Зима в Венеции
С Венецией вот какая штука происходит.
Я о ней так много читала, что уже не могу понять, где мои мысли, а где чужие.
Напишешь несколько слов и бросаешь - это уже где-то было.
Видимо, у Венеции есть стандартный набор рычагов давления, рождающий размышления об одном и том же.
Давит особостью, историей, именами людей, создававших славу города.
Вот и сейчас пишу, а рядом на диване февральский журнал «GEO» с главной темой «Венеция. Без толп и масок: как город-мечта зимой приходит в себя» с такими похожими на мои зимними впечатлениями (ладно, новое из статьи я тоже узнала - об остерии Anice Stellato).
Тогда, в январе, по прогнозу в Венеции было минус семь. По ощущениям - минус три, наверное.
Или просто из-за старательного утепления шапкой и шарфом я не прочувствовала холод как следует.
Не пригодился список музеев, галерей и церквей с росписями Тинторетто - проходила мимо, не хотела заходить.
Шагала, куда глаза глядят, да ноги несут. Так в Венеции правильнее. И неожиданно оказывалась там, где желала.
Например, на той самой "Набережной Неисцелимых", прославленной Бродским, у Арсенала или на острове Святого Петра.
У Арсенала. Его основали в 1104 году для строительства и оснащения боевых кораблей.
В Museo Storico Navale - Историческом музее судов.
Отель, где я жила назван в честь святого отца Luigi Caburlotto - администратор в отеле дала мне книгу-комикс (XXI век, он такой) с историей о священнике Луиджи Кабурлотто, "человеке молитвы и действия". Родился в трудные для Венеции времена, в 1817 году, после войны с Наполеоном. Стал седьмым сыном в семье гондольера, но дело отца не продолжил: родители хотели, чтобы сын учился и он оправдал их надежды - стал епархиальным священником и основателем института Дочерей Святого Иосифа.
В моем простеньком отельном номере над кроватью висит распятие, нет телевизора и температура 24 градуса - моя радость, днем раньше в Вене я жутко замерзла. Больше надо Европе газа, в тепле как-то приятнее.
А утром на завтраке гостей встречали монашки.
Из какого-то из приложений телефоне пришло уведомление: "рядом с вами почти нет пробок".
Понятное дело, откуда им взяться. Только если на Большом канале из лодок, так сейчас там тоже потише. Не лето же.
Чем хороша Венеция зимой?
Действительно меньше людей, существенно. Город можно хорошо рассмотреть. Сан-Марко, Риальто и около них не в счет, там и в январе не пусто, и ты всего лишь один из многих. Хотя утром на Сан-Марко было хорошо, во Дворец Дожей я пришла к открытию, к 8.30, в числе первых. И в мрачных залах дворца одной было даже жутковато. Пока меня не догнала группа китайских туристов. Экскурсовод им что-то рассказывает, а они хором, с одной интонацией "ааааа...", или смеются, тоже хором, как десяток колокольчиков. Когда бродила по стылым тюремным помещениям, осознавала, что люди где-то неподалеку и было спокойнее. Мрачное место - тюрьма во Дворце Дожей. И как же там холодно...
Во Дворце Дожей.
В тюрьме.
По мосту Вздохов.
Марк Твен в "Простаках за границей" о мосте Вздохов и тюрьме написал так:
"От дворца до угрюмой тюрьмы - только один шаг.
Кажется, что разделяющий их узкий канал легко перепрыгнуть. На уровне второго этажа через него перекинут каменный Мост Вздохов - закрытый туннель; когда вы идете по нему, вас не видно. Он во всю длину разделен перегородкой; в старину по одному коридору проходили приговоренные к легким наказаниям, а по другому брели несчастные, которых Трое обрекали на долгую муку и полное забвение в темницах или на внезапную таинственную смерть. Внизу, ниже уровня воды, при свете дымящих факелов нам показали сырые камеры, за толстыми стенами которых жизнь стольких гордых патрициев медленно угасала в страданиях и лишениях одиночного заключения - без света, воздуха, книг; нагой, небритый, нечесаный, покрытый насекомыми человек, которому не с кем было разговаривать, постепенно терял ненужный ему дар речи; дни и ночи его жизни, ничем не отличавшиеся друг от друга, сливались в одну бесконечную, бессменную ночь; ни один радостный звук не нарушал тишины склепа; друзья, бессильные ему помочь, забывали о нем, а его судьба навеки оставалась для них неразгаданной тайной; наконец и он лишался памяти и уже больше не знал, кто он такой и как сюда попал; теперь он бездумно пожирал хлеб и выпивал воду, которые ставили в темницу невидимые руки, и уже не мучил свою истерзанную душу надеждами, страхами, сомнениями и тоской о свободе; он уже не выцарапывал тщетные молитвы и жалобы на стенах, где никто - даже он сам - не мог их увидеть, и, перестав бороться, впадал в безнадежную апатию, идиотизм, безумие!
