Люблю В.Серова, но никогда не замечала, чтобы он был очень широко известен. Знаю людей, которые его не любят за "бешеное кипение жизни". Поэтому ажиотаж на выставке в Третьяковской галерее для меня неожиданность. Неужели причина в том, что на выставке отметился В.Путин? Или просто время художника настало?
Несколько странно читать отзывы, авторы которых умиляются на портреты людей "России, которую мы потеряли", написанные В.Серовым, ведь зачастую характеристики, даваемые В.Серовым, очень жестки. Недаром В.Брюсов сказал:
"Портреты Серова срывают маски, которые люди надевают на себя, и обличают сокровенный смысл лица, созданного всей жизнью, всеми тайными помыслами, всеми утаенными от других переживаниями. Портреты Серова почти всегда - суд над современниками, тем более страшный, что мастерство художника делает этот суд безапелляционным. Собрание этих портретов сохранит будущим поколениям всю безотрадную правду о людях нашего времени».
Мне всегда было интересно, как портретируемые относились к художнику и результатам его труда. Вот, что пишет об этом в мемуарах Феликс Юсупов:
«Наконец у Архангельского нашёлся обожатель в моём вкусе - художник Серов, в 1904 году приехавший в усадьбу писать с нас портреты. Это был замечательный человек. Из всех великих людей искусства, встреченных мною в России и в Европе, он - самое дорогое и яркое воспоминание. С первого взгляда мы подружились. В основе нашей дружбы лежала любовь к Архангельскому. В перерывах между сеансами я уводил его в парк, усаживал в лесу на свою любимую скамью, и мы всласть говорили. Идеи его заметно повлияли на мой юный ум».
Тем не менее, портрет, написанный Валентином Серовым, Феликсу Юсупову явно не льстил.
Опять в Архангельском. « Идучи однажды с прогулки, поднимался я по лестнице ко дворцу и на последней террасе остановился и огляделся. Бескрайний парк со статуями и грабовыми аллеями. Дворец с бесценными сокровищами. И когда-нибудь они будут моими. А ведь это только малая толика всего уготованного мне судьбой богатства. Я - один из самых богатых людей России! Эта мысль опьяняла. Я вспомнил дни, когда тайком забирался в архангельский театр и воображал себя предком своим, великим меценатом екатерининских времён. Припомнилась и мавританская зала, где на златотканых подушках, обмотавшись в восточную парчу и нацепив матушкины брильянты, возлежал я средь невольников. Роскошь, богатство и власть - это и казалось мне жизнью. Убожество мне претило… Но что, если война или революция разорит меня? Я подумал о бездомных из Вяземской лавры. Может, и я стану как они? Но эта мысль была невыносима. Я скорей вернулся к себе. По дороге я остановился перед собственным портретом работы Серова. Внимательно всмотрелся в самого себя. Серов - подлинный физиономист; как никто, схватывал он характер. Отрок на портрете предо мной был горд, тщеславен и бессердечен. Стало быть, смерть брата не изменила меня: всё те же себялюбивые мечтанья? И так мерзок я стал самому себе, что чуть было с собой не покончил! И то сказать: родителей пожалел…»