Одесса, часть 2.
Про литературу, воспоминания и "одесский текст" русской культуры.
В киевском метрополитене есть ряд замечательных реклам, где под лозунгом «Мрiй! Дiй!» украинцами провозглашаются разные известные деятели русской, польской, советской традиций. Судя по подписи в углу «Улыбнись, Украина!», вся эта акция все же некоторого рода подтрунивание над панукраинизмом. Во всяком случае я очень на это надеюсь, потому что на поверхности, в самом Киеве мы довольно часто встречали самые разнообразные националистические плакаты, где украинцами наравне с Петлюрой и Мазепой объявлялись Ахматова, Менделеев, Булгаков и многие другие. Смотрится это дико, натянуто, очень по-детски, будто кому-то очень хочется выглядеть максимально круто, но достойных кандидатов среди своих не нашлось, поэтому взяты были все, кто хоть как-то с Украиной был связан. Странно, что в этом ряду нет людей, которые имеют прямое отношение к украинской культуре, к ее семнадцатевечному барочному расцвету: ни тебе Димитрия Ростовского, ни Милетия Смотрицкого, ни Петра Могилы - никого из тех, кто действительно создал украинский язык, культуру, своеобразие пограничной зоны. Зато портреты Тараса Шевченко и Ивана Франко - на каждом перекрестке.
Одесса устроена как раз наоборот. Здесь мало литературы на улицах, мало плакатов с изображением знаменитых земляков и полупостоянных курортных жителей. Здесь есть не люди, создавшие город, а город впустивший в себя людей, оставшийся в них, в их текстах. Модель эта совершенно питерская: город населяют не авторы, а персонажи, иногда - просто предметы, выплывающие из текста, так вот и появляются из ниоткуда то 12-й стул, то любимая скамейка Маяковского, то еще какой-нибудь загадочный объект, без проводника, без специальной книжицы и не найдешь, не обретешь все эти места. Разбитые окна дома Гоголя зловеще заколочены наискось досками, как, в общем, и положено дому Гоголя. У прохожего складывается стойкое ощущение, что настоящий Гоголь где-то за ними и прячется, меланхолично поддерживая огонь своими рукописями.
Чтобы почувствовать всю наполненность одесского текстуального пространства следует заглянуть в местный литературный музей. Он, безусловно, очень провинциальный и, как водится, рассказывает скорее обо всем литературном процессе, происходившем в Российской Империи и Советской России, чем об «одесском тексте», но когда начинаешь всматриваться в места и даты рождения всем известных персонажей, о местах их встреч, об их курортных адресах, то становится понятно, что в Одессе не побывал, не пописал, или не влюбился только ленивый, и если «через Торжок прошла вся русская культура», то в Одессе она явно остановилась отдохнуть. Сам музей очень большой и сделан, по меткому замечанию Игоря, в том стиле, что так любили позднезастойные музейные тетушки - художественно-символическая литературная экспозиция, в которой без проводника, или сопроводительной легенды понятно только одно: очень старались.
Для меня Одесса стала городом двух писателей: Бабеля и Грина. Это их сны, если верить Т. Толстой, развешены по всему городу. Их герои, истории, интонации полностью перекрывают два самых важных городских мифа: о людях и о море. И если Бабель до предела заселяет город голосами своих героев, то Грин - заполняет приморский пейзаж напряженным ожидательным молчанием. И это равно важные контуры для Одессы.
Для меня помимо воспоминаний литературных здесь открылся и еще один важный пласт. Мои ныне уже покойные бабушка и дедушка в отпуск часто ездили в Одессу. В семейном архиве сохранилось много фотографий из разных мест города: потемкинская лестница, памятник неизвестному матросу, городской сад. Когда оказываешься там, эти картинки-воспоминания беспощадно бьют по нервам. А еще они привезли оттуда шкатулку, которая начинала играть, если отжать верхнюю крышку. Дома она всегда стояла придавленная какой-нибудь фигуркой. В детстве я очень ее любил. Моря я не помнил, но мне всегда казалось, что звучит оно именно так. Однажды шкатулка разбилась, и дедушка ее собрал в меру своего разумения. Играла она с некоторым заиканием, в котором было так много родного. Но на набережной, в парке, меня постоянно преследовала эта мелодия: «Тот, кто рожден был у моря…».
