувствовали, что мы видимся в последний раз - ели дотягиваясь через окно, я долго не мог/не хотел/не желал отпускать кончики пальцев её правой руки.
Она, кажется, всегда была оптимистом, по крайней мере, в близких она всегда вселяла уверенность. Вера и сабур - наверное, две вещи благодаря которым она поддерживала в себе дух и заряжала нас, даже, когда все вокруг опускали руки, даже, когда, казалось бы, не было выхода, она его находила, жертвуя часто даже слишком многим ради семьи. «Когда семья является профессий» - это было про неё.
Я был уже уверен, когда вернулся меньше чем за сутки в Махачкалу, что, перевезя завтра её сюда, всё теперь пойдет по-другому, «и мы обязательно выкрутимся». За пару часов я перекроил все свои и жены планы на ближайший месяц и начал ждать утра, но, то утро, которого ждал я, в котором должна была быть она, так никогда больше не наступит...
Боль…
Она ушла тихо. Вялотекущая болезнь, к которой в первую очередь и она сама отнеслась слишком легкомысленно, в итоге за пару дней поглотила её полностью. Я узнал об этом через мобильник. Полтора часа езды, сигарета в руках, лишь какие-то словечки о ней, о её последних словах.
Когда недалеко от Дербента Гусейн остановил машину, выйдя из неё я впервые ощутил ту наготу, присутствие которой позже ещё долго будет меня преследовать. Наверное, впервые с глубокого детства я почувствовал себя не просто ребенком, а ребенком, который остался один нагой в комнате после купания, пока мама пошла за чем-то в другую комнату. Только ныне я понимал, что мама уже не вернется обратно никогда. Мелкий дождь и едкий декабрьский ветерок только усиливали это ощущение. Я стоял на бетонном покрытии заправки, медленно мок и пытался что-то связно рассказать Ульзане, Гусейну и Камилю. Получалось ли у меня что-то не знаю, они лишь молча слушали не пытаясь вмешиваться в ход моих мыслей. А после была тупая, сжигающая изнутри боль. В очередной раз в своей жизни убедился, что у боли нет границ, рамок, никаких правил и универсальных схем. Вы можете часами и сутками здороваться и прощаться с людьми, пытаться весьма умело поддерживать беседу, ходить, дышать, даже улыбаться, но боль даже во сне ни на секунду вас не отпускает. Слова, слезы, тяжелое дыхание, горы окурков… это все лишь визуализация её для материального мира. И ничего более.
Память…
Звуки, запахи, картинки разных лет… В первые же дни начинаешь собирать их по всему дому и смаковать в своей голове. Бережно, вычищая от всякого рода шелухи, ненужного гарнира, шорохов и оттенков, каждый элемент, превращая в законченный эпизод, кладешь под стекло, под десятки замков в своей голове. И больше никто, никто не сможет разрушить этот ряд разноцветных картин: мама вернулась из больницы с младшим братиком; мама, папа, я и сестры на Нарын-кале; мама пытается угомонить всевозможными средствами мою боль на половину в ожогах тела; опять я горю - в это раз только одна нога; мама привезла мне сестренку и теперь в школу готовить и отправлять, наконец-то, будет она; мама провожает меня ещё в первых лучах наступающего дня на железнодорожной остановке в Махачкалу; у меня первая операция - она рядом, у меня вторая операция - она тут же; мама обнимает меня, целует Ульзану и, поставив ей на голову платок, предлагает ей сесть, угощает нас асидой - она вся светиться… За какие-то пару дней я совершил полный цикл - выстроил все картинки по порядку, восполнил недостающие детали, звуки, ароматы в те или иные из них.
Теперь они аккуратно стоят в стеклянных шкафах памяти, чтоб в нужный момент, открыв их, я смог рассказать, показать их тому, кто ещё не родился в тот момент, но о котором она, к счастью, уже знала…
Серый цвет…
А потом наступает серый цвет. Он, и именно наступает, лавинообразно покрывает всё вокруг.
Вчера ещё в ярких красках огромный баннер на остановке как-то разом поблек, лица вокруг стали серыми, однотипными, дела стали неинтересны, скучными. «Зачем просыпаться, идти на работу, что-то делать, кому-то что-то объяснять? Зачем всё это? Это разве может что-то изменить, может её вернуть? Нет? А тогда нафига всё это, вся эта суета? Да и вообще…оставьте меня в покое…»
«Купил вчера пальто. Если б не моральное состояние, которое усугубляет физическое, сейчас ни за что не купил бы - как то пофиг всё. Вчера минут 10 шел под ливнем по проспекту Ленина и не чувствовал дождя, этих слез неба... Утром жена, казалось, обрадовала, что идет снег. Не поверил и пошел к окну сам - снег идет, но сразу тает... жаль, я его так ждал до отъезда».
«Разумом понимаешь, что её уже нет, что её уже не вернуть, что ты при всем желании ничего не мог изменить, но сердце тупит и не желает с этим смириться…
Как бы жестоко (кощунственно, странно - я не знаю) это не прозвучало, казалось, что после болезни и последовавшей смерти отца, с матерью будет легче, «потому что есть опыт». На самом деле оказалось, что это чушь, чушь полнейшая. В таких вещах просто не бывает опыта, его не заработаешь. Всё просто иначе - не легче, и не тяжелее - просто и-н-а-ч-е».
«В первые дни по приезду именно на работе я чувствовал себя наиболее психологически комфортно - вроде и не один, но в тоже время все всё понимают и не дергают. Ни то, что на улице. Выходил из дома и ощущал себя словно голый, казалось, что все только на меня и смотрят. Каждое утро дорога до места работы была просто адской мукой.
«....Пытаюсь голову забить вопросами семьи, работой - иногда получается, иногда не очень. Вот только спать не хочется, вообще забыл, когда в последний раз вот впрямь захотелось "отдуши поспать" - жду каждую ночь пока организм просто выключится без предисловий из всевозможных мыслей перед тем, как заснуть.
Такое уже было…»
Серый цвет, ничего более…
------------------------------------------------------------
…прошел год. Смерился ли?! Сложный вопрос, слишком сложный. Если бы не маленькое чудо, «моё шерче» фиг его знает, что творилось бы в голове сейчас. Во многом благодаря ожиданию его появления, потом и рождению в течение этого года я и выбрался из той ямы, в которую погрузился первые месяцы после того, как мама ушла. Надо признать, что и жена в тот период, сама находясь впервые в непривычном для себя состоянии, смогла выдержать, вытерпеть, перетянуть что ли мои мысли, думы. Возможно, не каждая в двадцать один год, к тому же впервые беременная смогла бы выдержать того Магу, который существовал в течение нескольких месяцев лишь благодаря «автопилоту» и временами просто «глухонемого» ко всему вокруг. За что я ей, конечно же, искренне, благодарен.
А ныне… бывают дни, периоды, когда «что-то не так», когда «непонятно-странно-грустно-холодное» настроение. Впрочем, это происходит как от воспоминаний/сну о маме, так и об отце. А так… жизнь продолжается… такая, какая она есть.