какая боль
Как же чертовски тяжело быть привязчивым существом. Я привязываюсь даже к врагам. Даже к тому, что считаю мировым злом. Я очень расстраиваюсь, когда мне приходится расставаться с ним не в результате победы в честной борьбе, а в результате его уничтожения внешними силами или просто, потому что надо уходить. Потому что эта история закончена.
Когда мы уезжали в Бельгию и родители продавали видеомагнитофон и машину, я срисовала наклейки с видика и рыдала три дня в подушку - как можно бросить родную машинку и магнитофончик. Отдать чужим людям. Хотя они могли бы еще служить нам долгие годы. Потерять их навсегда. Собственными вот руками!
Я рыдала, когда закрыли роддом, в котором я лежала в патологии, проклинала всю эту больницу, работников, охрану, здание. Никаких положительных воспоминаний у меня с ним не связано. После рождения Марфы я сбежала оттуда под расписку, не долежав положенного. Маму там забирала из морга. Хотя патологоанатомы были очень милые, всё же - это не самое лучшее место в моей биографии. Но как же жалко смотреть на брошенную теперь больницу.
Я плакала, когда поняла, что Саня не будет больше ходить в садик и вот больше мы не будем с утра идти к дверям по этим дорожкам, мимо цветочков и ёлочек, что всё это было зря и мне надо сделать выбор и отказаться от этой возможности. Ну, не получилось. Не сейчас. Хотя я терпеть не могу сады и запах там, и шкафы эти, и отношения между людьми, и всё это вообще не из моей сказки, но я привязалась почему-то к именно этим же неприятным вещам: к тому, что считаю видимостью заботы о детках и лицемерной маской бездушной системы в исполнении не особо заинтересованных и не профессиональных несчастных людей. Мне было неловко, мне не хотелось обидеть этим своим отказом воспитателей, шкафчики, дворника, котов, ёлочки, корявые картинки на лестничной клетке. Но отказалась я совершенно рационально, потому что Сане это было не нужно больше. А мне и вовсе никогда. Но это было больно. До сих пор почему-то грустно проходить мимо и видеть, как дети играют на площадке, где могла бы, но никогда не играла Саня. Хотя, когда она была готова, Саня чудесно отходила в другой сад и у нее есть милый выпускной фотоальбом.
И сейчас, когда я забираю документы Сани из школы, а Марфины из сада, я по полтора часа готовлюсь к тому, чтобы позвонить или поехать за документами, чтобы держать себя в руках и не рыдать там. Сашкина школа мне кажется, просто, домом родным. А сколько мы с Севой ругались на нее и рвали на себе волосы в процессе учебы. Когда секретарь стала зачем-то в слух выразительно произносить то, что писала в деле: "первый "А"... в-ы-б-ы-л-а", я не смогла уже контролировать слёзы и они вытекли через нос смачно плюхнувшись на лист бумаги у меня в руках.
Не знаю почему, но мне очень очень больно. Я себя чувствую так, как будто должна собственноручно пристрелить свою любимую загнанную лошадь. Взорвать отличный корабль, чтобы не достался врагу. Хотя, может, все-таки дело в "законченной истории"? В том, что всё проходит, ничто не вечно и ничего нельзя сделать с этим, пути назад нет. Нельзя прожить 1000 жизней за одну. Надо отпустить. Отпустить руку...
Когда мы уезжали в Бельгию и родители продавали видеомагнитофон и машину, я срисовала наклейки с видика и рыдала три дня в подушку - как можно бросить родную машинку и магнитофончик. Отдать чужим людям. Хотя они могли бы еще служить нам долгие годы. Потерять их навсегда. Собственными вот руками!
Я рыдала, когда закрыли роддом, в котором я лежала в патологии, проклинала всю эту больницу, работников, охрану, здание. Никаких положительных воспоминаний у меня с ним не связано. После рождения Марфы я сбежала оттуда под расписку, не долежав положенного. Маму там забирала из морга. Хотя патологоанатомы были очень милые, всё же - это не самое лучшее место в моей биографии. Но как же жалко смотреть на брошенную теперь больницу.
Я плакала, когда поняла, что Саня не будет больше ходить в садик и вот больше мы не будем с утра идти к дверям по этим дорожкам, мимо цветочков и ёлочек, что всё это было зря и мне надо сделать выбор и отказаться от этой возможности. Ну, не получилось. Не сейчас. Хотя я терпеть не могу сады и запах там, и шкафы эти, и отношения между людьми, и всё это вообще не из моей сказки, но я привязалась почему-то к именно этим же неприятным вещам: к тому, что считаю видимостью заботы о детках и лицемерной маской бездушной системы в исполнении не особо заинтересованных и не профессиональных несчастных людей. Мне было неловко, мне не хотелось обидеть этим своим отказом воспитателей, шкафчики, дворника, котов, ёлочки, корявые картинки на лестничной клетке. Но отказалась я совершенно рационально, потому что Сане это было не нужно больше. А мне и вовсе никогда. Но это было больно. До сих пор почему-то грустно проходить мимо и видеть, как дети играют на площадке, где могла бы, но никогда не играла Саня. Хотя, когда она была готова, Саня чудесно отходила в другой сад и у нее есть милый выпускной фотоальбом.
И сейчас, когда я забираю документы Сани из школы, а Марфины из сада, я по полтора часа готовлюсь к тому, чтобы позвонить или поехать за документами, чтобы держать себя в руках и не рыдать там. Сашкина школа мне кажется, просто, домом родным. А сколько мы с Севой ругались на нее и рвали на себе волосы в процессе учебы. Когда секретарь стала зачем-то в слух выразительно произносить то, что писала в деле: "первый "А"... в-ы-б-ы-л-а", я не смогла уже контролировать слёзы и они вытекли через нос смачно плюхнувшись на лист бумаги у меня в руках.
Не знаю почему, но мне очень очень больно. Я себя чувствую так, как будто должна собственноручно пристрелить свою любимую загнанную лошадь. Взорвать отличный корабль, чтобы не достался врагу. Хотя, может, все-таки дело в "законченной истории"? В том, что всё проходит, ничто не вечно и ничего нельзя сделать с этим, пути назад нет. Нельзя прожить 1000 жизней за одну. Надо отпустить. Отпустить руку...