В киевском метрополитене есть ряд замечательных реклам, где под лозунгом «Мрiй! Дiй!» украинцами провозглашаются разные известные деятели русской, польской, советской традиций. Судя по подписи в углу «Улыбнись, Украина!», вся эта акция все же некоторого рода подтрунивание над панукраинизмом. Во всяком случае я очень на это надеюсь, потому что на поверхности, в самом Киеве мы довольно часто встречали самые разнообразные националистические плакаты, где украинцами наравне с Петлюрой и Мазепой объявлялись Ахматова, Менделеев, Булгаков и многие другие. Смотрится это дико, натянуто, очень по-детски, будто кому-то очень хочется выглядеть максимально круто, но достойных кандидатов среди своих не нашлось, поэтому взяты были все, кто хоть как-то с Украиной был связан. Странно, что в этом ряду нет людей, которые имеют прямое отношение к украинской культуре, к ее семнадцатевечному барочному расцвету: ни тебе Димитрия Ростовского, ни Милетия Смотрицкого, ни Петра Могилы - никого из тех, кто действительно создал украинский язык, культуру, своеобразие пограничной зоны. Зато портреты Тараса Шевченко и Ивана Франко - на каждом перекрестке.
Одесса устроена как раз наоборот. Здесь мало литературы на улицах, мало плакатов с изображением знаменитых земляков и полупостоянных курортных жителей. Здесь есть не люди, создавшие город, а город впустивший в себя людей, оставшийся в них, в их текстах. Модель эта совершенно питерская: город населяют не авторы, а персонажи, иногда - просто предметы, выплывающие из текста, так вот и появляются из ниоткуда то 12-й стул, то любимая скамейка Маяковского, то еще какой-нибудь загадочный объект, без проводника, без специальной книжицы и не найдешь, не обретешь все эти места. Разбитые окна дома Гоголя зловеще заколочены наискось досками, как, в общем, и положено дому Гоголя. У прохожего складывается стойкое ощущение, что настоящий Гоголь где-то за ними и прячется, меланхолично поддерживая огонь своими рукописями.
Чтобы почувствовать всю наполненность одесского текстуального пространства следует заглянуть в местный литературный музей. Он, безусловно, очень провинциальный и, как водится, рассказывает скорее обо всем литературном процессе, происходившем в Российской Империи и Советской России, чем об «одесском тексте», но когда начинаешь всматриваться в места и даты рождения всем известных персонажей, о местах их встреч, об их курортных адресах, то становится понятно, что в Одессе не побывал, не пописал, или не влюбился только ленивый, и если «через Торжок прошла вся русская культура», то в Одессе она явно остановилась отдохнуть. Сам музей очень большой и сделан, по меткому замечанию Игоря, в том стиле, что так любили позднезастойные музейные тетушки - художественно-символическая литературная экспозиция, в которой без проводника, или сопроводительной легенды понятно только одно: очень старались.
Для меня Одесса стала городом двух писателей: Бабеля и Грина. Это их сны, если верить Т. Толстой, развешены по всему городу. Их герои, истории, интонации полностью перекрывают два самых важных городских мифа: о людях и о море. И если Бабель до предела заселяет город голосами своих героев, то Грин - заполняет приморский пейзаж напряженным ожидательным молчанием. И это равно важные контуры для Одессы.
Для меня помимо воспоминаний литературных здесь открылся и еще один важный пласт. Мои ныне уже покойные бабушка и дедушка в отпуск часто ездили в Одессу. В семейном архиве сохранилось много фотографий из разных мест города: потемкинская лестница, памятник неизвестному матросу, городской сад. Когда оказываешься там, эти картинки-воспоминания беспощадно бьют по нервам. А еще они привезли оттуда шкатулку, которая начинала играть, если отжать верхнюю крышку. Дома она всегда стояла придавленная какой-нибудь фигуркой. В детстве я очень ее любил. Моря я не помнил, но мне всегда казалось, что звучит оно именно так. Однажды шкатулка разбилась, и дедушка ее собрал в меру своего разумения. Играла она с некоторым заиканием, в котором было так много родного. Но на набережной, в парке, меня постоянно преследовала эта мелодия: «Тот, кто рожден был у моря…».