Сколько подобных печальных историй могли бы поведать эти кменные стены, если бы они умели говорить".
Вид с моста Вздохов.
Мост Вздохов с набережной.
Вид с балкона Собора Святого Марка.
"Мы не видели ни брави с отравленными стилетами, ни масок, ни буйного карнавала, но зато мы видели извечную гордость Венеции - мрачных бронзовых коней, о которых сложены тысячи легенд. Понятно, почему Венеция так дорожит ими, - ведь других лошадей у нее никогда никогда не было. Говорят, можно найти сотни людей, которые за всю свою жизнь ни разу не видели живой лошади. И я не сомневаюсь, что это правда".
(Марк Твен "Простаки за границей")
Минус январской Венеции - некоторые места закрыты.
Например, Кампанила Сан-Марко - вид на Венецию с нее потрясающий.
Не увидела бы раньше - расстроилась.
Или Trattoria Alla Rivetta (Castello 4625, Ponte San Provolo), где бывал Бродский, на замке - аж до 18 января, и бар Strani (Via Garibaldi Castello 1582).
Темнеет в пять вечера.
И погода на любителя - физиономия от холода и ветра у меня приняла оттенок "бордо" и на ощупь стала похожа на наждачку.
В Венеции действует движение No Grand Navi (нет большим кораблям) - участники ратуют за запрет транзита больших кораблей через бассейн Сан-Марко и канал Джудекка.
Проход больших корабей по этому маршруту разрушительно воздействует на хрупкую Венецию.
Венеция мне себя не показала ни в снегу, ни в «местном тумане, знаменитой Nebbia», который «превращает это место в нечто более вневременное, чем святая святых любого дворца, стирая не только отражения, но и все имеющее форму: здания, людей, колоннады, мосты, статуи»… Дождя и высокой воды тоже не было.
Особенно обидно, что заснежило Венецию через три дня после моего отъезда.
Но я хотя бы увидела "венецианскую водичку" замерзшей. Местами. Из окна поезда, идущего по мосту, удерживающему город на воде будто на поводке. И насмотрелась на ежедневные венецианские приливы-отливы - вечером воду из каналов высасывает, а утром они снова наполняются. В этот раз наглядно получилось. Словно кто-то орудует гигантским шприцем. «Адриатика ночью восточным ветром… Канал наполняет, как ванну, с верхом»…
Я снова все это пережила - радость от встречи с Венецией, торжество обладания (аж целых четыре дня!), а в завершении минутка грусти на лавке у вокзала Санта-Лючия.
И всю поездку я пыталась спрятаться. Хотела смотреть, слушать, но быть невидимой.
Ни одного фото на фоне, ни одного селфи. Не скажу, что достижение, но как-то совсем странно.
Венеция осталась позади, и мелькает станция за станцией за мутными окнами поезда регионале.
Когда-нибудь вернусь в Венецию вот так же зимой, с надеждой на снег, туман и прочие напасти.
Буду мерзнуть, в отеле по ночам устраивать гнездо из одеял, но каждое утро выходить на охоту за зимним венецианским светом.
Может быть, мне повезет, и я попаду в Ла Фениче.
Или захочу, наконец, проплыть по Венеции на гондоле.
Хоть и не нравятся мне гондольеры, скользкие типы, или, как их назвал Марк Твен - "живописные канальи".
Но, возможно, я перечитаю написанное тем же Марком Твеном в "Простаках за границей" и решусь на поездку на гондоле, желательно ночную:
"Я уже было решил, что от старой Венеции преданий и песен не осталось и следа. Но я поторопился.
Плавно повернув, мы заскользили по Большому Каналу, и в мягком лунном свете перед нами открылась Венеция поэзии и мечты. Прямо из воды поднимался бесконечный ряд величественных мраморных дворцов; всюду мелькали быстрые гондолы, внезапно исчезая в скрытых воротах и проулках; тяжелые каменные мосты бросали черные тени на мерцающую воду. Повсюду была жизнь и движение, но вместе с тем повсюду царило молчание, крадущаяся тишина, как будто скрывающая тайные дела брави и влюбленных; угрюмые древние здания республики, одетые наполовину лунным светом, а наполовину - непроницаемой тьмой, казалось и теперь следили за ними.
Музыка проплыла над водой, - такой мы и ждали Венецию. (...)
В предательском солнечном свете Венеция лежит перед нами одряхлевшая, заброшенная, обнищавшая, лишившаяся своей торговли, забытая и никому не нужная.
Но в лунном свете четырнадцать веков былого величия одевают ее славой, и снова она - горделивейшее из государств земли".
