Вдохновение одиночки
В комнате ужасный беспорядок, полки шкафов выдвинуты, на полу открытые чемоданы с наполовину разбросанными вещами. На подоконнике, покрытом толстым слоем пыли, скучает чахлая петуния в горшочке. На столе стопка грязной посуды, набросаны книги, ноты и черновики. Везде валяются бумажки, огрызки, шелуха от семечек, старые газеты, носки, какие-то тряпки. Зато в центре комнаты гордо высится роскошный стейнвеевский рояль, он весь сверкает, ни пылинки. Возле рояля на вертящемся стуле сидит молодой человек во фраке с длинными фалдами, как показывают пианистов по телевизору. Взгляд у него то ли печальный, то ли разочарованный, руки рассеяно бродят по клавишам. Человек говорит в сторону открытой двери в коридор:
- Милая, может, не надо, а? Это ведь совсем не обязательно, правда? Мы ведь столько времени вместе... И чего ты вдруг сорвалась? Что не понравилось? И нет бы дать мне время, прийти в себя - а то просто так уйти, и все тут?! Не понимаю...
Его руки медленно начинают подбирать ноты, осторожно, задерживаясь на каждой клавише. Вначале слышно что-то беспорядочное, потом звуки складываются в первую часть "Баллады" Шоссона. Отыграв до скрипичной партии, он прерывается и ждет.
Ничего не происходит.
Тогда он вздыхает:
- Не нравится? Я так и думал... Хотя интересная вещь, на самом деле. Ну, на твой вкус не подберешь. У тебя вообще сложный вкус. Как, помнишь, тогда в ресторане, я не мог найти что-то в рамках репертуара, на что бы ты перестала хмуриться, а спросить тебя прямо - ведь все равно не скажешь. И только вот это тебе понравилось.
Он виртуозно исполняет один из ноктюрнов Шопена. Музыка замолкает.
Ничего не происходит.
- Не хочешь вспоминать? Ну, твое дело. А вот это помнишь?
Пианист начинает играть концерт Моцарта.
- Мы как раз тогда гуляли в липовом парке, и вдруг начался дождь. Проливной, с крупными каплями. Ты завизжала и бросилась домой. Еле догнал тебя. Потом наиграл, как я это видел, ты согласилась, что очень похоже.
Он прерывается посередине.
Ничего не происходит.
- Что, все равно дуешься? А помнишь, цирковое представление, мы в первом ряду, дети шумят от волнения, ты сидишь у меня на коленях, запах свежих опилок щекочет ноздри, и клоуны, такие смешные, жонглируют кольцами?
Говоря это, он наигрывает детскую пьесу Бартока.
Ничего не происходит.
- Хм, а может, тебя на грустное потянуло? Как тогда, на веранде, было холодно, ты свила гнездышко из шали и улеглась подремать?
Из под его пальцев льется "Für Elise".
Ничего не происходит.
Пианист в сердцах грюкает крышкой массивного рояля:
- Ну и дура!
Струны жалобно взвизгивают, вся комната содрогается от шума. Вдруг кипа газет в углу начинает шуршать, из под нее раздраженно вылазит толстая морская свинка. Она отряхивается, лениво бредет к роялю и медленно карабкается по его ножке наверх (видимо, нарочно для этого ножка густо обмотана ячеистой сеткой). Забравшись, она топает к самой середине, и, немного потоптавшись, с видом ужасно сердитого человека, которому почем зря не дали выспаться, откладывает катышек на черной зеркальной поверхности.
- Вот! - радостно кричит Бетховен, - Вот оно!
Он бросается сначала к роялю, потом к столу, хватает лист бумаги, аккуратно заполненный горизонтальными полосками, по пять в ряд, и начинает судорожно рисовать на нем черные закорючки.
- Милая, может, не надо, а? Это ведь совсем не обязательно, правда? Мы ведь столько времени вместе... И чего ты вдруг сорвалась? Что не понравилось? И нет бы дать мне время, прийти в себя - а то просто так уйти, и все тут?! Не понимаю...
Его руки медленно начинают подбирать ноты, осторожно, задерживаясь на каждой клавише. Вначале слышно что-то беспорядочное, потом звуки складываются в первую часть "Баллады" Шоссона. Отыграв до скрипичной партии, он прерывается и ждет.
Ничего не происходит.
Тогда он вздыхает:
- Не нравится? Я так и думал... Хотя интересная вещь, на самом деле. Ну, на твой вкус не подберешь. У тебя вообще сложный вкус. Как, помнишь, тогда в ресторане, я не мог найти что-то в рамках репертуара, на что бы ты перестала хмуриться, а спросить тебя прямо - ведь все равно не скажешь. И только вот это тебе понравилось.
Он виртуозно исполняет один из ноктюрнов Шопена. Музыка замолкает.
Ничего не происходит.
- Не хочешь вспоминать? Ну, твое дело. А вот это помнишь?
Пианист начинает играть концерт Моцарта.
- Мы как раз тогда гуляли в липовом парке, и вдруг начался дождь. Проливной, с крупными каплями. Ты завизжала и бросилась домой. Еле догнал тебя. Потом наиграл, как я это видел, ты согласилась, что очень похоже.
Он прерывается посередине.
Ничего не происходит.
- Что, все равно дуешься? А помнишь, цирковое представление, мы в первом ряду, дети шумят от волнения, ты сидишь у меня на коленях, запах свежих опилок щекочет ноздри, и клоуны, такие смешные, жонглируют кольцами?
Говоря это, он наигрывает детскую пьесу Бартока.
Ничего не происходит.
- Хм, а может, тебя на грустное потянуло? Как тогда, на веранде, было холодно, ты свила гнездышко из шали и улеглась подремать?
Из под его пальцев льется "Für Elise".
Ничего не происходит.
Пианист в сердцах грюкает крышкой массивного рояля:
- Ну и дура!
Струны жалобно взвизгивают, вся комната содрогается от шума. Вдруг кипа газет в углу начинает шуршать, из под нее раздраженно вылазит толстая морская свинка. Она отряхивается, лениво бредет к роялю и медленно карабкается по его ножке наверх (видимо, нарочно для этого ножка густо обмотана ячеистой сеткой). Забравшись, она топает к самой середине, и, немного потоптавшись, с видом ужасно сердитого человека, которому почем зря не дали выспаться, откладывает катышек на черной зеркальной поверхности.
- Вот! - радостно кричит Бетховен, - Вот оно!
Он бросается сначала к роялю, потом к столу, хватает лист бумаги, аккуратно заполненный горизонтальными полосками, по пять в ряд, и начинает судорожно рисовать на нем черные закорючки.