Я о ней так много читала, что уже не могу понять, где мои мысли, а где чужие.
Напишешь несколько слов и бросаешь - это уже где-то было.
Видимо, у Венеции есть стандартный набор рычагов давления, рождающий размышления об одном и том же.
Давит особостью, историей, именами людей, создававших славу города.
Вот и сейчас пишу, а рядом на диване февральский журнал «GEO» с главной темой «Венеция. Без толп и масок: как город-мечта зимой приходит в себя» с такими похожими на мои зимними впечатлениями (ладно, новое из статьи я тоже узнала - об остерии Anice Stellato).
Тогда, в январе, по прогнозу в Венеции было минус семь. По ощущениям - минус три, наверное.
Или просто из-за старательного утепления шапкой и шарфом я не прочувствовала холод как следует.
Не пригодился список музеев, галерей и церквей с росписями Тинторетто - проходила мимо, не хотела заходить.
Шагала, куда глаза глядят, да ноги несут. Так в Венеции правильнее. И неожиданно оказывалась там, где желала.
Например, на той самой "Набережной Неисцелимых", прославленной Бродским, у Арсенала или на острове Святого Петра.
У Арсенала. Его основали в 1104 году для строительства и оснащения боевых кораблей.
В Museo Storico Navale - Историческом музее судов.
Отель, где я жила назван в честь святого отца Luigi Caburlotto - администратор в отеле дала мне книгу-комикс (XXI век, он такой) с историей о священнике Луиджи Кабурлотто, "человеке молитвы и действия". Родился в трудные для Венеции времена, в 1817 году, после войны с Наполеоном. Стал седьмым сыном в семье гондольера, но дело отца не продолжил: родители хотели, чтобы сын учился и он оправдал их надежды - стал епархиальным священником и основателем института Дочерей Святого Иосифа.
В моем простеньком отельном номере над кроватью висит распятие, нет телевизора и температура 24 градуса - моя радость, днем раньше в Вене я жутко замерзла. Больше надо Европе газа, в тепле как-то приятнее.
А утром на завтраке гостей встречали монашки.
Из какого-то из приложений телефоне пришло уведомление: "рядом с вами почти нет пробок".
Понятное дело, откуда им взяться. Только если на Большом канале из лодок, так сейчас там тоже потише. Не лето же.
Чем хороша Венеция зимой?
Действительно меньше людей, существенно. Город можно хорошо рассмотреть. Сан-Марко, Риальто и около них не в счет, там и в январе не пусто, и ты всего лишь один из многих. Хотя утром на Сан-Марко было хорошо, во Дворец Дожей я пришла к открытию, к 8.30, в числе первых. И в мрачных залах дворца одной было даже жутковато. Пока меня не догнала группа китайских туристов. Экскурсовод им что-то рассказывает, а они хором, с одной интонацией "ааааа...", или смеются, тоже хором, как десяток колокольчиков. Когда бродила по стылым тюремным помещениям, осознавала, что люди где-то неподалеку и было спокойнее. Мрачное место - тюрьма во Дворце Дожей. И как же там холодно...
Во Дворце Дожей.
В тюрьме.
По мосту Вздохов.
Марк Твен в "Простаках за границей" о мосте Вздохов и тюрьме написал так:
"От дворца до угрюмой тюрьмы - только один шаг.
Кажется, что разделяющий их узкий канал легко перепрыгнуть. На уровне второго этажа через него перекинут каменный Мост Вздохов - закрытый туннель; когда вы идете по нему, вас не видно. Он во всю длину разделен перегородкой; в старину по одному коридору проходили приговоренные к легким наказаниям, а по другому брели несчастные, которых Трое обрекали на долгую муку и полное забвение в темницах или на внезапную таинственную смерть. Внизу, ниже уровня воды, при свете дымящих факелов нам показали сырые камеры, за толстыми стенами которых жизнь стольких гордых патрициев медленно угасала в страданиях и лишениях одиночного заключения - без света, воздуха, книг; нагой, небритый, нечесаный, покрытый насекомыми человек, которому не с кем было разговаривать, постепенно терял ненужный ему дар речи; дни и ночи его жизни, ничем не отличавшиеся друг от друга, сливались в одну бесконечную, бессменную ночь; ни один радостный звук не нарушал тишины склепа; друзья, бессильные ему помочь, забывали о нем, а его судьба навеки оставалась для них неразгаданной тайной; наконец и он лишался памяти и уже больше не знал, кто он такой и как сюда попал; теперь он бездумно пожирал хлеб и выпивал воду, которые ставили в темницу невидимые руки, и уже не мучил свою истерзанную душу надеждами, страхами, сомнениями и тоской о свободе; он уже не выцарапывал тщетные молитвы и жалобы на стенах, где никто - даже он сам - не мог их увидеть, и, перестав бороться, впадал в безнадежную апатию, идиотизм, безумие!
Сколько подобных печальных историй могли бы поведать эти кменные стены, если бы они умели говорить".
Вид с моста Вздохов.
Мост Вздохов с набережной.
Вид с балкона Собора Святого Марка.
"Мы не видели ни брави с отравленными стилетами, ни масок, ни буйного карнавала, но зато мы видели извечную гордость Венеции - мрачных бронзовых коней, о которых сложены тысячи легенд. Понятно, почему Венеция так дорожит ими, - ведь других лошадей у нее никогда никогда не было. Говорят, можно найти сотни людей, которые за всю свою жизнь ни разу не видели живой лошади. И я не сомневаюсь, что это правда".
(Марк Твен "Простаки за границей")
Минус январской Венеции - некоторые места закрыты.
Например, Кампанила Сан-Марко - вид на Венецию с нее потрясающий.
Не увидела бы раньше - расстроилась.
Или Trattoria Alla Rivetta (Castello 4625, Ponte San Provolo), где бывал Бродский, на замке - аж до 18 января, и бар Strani (Via Garibaldi Castello 1582).
Темнеет в пять вечера.
И погода на любителя - физиономия от холода и ветра у меня приняла оттенок "бордо" и на ощупь стала похожа на наждачку.
В Венеции действует движение No Grand Navi (нет большим кораблям) - участники ратуют за запрет транзита больших кораблей через бассейн Сан-Марко и канал Джудекка.
Проход больших корабей по этому маршруту разрушительно воздействует на хрупкую Венецию.
Венеция мне себя не показала ни в снегу, ни в «местном тумане, знаменитой Nebbia», который «превращает это место в нечто более вневременное, чем святая святых любого дворца, стирая не только отражения, но и все имеющее форму: здания, людей, колоннады, мосты, статуи»… Дождя и высокой воды тоже не было.
Особенно обидно, что заснежило Венецию через три дня после моего отъезда.
Но я хотя бы увидела "венецианскую водичку" замерзшей. Местами. Из окна поезда, идущего по мосту, удерживающему город на воде будто на поводке. И насмотрелась на ежедневные венецианские приливы-отливы - вечером воду из каналов высасывает, а утром они снова наполняются. В этот раз наглядно получилось. Словно кто-то орудует гигантским шприцем. «Адриатика ночью восточным ветром… Канал наполняет, как ванну, с верхом»…
Я снова все это пережила - радость от встречи с Венецией, торжество обладания (аж целых четыре дня!), а в завершении минутка грусти на лавке у вокзала Санта-Лючия.
И всю поездку я пыталась спрятаться. Хотела смотреть, слушать, но быть невидимой.
Ни одного фото на фоне, ни одного селфи. Не скажу, что достижение, но как-то совсем странно.
Венеция осталась позади, и мелькает станция за станцией за мутными окнами поезда регионале.
Когда-нибудь вернусь в Венецию вот так же зимой, с надеждой на снег, туман и прочие напасти.
Буду мерзнуть, в отеле по ночам устраивать гнездо из одеял, но каждое утро выходить на охоту за зимним венецианским светом.
Может быть, мне повезет, и я попаду в Ла Фениче.
Или захочу, наконец, проплыть по Венеции на гондоле.
Хоть и не нравятся мне гондольеры, скользкие типы, или, как их назвал Марк Твен - "живописные канальи".
Но, возможно, я перечитаю написанное тем же Марком Твеном в "Простаках за границей" и решусь на поездку на гондоле, желательно ночную:
"Я уже было решил, что от старой Венеции преданий и песен не осталось и следа. Но я поторопился.
Плавно повернув, мы заскользили по Большому Каналу, и в мягком лунном свете перед нами открылась Венеция поэзии и мечты. Прямо из воды поднимался бесконечный ряд величественных мраморных дворцов; всюду мелькали быстрые гондолы, внезапно исчезая в скрытых воротах и проулках; тяжелые каменные мосты бросали черные тени на мерцающую воду. Повсюду была жизнь и движение, но вместе с тем повсюду царило молчание, крадущаяся тишина, как будто скрывающая тайные дела брави и влюбленных; угрюмые древние здания республики, одетые наполовину лунным светом, а наполовину - непроницаемой тьмой, казалось и теперь следили за ними.
Музыка проплыла над водой, - такой мы и ждали Венецию. (...)
В предательском солнечном свете Венеция лежит перед нами одряхлевшая, заброшенная, обнищавшая, лишившаяся своей торговли, забытая и никому не нужная.
Но в лунном свете четырнадцать веков былого величия одевают ее славой, и снова она - горделивейшее из государств земли".